Пробормотав обычное благопожелание всем, кто может в эту нелегкую минуту оказаться на горных тропах, как учил его Илмерран, Лерметт соскользнул на снег – собственно говоря, он едва было не спрыгнул, и лишь в самый последний миг сообразил, что делать этого не стоит. Лицо его мгновенно обожгли тысячи ледяных иголочек. Лерметт вдохнул морозный воздух, засмеялся и нагнулся зачерпнуть снегу.
Первая горсть снега мигом отправилась в котелок, а вот вторая за ней не последовала: чашка за что-то зацепилась. Лерметт нагнулся пониже, стараясь выпростать чашку – и что такого она загребла? Траву, что ли? Ничего себе! И откуда ее сюда снесло? Лерметт ухватил пучок травы, чтобы выдернуть и отбросить… и тут сердце бухнуло у него в груди и замерло: пальцы его сжимали не траву, а прядь волос. Волосы в снегу не растут. Волосы не торчат над снегом сами по себе. Они…
Котелок и чашка полетели на снег, пренебреженные и забытые. Лерметт яростно рыл снег голыми руками, с остервенением разгребая завал, оттаскивая и отбрасывая куски льда, обдираясь в кровь – и все же ни разу не подумал о котелке. Копать чашкой, отгребать котелком, может, и легче… но там, под снегом, живой человек… живой? Лерметт запрещал себе думать о нем, как о мертвом.
Конечно, если несчастный успел задохнуться под снежной толщей, если насмерть замерз, если лавина переломала его, если все усилия Лерметта окажутся тщетны, принц хотя бы исполнит свой долг путника. Он похоронит беднягу – не в снегу, который здесь, на перевале, и пяти-шести дней не продержится, а как подобает. Он сложит надгробие над безымянной могилой и исполнит все положенные смертные обряды. Но прежде надо убедиться, что неизвестный действительно мертв – а для этого сперва надо его откопать… откопать его живым – обязательно живым! – а могила подождет. Конечно, подождет… а куда она, к шуту, денется? Подождет, родимая – ей ведь не к спеху. Куда ей спешить? Раз уж она настолько беспечна, что отдала своего будущего обитателя снегу, ей явно никак уж не до него… и никуда она не торопится… вот пускай и подождет – всю оставшуюся жизнь! А вот ему, Лерметту, есть куда торопиться – потому что он не может, не должен, не смеет, права не имеет опоздать.
Лерметт разгребал снег с безумной яростью, словно дракон, раздирающий в клочья смертельного врага. Даже рычание на его губах клубилось совершенно драконье. Если бы снег был живым существом, если бы его можно было убить, Лерметт сделал бы это.
В несколько считанных биений сердца он высвободил из-под белой пелены лицо, а затем и всю голову несчастного, но дальше дело пошло потрудней. Лавина хотя и не изломала своего пленника, насколько можно судить с первого взгляда, зато перекрутила его каким-то совершенно немыслимым образом. Принц даже не сразу и сообразил, с какой стороны нужно копать, чтобы вытянуть из снегового плена левую ногу, он спешил, как проклятый, и оттого все острее ощущал, что опаздывает, непростительно и непоправимо опаздывает… время – время, прах его побери! Лерметт не мог, не умел сказать, что творится со временем – то ли оно замерло и вовсе, то ли, наоборот, вертится, как обезумевшее колесо, и словно спицы этого колеса, мгновения сливаются в непроглядную серую муть? Да он, собственно, об этом и не думал, хотя и посылал времени неразборчивые проклятия – он просто рыл и рыл, как безумный, пока последний обломок льда не отлетел прочь, а время вздрогнуло и обрело свой нормальный ход.
Пошатываясь от изнеможения, Лерметт втащил в пещеру заледеневшее тело и швырнул на пол чашку и котелок… стоп, а они-то здесь откуда взялись? Прихватил он их с собой, что ли? Сплошная дыра в памяти. Как есть пусто. Когда он ухитрился подобрать их на снегу, как… ну нипочем не вспоминается. Ну и пусть. Все равно не до них сейчас… или нет? Ведь когда спасенный очнется, его непременно надо будет напоить горячим вином… ох, как же Лерметту пригодилась бы сейчас еще одна пара рук, способных слетать куда надо и справить порученную работу самостоятельно, покуда их хозяин другим делом занят!
