купить сидячую ванну недорого
Так мой уход в иной мир окажется сразу под двойной защитой».
«Я уже позвонила Хоги, Мозес, – сказала миссис МакОгуошер, – сказала, что тебе немного нездоровится, и попросила приехать на денек-другой, чтобы тебя порадовать. Он пообещал немедленно приехать».
Воспоминания о давно минувших днях настолько живо всплыли в памяти Хоги, что на какое-то время он позабыл о собственной боли. Он припомнил, как зябкой ночью проносился в огромной машине через города и поселки. Припомнил оторопелую физиономию выскочившего невесть откуда полисмена, который пытался остановить мчавшегося во весь опор Хоги, а затем пустился за ним в погоню на мотоцикле, но так и не догнал. Машина у Хоги была отличная, да и сам он был недурным водителем, А полисмен, должно быть, был новичком, так как вскоре безнадежно отстал.
Хоги вспомнил, как приехал в отцовский дом. Далеко на востоке только занимались первые проблески зари, расцвечивая небо красными, голубыми и желтыми тонами. Тем же утром, передохнув лишь самую малость, чтобы отец не заметил, как его вымотала ночная гонка, он отправился к старику.
У лежащего на кровати папаши МакОгуошера на голове красовалась ермолка, которую в определенных случаях надевают ортодоксальные иудеи. Его плечи его покрывала молитвенная шаль. При виде сына он слабо улыбнулся: «Хоги, сынок, я рад, что ты успел вернуться. Я иудей, а ты добрый католик. Ты свято веришь, что добро воздается сторицей, мой мальчик, поэтому я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Я хочу, чтобы ты прочитал надо мной Каддиш, нашу заупокойную молитву. Я хочу, чтобы прочитал ее ты, как было принято в старину. Это ведь не повредит твоим католическим убеждениям, сынок?»
Хоги заколебался. Он был ревностным католиком, безоговорочно верившим и в Святое Писание, и в святых, и во все прочее. Он свято верил, что на Папе Римском и всех прочих иерархах католической церкви почиет Божественная благодать. Как же он, будучи истым католиком, вдруг обратится на какое-то время в иудаизм, веру своих отцов? Старик, не сводил глаз с сына, пристально следя за выражением его лица, и наконец с глубоким вздохом откинулся на подушки. «Ладно, сынок, не стану тебя смущать своими просьбами, но все равно я думаю, что все мы возвращаемся в Дом Отца нашего одним путем. И совсем неважно, что я иудей, а ты католик. Путь у нас один. Если жизнь прожита хорошо, то нам уготована за нее добрая награда. Но скажи мне вот что, сынок, – добавил он, слабо улыбнувшись, – почему католики сильнее страшатся смерти, чем все прочие? Чего ради католики так непримиримы к другим религиям и цепко держатся за то, что если ты не католик, то не видать тебе рая небесного, как своих ушей?» «Не иначе, как они загодя выкупили все билеты в рай», – не удержался от смеха старик.
Хоги со стоном взмолился: «Папа, папа, позволь мне немедленно пригласить священника. Если ты сейчас же обратишься в католическую веру, место на небесах тебе наверняка обеспечено. А так у тебя, как у иудея, нет никаких шансов, и ты попадешь прямо в преисподнюю, как и тот старый писатель. Недавно священник застал меня за чтением одной его книжки, и наложил на меня суровую епитимью за одно только чтение книги этого типа Рампы. Помню, одна добрая католическая монахиня проливала над ним слезы сожаления и сказала, что ему прямиком уготована дорога в ад, как буддисту – подумать только, буддисту!»
Бросив на сына взгляд, полный сострадания и жалости, папаша МакОгуошер сказал: «Ты слишком долго был вдали от дома, сынок, и католическая вера въелась в тебя накрепко. Ну, да ничего, малыш. Я позову старого друга, который был мне дорог как родной сын. Вот он и прочтет надо мной Каддиш, чтобы не смущать тебя в вере».
