Никто не знает, что будет потом. Каждый из нас живет минутой. Все, что ждет нас после этой минуты, — только надежды и иллюзии. Выпьем?
— Вот идет Борис, — сказала Лилиан. — Это можно было предвидеть!

* * *

Клерфэ увидел русского раньше Лилиан. Волков медленно пробирался мимо стойки, на которой гроздьями висели люди. Он сделал вид, что не замечает Клерфэ.
— Санки ждут тебя, Лилиан, — сказал он.
Она посмотрела на Волкова. Ее лицо побледнело под загаром. Все черты его вдруг заострились. Она вся подобралась, как кошка, приготовившаяся к прыжку.
— Отошли сани, Борис, — сказала она очень спокойно. — Это Клерфэ. Ты познакомился с ним сегодня днем.
Клерфэ поднялся чуть-чуть небрежнее, чем полагалось.
— Неужели? — спросил Волков надменно. — О, действительно! Прошу прощения. — Он скользнул взглядом по Клерфэ. — Вы были в спортивной машине, которая испугала лошадей, не так ли?
В его тоне Клерфэ почувствовал скрытую издевку. Он промолчал.
— Ты, наверное, забыла, что завтра тебе идти на рентген, — сказал Волков, обращаясь к Лилиан.
— Я этого не забыла, Борис.
— Ты должна отдохнуть и выспаться.
— Знаю. Но сегодня вечером в санатории это все для меня невозможно.
Она говорила медленно, как говорят с ребенком, когда тот чего-то не понимает. Это было единственное средство сдержать раздражение. Клерфэ вдруг почувствовал к русскому что-то вроде жалости. Волков сам поставил себя в безвыходное положение.
— Не хотите ли присесть? — предложил он Волкову.
— Спасибо, — ответил русский холодно, словно перед ним был кельнер, который спросил его, не хочет ли он еще что-нибудь заказать.
Он, так же как прежде Клерфэ, почувствовал в этом приглашении скрытую издевку.
— Я должен подождать здесь одного человека, — сказал он, обращаясь к Лилиан. — Если за это время ты надумаешь, то санки…
— Нет, Борис! — Лилиан вцепилась обеими руками в свою сумочку. — Я хочу еще побыть здесь.

Волков успел надоесть Клерфэ.
— Я привел сюда мисс Дюнкерк, — сказал Клерфэ спокойно, — и, по-моему, в состоянии отвести ее обратно.
Волков выпрямился.
— Боюсь, вы понимаете меня превратно, — сказал он сухо, — но говорить на эту тему бесполезно.
Он поклонился Лилиан и пошел обратно к стойке.
Клерфэ снова сел. Он был недоволен собой. Зачем я впутался в эту историю? — подумал он. — Ведь мне уже не двадцать лет.
— Почему бы вам не уйти с ним? — спросил он.
— Хотите от меня избавиться?
Клерфэ улыбнулся. Задай такой вопрос любая другая женщина, он бы показался ему ужасным. Но как ни странно, у Лилиан он так не прозвучал, и в глазах Клерфэ она ничего не потеряла.
— Нет, — сказал Клерфэ.
— Тогда останемся. — Она бросила взгляд по направлению к стойке. — Он тоже остался, — прошептала она с горечью. — Стережет меня. Думает, что я уступлю.
Клерфэ взял бутылку и налил себе и ей по полрюмки.
— Хорошо. Давайте подождем, кто кого пересидит.
Лилиан повернулась к нему.
— Вы не понимаете, — возразила она. — Это вовсе не ревность.
— Да? Ну, тогда я вообще не знаю, что такое ревность.
Она сердито посмотрела на него. то позволяет себе этот пришелец, этот здоровяк, который говорит о смерти своих друзей так, как люди говорят о спортивных новостях? Разве он в состоянии что-нибудь понять?
— Волков несчастен, он болен, и он заботится обо мне, — сказала она холодно. — Когда человек здоров, ему легко чувствовать свое превосходство.
Клерфэ отодвинул бутылку. маленькая бестия, хочет сохранить объективность, — подумал он, — и в благодарность за то, что я привел ее сюда, с места в карьер кидается на меня!
— Возможно, — сказал он равнодушно. — Но разве быть здоровым — это преступление?
Теперь в ее глазах появилось иное выражение.
— Конечно, нет, — пробормотала она. — Я сама не знаю, что говорю. Лучше мне уйти.
Она взяла со стола сумочку, но продолжала сидеть.
— Вы даже не пригубили свою рюмку, — сказал Клерфэ. — Ведь вы сами сказали, что вам надо выпить.
— Да… но…
— Можете со мной не церемониться. Я не очень обидчив.
— Да? А у нас здесь все такие обидчивые.
— А я — нет. Ну, а теперь выпейте наконец свою рюмку.
Она выпила.

