— Хорошо же! — вскричал взбешенный Кальделас. — Если Регулес окажется причиной нашего поражения, то я размозжу ему голову пулей, а потом и свою собственную.
И действительно, как бы в оправдание опасений Кальделаса, крыло его, сильно ослабленное посланным Регулесу подкреплением, оказалось не в состоянии противостоять отчаянному натиску Галеано. Это крыло вскоре же подалось назад, ряды его смешались и ударились в бегство.
Ослепленный яростью, Кальделас повернул своего коня и, предоставив полковнику Трэс-Вилласу собирать рассеявшихся в разные стороны солдат, сломя голову помчался туда, где шла борьба между Регулесом и Трухано.
В это время дон Корнелио, стараясь как можно дальше держаться от мест сражения, объезжал кругом большое маисовое поле, находившееся в одной стороне равнины и немного возвышавшееся над нею. Высокие стебли маиса совершенно загораживали ему вид на окрестности. Благодаря этому, офицер поневоле неожиданно очутился почти лицом к лицу с целым отрядом испанского войска.
Едва помня себя от испуга, храбрый по недоразумению воин поспешно повернул лошадь и бросился назад на перекресток, с которого попал к маисовому полю. Пока наш воин, стоя на этом перекрестке, раздумывал, какой из двух путей выбрать, он увидел несшегося прямо во весь опор испанского офицера, с сильно возбужденным видом и пистолетом в руке, изрыгавшего целый поток проклятий.
Наш храбрец, разумеется, вообразил, что офицер имел намерение напасть на него. Это следовало предупредить. Наэлектризованный отчаянием, храбрый воин ринулся навстречу неожиданному противнику и, очутившись с ним лицом к лицу, сильным ударом копья в грудь пронзил его насквозь. Испанский офицер свалился на землю и тут же испустил дух. Это был генерал Кальделас.
С другой стороны поля до ушей экс-студента вдруг донесся чей-то горестно-гневный возглас. Не останавливаясь, чтобы узнать, кто испустил этот возглас, храбрец поспешил дальше, вокруг линии расположения испанских войск.
Однако испытания воина поневоле этим не кончились. Он услышал за собой погоню и, оглянувшись, увидел другого неприятельского офицера, конь которого несся вихрем, едва касаясь копытами земли, словно крылатый. Бывшему богослову вдруг пришел на память апокалипсический зверь, и он был уверен, что этот зверь послан, чтобы наказать его за участие в богопротивном восстании против законной власти. В неописуемом ужасе он бросил стеснявшее его копье и стал понукать свою лошадь, которая и без того неслась во весь дух.
Но «апокалипсический зверь» настигал его. Вскоре голова этого страшного зверя очутилась на одном уровне с седельной лукой беглеца. В то же время он почувствовал себя схваченным за ворот сильною рукой, поднятым на воздух и переброшенным поперек седла его преследователя. Перед испуганными глазами беглеца сверкнул кинжал, принятый им за огненный меч карающего архангела. В паническом страхе несчастный зажмурил глаза, вполне уверенный, что пробил его последний час. Но вдруг рука, державшая кинжал, опустилась и чей-то очень знакомый голос воскликнул:
— Ба! Да это дон Корнелио Лантехас?
Открыв глаза, изумленный экс-студент увидел над собою удивленное лицо дона Рафаэля Трэс-Вилласа.
С своего наблюдательного пункта Морелос видел стычку Лантехаса с испанским офицером, собственно, с совершенно случайно наткнувшимся на капитана генералом Кальделасом, спешившим, как мы знаем, по собственному делу и сослепу даже не обратившим внимания на Лантехаса.
— Смотрите, смотрите, господа, — говорил Морелос окружающим, — стычка между нашим капитаном Лантехасом и испанским генералом Кальделасом!.. Какой великолепный удар! Одним движением руки он свалил с лошади самого храброго из наших противников!.. Ура! Мы победили! Испанцы остались без своего мужественного вождя, как овцы без пастыря, и бросились в бегство!.. Ну, милостивый государь, — обратился он к одному из своих офицеров, — неужели вы и теперь будете утверждать, что храбрость и доблесть капитана Лантехаса — только кажущиеся? Надеюсь, что настоящий его подвиг, совершенный им на глазах у всех, заставит, наконец, вас сознаться в вашем ошибочном мнении относительно этого действительного храбреца, повинного лишь в излишней скромности.
Офицер что-то проворчал и отвернулся в сторону битвы. Морелос замолчал и тоже принялся вновь наблюдать за сражением, которое подходило к концу и, видимо, клонилось в пользу мексиканцев.