К папаше МакОгуошеру приехал старый раввин, и они довольно долго беседовали наедине. Старик сокрушенно пожаловался: «Мой сын так изменился, что, пожалуй, уже перестал быть моим сыном. Он ни в какую не хочет читать надо мной Каддиш и даже слышать не хочет о нашей вере. Вот я их хочу попросить тебя, старый друг, прочти надо мной Каддиш».
Положив руки на плечи старого приятеля, раввин промолвил: «Само собой, я все сделаю, Мозес, но мой сын тоже очень достойный человек, и наверное будет лучше, если это сделает он, – он ведь почти ровесник твоему сыну. А я скорее принадлежу к одному с тобой поколению».
Немного поразмыслив, старый Мозес согласно кивнул: «Да, да, это хорошая мысль, ребе. Я согласен, и пусть твой сын, если захочет, прочтет надо мной Каддиш, как если бы он был моим сыном». Старик умолк, и на некоторое время в комнате воцарилась тишина. Затем он добавил: «Ребе, ты знаешь что-нибудь об этом писателе по имени Рампа? Тебе попадались в руки его книги? Мой сын говорит, что многим католикам было запрещено читать его книги. О чем там идет речь?»
Раввин рассмеялся: «Одну такую книжку я захватил с собой и для тебя, дружище. В ней много говорится о смерти, но человеку она приносит только ободрение и поддержку. Я даже попрошу тебя прочесть ее, ибо она вселит покой в твою душу. Я уже не одному человеку рекомендовал ее прочесть. Да, кое-что мне о нем известно. Этот человек пишет чистую правду. Его беспощадно травила пресса, вернее радио и телевидение. Несколько лет назад против него затеяли настоящий заговор. Сразу несколько газет обвинили его в том, что на самом деле он сын слесаря, хотя, насколько я знаю, это бессовестное вранье. Впрочем, я вообще не понимаю, что дурного в том, чтобы быть сыном слесаря, если уж на то пошло? Ведь принято считать, что их Спаситель Христос был сыном плотника, да и многие католические святые были выходцами из простонародья. Тот же святой Антоний был сыном свинопаса. Иные же и вовсе были обращенными в новую веру грабителями с большой дороги. Нет, этот человек пишет истинную правду. Мне, как раввину, многое доводится слышать. Я получаю множество писем. В этом человеке нет ни капли притворства, но кучка недоброжелателей облила его грязью, и с тех пор его травят без устали, а средства массовой информации ни разу не дали ему возможности оправдаться».
«А чего ради он должен оправдываться? – спросил Мозес. – Если его подставили, как это часто бывает, почему он сразу ничего не предпринял и к чему теперь ворошить старое?»
Помрачневший раввин ответил: «Когда его дом целыми тучами осаждали репортеры, он был прикован к постели коронарным тромбозом. Все думали, что он вот-вот умрет, а пресса вконец озверела, и никому не пришло в голову усомниться в ее выдумках. Но довольно об этом, займемся лучше тобой. Сейчас пойду, поговорю с сыном».
Дни шли за днями. Миновало три, четыре, пять дней, и на пятый день в комнату отца вошел Хоги. Старик лежал, безвольно откинувшись на подушки, глаза его были полузакрыты, нижняя челюсть отвисла на грудь. Хоги бросился было к отцу, затем, спохватившись, подбежал к двери и позвал мать.
Похороны Мозеса МакОгуошера были скромными, тихими, неприметными. Спустя три недели Хоги вернулся в колледж, чтобы завершить образование и продолжить отцовский бизнес.
Глава 8
Вздрогнув, как от удара, Хоги МакОгуошер рывком вернулся к действительности и тотчас упрекнул себя – это сколько же времени пропало зря? Да что там время – слепящая боль накатила с новой силой, и схватившись за грудь, он подумал, не уготован ли ему тот же конец, что и отцу.
Дверь в кабинет тихонько приоткрылась. Хоги удивленно поднял глаза. Это еще что такое? Неужто какой-нибудь грабитель явился обчистить офис? Что это за уловки? Дверь приоткрылась чуть шире, и возникшее в просвете лицо уставилось на него одним глазом – секретарша! Поймав взгляд хозяина, она вошла в кабинет, румяная от смущения: «О, мистер Хоги, я так за вас беспокоилась. Я дважды заходила в кабинет, а вы ничего не заметили. Я уже собиралась звонить врачу. Надеюсь, вы не подумали, что я за вами шпионю?»