* * *

Когда они выходили, падал снег. Борис уже давно исчез. Санок его тяже не было видно.
Они поехали вверх по шоссе, петлявшему вокруг горы. На лошадиной сбруе звенел колокольчик. В клубящейся мгле дорога казалась очень тихой, но вскоре они услышали другой колокольчик. Кучер придержал лошадь на развилке около фонаря, пропуская сани, съезжавшие с горы.
В снежном вихре встречные сани проскользнули мимо них почти бесшумно. Это были низкие розвальни, на которых стоял длинный ящик, прикрытый черной клеенкой.
Клерфэ почувствовал, как Лилиан сжала его руку. Рядом с ящиком он увидел брезент, из-под которого выглядывали цветы; второй брезент был наброшен на несколько венков.
Кучер перекрестился и погнал лошадь.
Молча проехав последние петли дороги, они остановились у бокового входа в санаторий. Электрическая лампочка под стеклянным колпаком отбрасывала на снег желтый круг. В этом световом круге валялось несколько оторванных зеленых листочков.
Лилиан Дюнкерк повернулась к Клерфэ.
— Ничего не помогает, — сказала она с кривой усмешкой. — На короткое время об этом забываешь… Но уйти совсем невозможно. — Она открыла дверь. — Спасибо, — пробормотала она. — И простите меня, я была плохой собеседницей. Но я чувствовала, что не в силах остаться сегодня вечером одна.
— Я тоже.
— Вы? Почему?
— По той же причине, что и вы. Я ведь вам говорил. Звонок из Канна.
— Но вы сказали, что это — счастье.
— Счастье можно понимать по-разному. Да и мало ли что говорят. — Клерфэ сунул руку в карман. — Вот вам бутылка водки. Спокойной ночи.

Побродив около часа по снегу, Клерфэ обнаружил на опушке леса небольшое квадратное строение. Из отверстия в его куполообразной крыше валил черный дым. В Клерфэ пробудились омерзительные воспоминания, от которых он пытался избавиться; несколько лет жизни были бессмысленно убиты на это.
— Что там такое? — спросил он молодого парня, сгребавшего снег возле какой-то лавчонки.
— Там? Крематорий, сударь!
Парень оперся на лопату.
— Теперь он не так уж часто бывает нужен. Но раньше, перед первой мировой войной, здесь умирало много народу. Зимой, знаете ли, землю копать трудно. Крематорий гораздо практичнее. Наш существует уже сорок лет.
— Значит, вы построили его до того, как крематории вошли в моду?
Парень посмотрел на Клерфэ непонимающим взглядом.
— Мы всегда идем впереди, в любом практическом начинании, сударь. — Он угрюмо взглянул на квадратное здание; теперь над ним вился только легкий дымок. — Да, сейчас крематории вошли в моду.
— Вот именно, — подтвердил Клерфэ. — И не только здесь.
Парень кивнул.
— Мой отец говорит, что люди потеряли уважение к смерти. И это произошло из-за двух мировых войн.
Дым перестал идти. Клерфэ зажег сигарету. По непонятной ему причине он не хотел закуривать до тех пор, пока из крематория подымался дым. Он протянул сигареты парню.
— Чем занимается ваш отец?
— Мы торгуем цветами. Если вам что-нибудь понадобится, сударь, знайте, у нас дешевле, чем у этих живодеров в деревне. У нас бывает прекрасный товар. Как раз сегодня утром прибыла новая партия.
Клерфэ задумался. А почему бы ему не послать цветы в санаторий молоденькой бельгийке, этой бунтарке? Вероятно, высокомерный русский разозлится еще больше. Он зашел в лавчонку.
Она имела довольно жалкий вид, и цветы там были самые средние, если не считать нескольких очень красивых, которые совсем не подходили ко всему окружающему. Клерфэ увидел вазу с белой сиренью и большую ветку мелких белых орхидей.
— На редкость свежие! — сказал низенький человечек. — Только сегодня прибыли. Это первоклассные орхидеи. Не завянут по крайней мере недели две. Редкий сорт.
— Упакуйте их, — сказал Клерфэ, вытаскивая из кармана черную шелковую перчатку, которую Лилиан накануне вечером оставила в баре. — И это тоже запакуйте. Найдется у вас конверт и бумага?
Ему дали и то и другое.