— Ну, дело кончено! — немного спустя воскликнул с торжеством Морелос. — Неприятель в беспорядке отступает… Галеано и Трухано его преследуют… Победа наша полная, и ею мы обязаны, главным образом, доблестному капитану Лантехасу… Но где же он? Неужели, по свойственной ему скромности, куда-нибудь спрятался? Это с него станется… Ну, потом, когда он найдется, я поблагодарю его и постараюсь достойно вознаградить за совершенный им подвиг. А теперь мы можем удалиться отсюда туда, где наше присутствие еще нужнее, чем здесь. Трубить сбор всех частей!
Пока к Морелосу собирается рассеянное по равнине его войско, мы вернемся к мексиканскому капитану Лантехасу и испанскому полковнику Трэс-Вилласу.
Последний, как мы уже знаем, был поражен сильным изумлением, узнав в своем пленнике человека, с которым когда-то находился в дружеских отношениях, — человека мирного, даже робкого, готовившегося к духовному сану, всего более подходившему к его натуре.
«Как мог этот бледный, слабый, нежный юноша одним ударом убить такого сильного и храброго человека, как Кальделас, перед взглядом которого он сам должен был бы умереть от страха? Уж не означает ли эта неестественность, что наше дело — неправое?» — думал он, глядя на пленника, и сказал ему вслух:
— Благодарите Бога за то, что вы попали в руки человека, которому приятные воспоминания о былых встречах с вами не позволяют отомстить вам за смерть генерала Кальделаса, павшего от вашей руки.
— Как… это был генерал Кальделас?! — с искренним удивлением и сожалением вскричал экс-студент, не знавший в лицо нечаянно убитого им противника. — О, как я сожалею!.. Но что же было мне делать? Ведь он летел прямо на меня с пистолетом в руке! Я думал только о том, чтобы защититься… Это вышло против моей воли.
Искренность тона, которым ответил пленник, вполне убедили Трэс-Вилласа, что экс-студент действительно нисколько не повинен в сознательном убийстве Кальделаса. Но его продолжало удивлять превращение богослова в военного.
— Хорошо, я верю вам и отпускаю вас, — сказал он, помогая пленнику спуститься с своего коня. — Но мне очень хотелось бы узнать, как могло случиться, что вы из студента-богослова превратились в офицера инсургентской армии?
— Тоже против своей воли, — с такою же искренностью печально ответил Лантехас. — Меня заставили…
Буря торжествующих криков, донесшаяся с поля битвы, прервала его. Очевидно, одна из сражавшихся сторон одержала победу, но какая именно, — пока трудно было понять. В то же время из-за поворота дороги вдруг появилось несколько всадников, полувоенная экипировка которых указывала на принадлежность их к инсургентской армии.
— Сеньор полковник, вот и капитан Лантехас! Он жив и невредим! — крикнул один из всадников.
В следующий момент Лантехас и Трэс-Виллас оказались окруженными полдюжиной всадников.
Положение последнего теперь оказалось таким же критическим, каким за минуту перед тем было положение Лантехаса. Пистолеты его были разряжены, сабля сломана в бою и брошена; для защиты у него оставался только кинжал. Однако гордый и храбрый молодой офицер не растерялся; он решил действовать и этим неважным оружием, но не сдаваться добровольно в плен.
— Капитан Лантехас! — раздался из группы всадников другой голос, — поезжайте скорее к генералу. Он желает публично поблагодарить вас за ваш подвиг, которым вы решили исход дела в нашу пользу.
В говорившем Трэс-Виллас не без удовольствия узнал Валерио Трухано, бывшего простого погонщика мулов, а теперь одного из прославленных вождей инсургентской армии. Стоять лицом к лицу с таким противником было неоскорбительно для чести и самолюбия испанского офицера.
Слишком гордый, чтобы напомнить Трухано о прежних взаимных услугах, он с обнаженным кинжалом в руке, направил своего коня во весь карьер навстречу инсургентскому полковнику, и притом, с такой стремительностью, что кони противников непременно столкнулись бы, если бы — кто бы мог подумать? — не Лантехас! Тронутый только что проявленным к нему великодушием дона Рафаэля, экс-студент, рискуя попасть под копыта обоих коней, бросился между ними и схватил Ронкадора под уздцы.
— Полковник Трухано, — крикнул он, — я не понимаю, какой подвиг приписывает мне генерал! Но если я действительно поспособствовал чем-нибудь вашей победе, то не желал бы другой награды, кроме жизни и свободы полковника Трэс-Вилласа!
— Я ни от кого не желаю никакой милости! — гордо заявил дон Рафаэль.
— Но, быть может, не откажете мне вот в этом? — с искренней сердечностью проговорил Трухано, протягивая ему руку.
— Побежденный не подает руки победителю! — тем же тоном ответил Трэс-Виллас.
— Здесь нет ни побежденного, ни победителя, — продолжал Трухано с своей обаятельной улыбкой, привлекавшей к нему всех, кто имел с ним дело. — Здесь есть только человек, который не забыл когда-то оказанной ему услуги, — прибавил он.