Это хорошо, что Лерметт одеяло расстелил заранее, это просто замечательно. И что вместо обычного широкого ножа он на сей раз захватил в дорогу тонкий длинный кинжал – тоже. При обычных обстоятельствах толку от разукрашенной стальной побрякушки почти что и никакого – но вот разрезать заледеневшую одежду узкое лезвие сумеет получше любого другого. Долой эти насквозь проледенелые лохмотья, долой… пояс, лук (целехонький, между прочим – и каким чудом?), колчан со стрелами – все долой… до чего же чудесно, дружище, что у меня найдется, во что тебя одеть – а ты и не знаешь…
Гномы – народ не просто предусмотрительный, а маниакально предусмотрительный. Учиться у гнома и ничего у него по этой части не перенять абсолютно немыслимо. Верный себе, Лерметт захватил с собой, помимо парадного, еще и запасное дорожное платье. Вот оно и пригодилось. До чего же здорово, приятель, что ты из себя не слишком широкий: на кого покорпуснее оно ведь могло бы и не налезть – а так и штаны, и рубаха словно на тебя шиты, верно? Вот и славно, вот и хорошо… что, холодно? Потерпи, дружище. Самую еще малость потерпи, я уже сейчас, я скоро…
Лерметт и прежде бывал в горах, и ему доводилось уже отогревать замерзших до бесчувствия незадачливых путников. Но он ни разу не выгребал их из-под снега, но он ни разу не делал этого в одиночку, но рядом с ним неизменно маячил Илмерран, всегда готовый дать не только подзатыльник, но и совет… а теперь принцу придется обойтись одной парой рук – своей собственной – и посоветоваться тоже не с кем. Только обернувшись привычно, чтобы спросить совета у отсутствующего гнома, Лерметт понял, насколько ему недостает Илмеррана, и озлился на себя не на шутку.
Ноги, ноги ему растереть – длинные узкие ступни, холодные и белые, как кость, как проклятый лед… хотя нет, есть ведь кое-что и получше всякого растирания. Короткие сапожки, которые Лерметт второпях стащил с ног бедолаги – и зря. На самом-то ведь деле лучшего и не придумаешь. Легкие, почти невесомые эльфийские сапожки, простые, без тиснения… точно такие, как у самого Лерметта. Обувь, в которой прохладно в самую что ни на есть неистовую летнюю жару и тепло в лютый мороз. Наилучшая обувь для любой дороги. Если ноги этого парня еще можно отогреть, эльфийская обувка управится с такой работой куда посноровистей Лерметта. Знал, однако, как в дорогу обуться. Видно, опыта парню не занимать… что ж он со всем своим опытом да под сход угодил? Нет, ну что за ерунда в голову лезет! Можно подумать, под лавину одни только новички попадают.
Так, а теперь руки… руки, пальцы… закостеневшие, твердые, как дерево, и совсем не гнутся, совсем… хотя нет, вроде получается оттереть… неужели все-таки живой? Эй – что значит «все-таки»? Конечно, живой, иначе и быть не должно.
Лерметт мысленно твердил, словно заклинание: «живой, живой», – стараясь не приглядываться, точно ли грудь спасенного слегка приподымается, повинуясь дыханию, не наклоняясь, чтобы прислушаться, бьется ли сердце. Что значит – не бьется? Нет – так будет, и не когда-нибудь, а прямо сейчас!
Лерметт положил ладони на грудь замерзшего, нажал… один только раз нажал – и тут же отнял руки. Судя по тому, как грудная клетка пошла под нажимом наискось, у парня сломано ребро – а может, и не одно. Скверно. Ох, как же скверно. Этак бедолагу вместо того, чтобы спасти, убить можно. Довольно обломку ребра под нажимом вспороть легкое… не думать об этом, не думать ! Не сметь думать! Ишь, размыслился – дело делать надо, а рассусоливать после будешь.
На мраморно-белой груди распласталось сбитое набок ожерелье. На фоне этой мертвенной белизны оно казалось Лерметту неправдоподобно темным. Несколько нанизанных на шнурок отполированных деревяшек толщиной в палец, от него отходит еще один шнурок с переливчатыми камнями… нет, несколько – этакая гроздь каменных ягод на кожаном черенке. Странная штука… может, амулет на счастье? Оберег? Если и так, толку от него никакого. Во всяком случае, владельца своего он от беды не уберег. Принц до боли стиснул зубы: четыре «тигровых глаза» выглядели более живыми, чем их обладатель. Ожерелье совсем съехало на сторону; нижний камень свесился до правой подмышки. Было в этом нечто настолько неприкрыто беззащитное, уязвимое, что Лерметт отвел глаза. Он запахнул рубаху поверх ожерелья, не глядя… рубаху… а ведь и верно – одной только рубахи ну никак не достаточно. Да, но если у бедняги сломаны ребра, натягивать на него узкий майлет небезопасно. Плевать, что запасного майлета как раз и нет – Лерметт и без теплой одежды обойдется, не его ведь из-под снега выкопали – но лишний раз тормошить человека с переломанными ребрами не стоит.
Подумав немного, принц отшнуровал рукава от своего майлета и натянул на холодные бесчувственные руки… не ахти что, конечно, а все же лучше, чем ничего. А теперь еще и в одеяло завернуть поплотнее… вот так, и плащом сверху укрыть для верности… эй, Лерметт – да что такое на тебя вдруг нашло? А ну-ка пошевеливайся!
Отчего-то при виде беспомощно свесившегося ожерелья на принца разом навалилась усталость. Усталость и… пожалуй, безнадежность. Именно теперь он всем своим существом ощутил, как хрупка жизнь… и что он может противопоставить всевластию гибели, какие такие усилия? Мертвых не воскресить… да, но кто сказал, что этот парень мертв?