* * *

В санатории было тихо.
Лилиан Дюнкерк, в синих брюках, сидела у себя на балконе. Перед ней в снегу, который намело за ночь, торчала бутылка водки — подарок Клерфэ.
Зазвонил телефон. Лилиан сняла трубку.
— Да, Борис… нет, конечно, нет… к чему мы бы пришли, если бы так поступали?.. Не будем больше говорить об этом… конечно, подымись… да, я одна, кто же может прийти ко мне так рано?..
Лилиан снова вышла на балкон. Она подумала было — не спрятать ли ей водку, но потом взяла стакан и откупорила бутылку.
Водка была отличная и очень холодная.
— Доброе утро, Борис, — сказала она, услышав, как хлопнула дверь. — Я пью водку. Хочешь? Тогда принеси стакан.
Растянувшись в шезлонге, она поджидала его. Волков вышел на балкон, держа в руке стакан. Лилиан вздохнула с облегчением. слава богу, обошлось без нотаций, — подумала она. Волков налил себе. Она протянула ему свой стакан. Он налил и ей доверху.
— Почему ты пьешь, душка? — спросил он. — Боишься рентгена?
— Нет, Борис, радуюсь жизни.
Он с изумлением поглядел на нее.
— Далай-Лама уже сказал что-нибудь о снимках?
— Нет. Да и что он может сказать? Я не хочу ничего знать.
— Правильно, — сказал Волков. — Выпьем за это.
Он залпом осушил стакан и убрал бутылку.
— Дай-ка мне еще, — сказала Лилиан. — Стаканы совсем маленькие.
— Сколько твоей душе угодно.
Лилиан наблюдала за ним. Она ждала, что он будет уговаривать ее не пить, но Борис был достаточно умен: он угадал ее мысли.
— Налить еще? — спросил он.
— Нет. — Лилиан поставила стакан около себя, не дотронувшись до него. — Борис, — сказала она, — мы слишком хорошо понимаем друг друга. Ты слишком хорошо понимаешь меня, а я тебя, и в этом наша беда.
— Ты права, — сказал Волков. — Великолепная беда! Когда дует фЈн, ее ощущаешь еще острее.
Лилиан закрыла глаза.
— Иногда мне хочется совершить самый нелепый поступок. Сделать что-нибудь такое, что разобьет эту стеклянную клетку. Кинуться куда-нибудь, не знаю куда.
— Мне тоже, — сказал Волков.
Она открыла глаза.
— Тебе?
Волков кивнул:
— Всем этого хочется, душка.
— Почему же ты ничего не делаешь?
— Потому что все осталось бы по-прежнему. Я бы только еще сильнее почувствовал, что сижу в клетке.
— Я знаю, Борис. Я ведь тоже только так говорю. Сам понимаешь почему. Боюсь рентгена и не хочу этого показать.
Она услышала шум мотора раньше, чем его услышал Борис.
Машина Клерфэ взбиралась по петлям дороги вверх, потом она остановилась, и мотор заглох.
— Почему, собственно, ты его терпеть не можешь?
Волков немного помолчал. Его голова и чуть согнутые плечи темным пятном выделялись на фоне серебристого неба. Он вертел в руках стакан, в котором свет преломлялся так, словно стакан был хрустальный. Потом Волков улыбнулся.
— Может быть, потому, что когда-то я был похож на него.
— Разве это причина?
— А почему нет? Не хочу, чтобы мне напоминали о тех временах. Когда он уезжает?
— Не знаю. Думаю, что завтра.
— Люди оттуда всегда приносят с собой беспокойство.
Лилиан закрыла глаза.
— Хочешь спать? — спросил Волков.
— Да. Водка нагоняет сон. Водка и ветер.
Сквозь полуопущенные веки Лилиан увидела, как он прошел мимо шезлонга. На секунду большая фигура заслонила свет, а потом Волков двинулся дальше, и свет, казалось, стал еще ярче.
Лилиан была взволнована, она не могла заснуть. Лежать и читать ей тоже не хотелось. то от водки, — подумала она.
Немного погодя она встала и сошла вниз.

* * *

К ее удивлению, Клерфэ оказался один. Она ожидала, что с ним Хольман. Клерфэ сидел на скамье у входа.
— Где же ваша машина? — спросила она. — Я ведь слышала, как вы приехали.
— Машину я оставил на дороге. Я не доехал до верха.
— Из-за Хольмана?
— Да, — сказал Клерфэ.
— Где он?
В эту секунду послышался рев мотора.
— Там, — сказал Клерфэ, — он испытывает Джузеппе.
Лилиан встала и подошла к краю площадки перед входом в санаторий. Она увидела несколько елок, а за ними машину, которая медленно продвигалась вперед по ближайшему завитку дороги.
— Он едет! — крикнула она Клерфэ. — Задержите его!
— Зачем? Он еще не разучился вести машину.
— Да не потому! Он может схватить воспаление легких.
— Он тепло одет.
— Но не для открытой спортивной машины. Задержите его!
Поднявшись вверх по крутому виражу, машина миновала санаторий.
— Задержите его! — кричала Лилиан. — Он сейчас помчится как бешеный! Это может плохо кончиться.
Она выбежала на середину дороги.
— Он вас задавит, — сказал Клерфэ, оттаскивая ее в сторону.
Через секунду машина вынырнула из-за санатория и с ревом помчалась вниз с горы. Хольман махал им рукой и смеялся.
— Вы опоздали, — сказал Клерфэ, отпуская Лилиан.
— Надо было остановить его! Почему вы этого не сделали?
— Вы видели, чтобы Хольман хоть раз смеялся здесь так, как он смеялся сейчас? Я не видел.
— Вечером ему будет не до смеха. У него подымется температура.
— Я верю в пользу запретного. Это тоже терапия, — сказал Клерфэ. — А вы не верите?
— Для других не верю.
Клерфэ засмеялся.
— Хольман не такой уж твердокаменный, как вы полагаете, и он отнюдь не образец дисциплинированности. Вчера вечером он вовсе не лег в постель. Это он только так говорил. Он удрал вслед за нами, забрался в гараж, где мыли Джузеппе.
1 2 3 4 5