Гордость молодого офицера была побеждена.
— Если так, то здесь есть еще один человек, помнящий услуги, — так что их двое, полковник, — с такою же сердечностью произнес он, крепко пожимая протянутую ему благородным противником руку.
После этого оба всадника сблизили своих коней и обменялись изъявлениями доброго расположения друг к другу. Трухано воспользовался удобным моментом и шепнул дону Рафаэлю:
— Идите с Богом, куда вам нужно, — вы свободны. Идите! — с доброй и вместе с тем с какою-то загадочной улыбкой повторил он, — и сдайте себя в плен в гасиенде Лас-Пальмас. Дорога туда для вас широко открыта, поверьте мне.
Во взоре дона Рафаэля блеснул луч радостной надежды. Молодому человеку очень хотелось бы спросить у Трухано, на чем тот основывал такую уверенность, но инсургентский полковник вдруг принял официальный вид и крикнул своим солдатам:
— Расступись! Дорогу полковнику Трэс-Вилласу! Он свободен!
Затем он форменно отсалютовал испанскому полковнику саблей, на что тот мог ответить лишь движением руки и взглядом глубокой признательности. После этого, пожав руку Лантехасу, дон Рафаэль повернул своего коня и пустился вслед за отступавшим испанским войском.
Глава XVIII. РАЗБОЙНИЧЬИ ЗАМЫСЛЫ
Читатель, вероятно, еще не забыл, что личные враги дона Рафаэля, убийцы его отца, Аройо и Бокардо, оставили гасиенду Лас-Пальмас, обокрав ее владельца. Эти негодные люди, воспользовавшись патриотическим движением мексиканцев, желавших только освобождения своей родины от испанского владычества, принялись разбойничать и грабить всех без разбора, кто попадал им под руку. Как в каждом богатом мексиканском доме, у дона Мариано де Сильва, между прочим, было много старинной и очень ценной серебряной посуды. Всю эту посуду грабители и забрали с собой, прихватив кстати еще кое-что пришедшееся им по вкусу.
К счастью для обитателей гасиенды, разбойники ограничились только этим, хотя имели гораздо более злостные намерения. Остановила их боязнь окончательно скомпрометировать себя в глазах честных повстанцев и дождаться, наконец, от них заслуженной кары. Дон Мариано был известен как приверженец делу освобождения Мексики; если он и не выступал активно сам, оберегая дочерей, зато щедро помогал повстанцам, чем мог. К тому же разбойники побаивались и полковника Трэс-Вилласа, который с удвоенной настойчивостью стал бы их преследовать, если бы они, убив его отца, причинили какое-либо зло и любимой им девушке.
Поделив богатую добычу между собою и своими соучастниками — всяким сбродом, состоявшим из беглых воров и разных прожигателей жизни, — Аройо и Бокардо, — некоторое время пировали в городских трущобах, а потом снова стали готовиться к набегам на богатых гасиендаторов.
В это время Марианита де Сильва вышла замуж за своего жениха, которого так нетерпеливо ожидала в день наводнения, но, из-за начавшегося восстания, дождалась гораздо позже. Звали ее мужа дон Фернандо де Лакарра. Его гасиенда, Сан-Карлос, находилась неподалеку от гасиенды Лас-Пальмас, на берегу реки Остуты, разделявшей оба владения, близ озера, носившего такое же название, как и река. Хотя дон Фернандо по крови и был испанцем, но искренно любил свою родину Мексику и горячо желал ее освобождения, поэтому у него с доном Мариано не было никаких политических недоразумений.
По мере того как восстание распространилось по провинции Оахаке, испанцы усиливали свою бдительность в ее столице, и в один прекрасный день дон Мариано, тайно способствовавший этому восстанию, получил приказ губернатора немедленно выехать в поместье из столицы, в которую старый гасиендатор переселился было вместе со старшей дочерью. Перед тем как исполнить этот приказ, дон Мариано, по просьбе Гертруды, отправил к дону Рафаэлю гонца с извещением о своем переселении из столицы опять в Лас-Пальмас и кое с чем уже от самой девушки. После этого он с дочерью выехал. Девушку несли на носилках, так как она, терзаясь тайным сердечным недугом, очень ослабела и не могла держаться в седле. Отца и дочь сопровождал конный отряд, состоявший из пяти хорошо вооруженных слуг и четырех носильщиков.
В тот же день из лагеря генерала Морелоса выезжал дон Корнелио Лантехас. Вместо военного мундира на нем была обыкновенная штатская одежда простого путешественника. Его сопровождали индеец Косталь и негр Клара. Дону Корнелио генералом Морелосом было дано важное секретное поручение, очень почетное, в смысле доверия к «храброму» офицеру, но вместе с тем и очень опасное.
Поручение это было следующее. Морелос задумал овладеть Оахакой, столичным городом одноименной с ним провинции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21