Управившись с одеялом, принц протянул руку к покрытому кровавым инеем лицу… да, щеки ему растереть тоже не получится. Левая щека располосована от глаза и до подбородка. Темная прядь окровавленных волос примерзла к виску самым нелепым образом – вот только теперь и оттаяла. Лерметт безотчетно откинул волосы с лица бедолаги – и замер, пораженный. Нет, ну как же несчастного парня лавина вертела, если ухо у него выкручено кверх тормашками?!
Для ошалевшего от усталости и внезапного прилива отчаяния Лерметта перевернутое ухо оказалось последним, что он мог ожидать увидеть. Не веря собственным глазам, а заодно и собственному рассудку, он коснулся этого уха непонятно зачем – не затем же, чтобы крутануть его в обратную сторону, право слово! Однако именно это он и сделал. И лишь тогда сообразил, что к чему.
Нет, ухо вовсе не торчало мочкой кверху. Она располагалась, где и следует – снизу, маленькая и округлая. А вот то, что Лерметт за нее принял, этакое легкое заострение сверху… ну да, принц был об эльфах наслышан, он читал о них, он неплохо знал по-эльфийски – собственно говоря, именно к эльфам он и направлялся! Но до сих пор ему ни разу не доводилось видеть во плоти ни одного эльфа – а уж тем более уши его разглядывать. Строго говоря, именовать эльфов остроухими значит здорово преувеличивать. Не такие уж эти самые уши, оказывается, и острые. Ухо как ухо. Только на ощупь ну совсем ледяное.
Принц выпустил из пальцев заостренное сверху ухо и медленно сел на пол рядом с телом эльфа. Кончено. Теперь уж наверняка все кончено. Если кого после всяких растираний еще и за ухо крутанули со всей дури, а он даже не вздрогнул… значит, он не может быть живым. Кем бы ни был этот незнакомый эльф, он мертв. Окончательно и бесповоротно мертв.
Все было напрасно…
И тут ресницы окончательно и бесповоротно, по мнению принца, мертвого эльфа дрогнули, он моргнул, открыл огромные, неправдоподобно зеленые глаза и глубоко вздохнул.
– Живой? – ахнул Лерметт. – Все-таки живой?!
Он и сам понимал, что вопрос его звучит глупейшим образом – ведь покойники не моргают и тем более не дышат, даже и эльфы – но ничего не мог с собой поделать. Он ведь уже и надеяться перестал, что ему удастся отогреть замерзшего эльфа. Просто нельзя было не попытаться… а эльф ожил, и от изумления всевозможные глупости так и лезли на язык. Пожалуй, не было на свете такой глупости, которую Лерметт сейчас на радостях не мог бы ляпнуть или сотворить.
– Кто ты такой? – принц продолжал забрасывать эльфа дурацкими вопросами. – Как тебя зовут? Откуда ты здесь взялся? Что ты тут делаешь?
Едва ли он ждал ответа: трудно предположить, что белое, как снег, существо, у которого еще лед со щек не стаял, найдет в себе силы распинаться о своих намерениях и декламировать родословную. Эльф, однако, ответил, хоть и на своем родном наречии – и опять же трудно ожидать, что он сможет изъясняться на любом другом. Нет, если бы Лерметта вытащили из сугроба, а потом, едва одеялом укутав, принялись выспрашивать, навряд ли он сумел бы продемонстрировать знание языков. Навряд ли он и вообще стал бы отвечать. А вот эльф ответил – но только на последний вопрос.
– Таэ керуин, – чуть шевельнулись белые губы; иней на них пошел трещинами.
Таэ керуин. Умираю. Уж столько-то принц по-эльфийски знал. Вместе со значением слова “керуин” память услужливо подсунула принцу картинку из прошлого: вот он, совсем еще мальчишка, сидит, зажав уши, и монотонно долбит ряды эльфийских глаголов, бесконечные и запутанные, как река с притоками и рукавами: керуин, керейн, керойне… как же там дальше… а, вот!
– Эккейр, – невольно вымолвил он. Ты не умрешь . Не успел Лерметт выговорить это слово, как ему стало стыдно, будто за мальчишескую выходку. Нашел когда познаниями выхваляться! И перед кем – перед умирающим! Тем более что едва ли он верно справился с отрицательным будущим временем – кажется, оно не допускало пропуска местоимений… или все же допускало?
Иней на губах эльфа сверкнул в последний раз призраком улыбки и расплылся в капельки воды.
– Эккерейт, – поправил эльф несколько более твердым голосом. – Правдиво… нет, правильно будет – эккерейт. Или – лэн эккейр.
– Запомню, – буркнул Лерметт, чувствуя, как у него горят уши. Справиться с этим простеньким на вид словечком по-эльфийски он даже и не пытался. “Помню” – “алуин”, это само собой… а вот как там дальше? “Лейр”? “Лойре”? Нет, единственное, что принц мог бы по этому поводу сказать твердо и без тени сомнений, так это “таэ аллейр” – не помню. Вот не помнит он, которое из времен тут можно применить, и все тут.
1 2 3 4 5 6 7