Хоги добродушно улыбнулся. «Нет, милочка, я знаю, что шпионить вы не станете, и мне немного неловко, что я вас так встревожил. – И он чисто по-еврейски вопросительно поднял брови. – Ну? Вы что-то хотите спросить?»
Секретарша помедлила в нерешительности: «Мистер Хоги, в последние дни не только я, но и другие сотрудники заметили, что вам докучают сильные боли. Почему бы вам не пройти тщательное обследование, сэр?»
«А я уже обследовался – у меня стенокардия, словом, грудная жаба, так что, по-видимому, мне придется уйти с поста президента компании – если я до этого доживу. А посему я намерен назначить преемника. Возможно, завтра после обеда надо будет созвать Совет директоров, так что попрошу вас известить всех членов Совета».
Секретарша кивком подтвердила полученное распоряжение: «О, мистер Хоги, я так надеюсь, что все еще будет хорошо. Может, позвонить миссис МакОгуошер и предупредить, что вы едете домой?»
«Нет, нет, – возразил Хоги. – Жена и без того тревожится за меня, так что вызовите лучше шофера и велите подогнать машину к подъезду. А я тем временем сойду вниз и подожду в вестибюле. Пусть зайдет за мной, как только подъедет».
Лениво пробежав глазами по нескольким лежащим на столе бумагам, Хоги резким движением схватил их в охапку и запихнул в открытый сейф. Бросив взгляд на часы, он окинул глазами кабинет и запер сейф, после чего просмотрел содержимое ящиков стола, запер все до единого и не спеша спустился по лестнице в вестибюль.
Хоги жил в одном из новых пригородов, милях в восемнадцати от офиса. Это был довольно обширный, недавно застроенный район. По дороге домой Хоги удивленно смотрел на новостройки – прежде он их просто не замечал. По пути с работы и на работу он обычно сидел, уткнувшись носом в деловые бумаги, а теперь впервые в жизни просто глядел в окно на кипящую ключом жизнь и думал: пожалуй, скоро и я умру, как умер отец, а жизнь будет идти своим чередом без меня.
«О, Хоги, я вызову врача, – воскликнула миссис МакОгуошер. – Сейчас же позвоню ему. Лучше всего доктору Роббинсу. Он тебя знает, как никто». Она бросилась к телефону и вскоре связалась с секретаршей доктора. Поначалу в свойственной секретарям манере эта особа держалась весьма высокомерно: «О, доктор Роббинс очень занят, пусть ваш муж сам приедет на прием». Но миссис МакОгуошер отлично знала, как разговаривать с людьми такого сорта, и тотчас заявила: «Вот что, милочка, если до вас не доходят мои слова, то я немедленно позвоню жене доктора. Мы с ней близкие подруги».
Хоги тем временем сел перекусить и нехотя ковырял вилкой в тарелке. Есть совершенно не хотелось. Он неважно себя чувствовал и побаивался перегружать сердце сытным обедом. «Пожалуй, пойду, прилягу, – сказал он, вставая из-за стола. – Думаю, доктор Роббинс приедет часа через два-три. Странный народ, эти нынешние медики. Сострадания к больному у них ни на грош – один гольф на уме, и чтобы вовремя поступали чеки». С этими словами он медленно с натугой стал подниматься по ступенькам. В спальне он порылся в карманах, выложил на тумбочку у кровати всю мелочь, затем аккуратно сложил снятую одежду и, надев свежую пижаму, – ведь придет врач! – улегся в постель. Какое-то время он просто лежал, размышляя о том, как почти в точности испытывает то, что довелось испытать его покойному отцу.
«Пресвятая Дева, Матерь Божия, – начал молитву Хоги, – пребудь с нами ныне и в час нашей смерти». В этот момент где-то в отдалении послышался звонок и вслед за ним торопливые шаги. Затем скрип открывшейся двери, приглушенный говор, и вверх по лестнице взбежала горничная. «Доктор приехал, сэр. Провести его наверх?»
«Что? Ах, да, проводите тотчас же».
Вошедший доктор лаконично поздоровался и, достав из кармана стетоскоп, тщательно прослушал всю грудную клетку больного. «Да, мистер МакОгуошер, – вымолвил он наконец, – приступ у вас нешуточный. Ну, да ничего, мы вас вытащим, нам не привыкать. Так что беспокоиться не о чем». И присев на край кровати, он повторил старую песню о том, что первейшим симптомом стенокардии является страх близкой смерти. «Что ж, рано или поздно все мы покидаем этот мир, даже врачи. Не родился еще врач, способный исцелить сам себя, так что все мы смертны, а смертей на своем веку я повидал достаточно. Но ваше время еще не пришло. В этом я уверен. – Он немного помолчал, поджав губы. – Вам, пожалуй, понадобится дневная и ночная сиделка. И вам будет спокойнее, и вашей жене, которая и без того крайне встревожена – кстати, совершенно напрасно – вашим состоянием. Если вы не против, сиделок я организую сам».
«Ах, доктор, – ответил Хоги, – лучше вас этого никто не сделает. Может быть, есть смысл устроить все так же, как было при отце, – две сиделки днем и одна ночью. Разумеется, я буду вам весьма признателен».
Некоторое время спустя в спальню Хоги поднялась сиделка. Раздраженно окинув взглядом эту угловатую мымру, он подосадовал, что ему не прислали хорошенькую медсестру с пышными формами. Впрочем, сиделка оказалась весьма деловитой и тотчас принялась наводить порядок в комнате, перевернув все вверх дном так, что бедняга Хоги уже не знал, на каком он свете. С этими женщинами всегда так, думал он, вечно умудряются так прибрать в доме, что после уборки ничего не найдешь. Делать нечего – когда ты болен, волей-неволей приходится с этим мириться.
Ночь не принесла желанного покоя. Приступы боли чередовались с приемом все новых лекарств, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем сквозь щели венецианских жалюзи просочились первые проблески зари. Более скверной ночи у него в жизни не было, подумал Хоги, и едва в спальню вошла жена, поспешил сказать: «Думаю, мне сегодня же надо повидать священника и исповедаться». Спустившись вниз, жена набрала телефон католического священника. После бурных словесных излияний, послышались наконец долгожданные слова миссис МакОгуошер: «Я так рада, отец мой, так рада. Муж тоже будет очень рад, если вы сможете его навестить».
Ближе к вечеру в дом пожаловал священник. Хоги выпроводил сиделку, и они остались наедине. «Могу заверить, мистер МакОгуошер, – сказал священник, – что вы всегда были безупречным католиком, и когда придет ваш последний час, вы вне всякого сомнения отправитесь на небеса, ведь вы так много добра сделали для Церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
«Я уже позвонила Хоги, Мозес, – сказала миссис МакОгуошер, – сказала, что тебе немного нездоровится, и попросила приехать на денек-другой, чтобы тебя порадовать. Он пообещал немедленно приехать».
Воспоминания о давно минувших днях настолько живо всплыли в памяти Хоги, что на какое-то время он позабыл о собственной боли. Он припомнил, как зябкой ночью проносился в огромной машине через города и поселки. Припомнил оторопелую физиономию выскочившего невесть откуда полисмена, который пытался остановить мчавшегося во весь опор Хоги, а затем пустился за ним в погоню на мотоцикле, но так и не догнал. Машина у Хоги была отличная, да и сам он был недурным водителем, А полисмен, должно быть, был новичком, так как вскоре безнадежно отстал.
Хоги вспомнил, как приехал в отцовский дом. Далеко на востоке только занимались первые проблески зари, расцвечивая небо красными, голубыми и желтыми тонами. Тем же утром, передохнув лишь самую малость, чтобы отец не заметил, как его вымотала ночная гонка, он отправился к старику.
У лежащего на кровати папаши МакОгуошера на голове красовалась ермолка, которую в определенных случаях надевают ортодоксальные иудеи. Его плечи его покрывала молитвенная шаль. При виде сына он слабо улыбнулся: «Хоги, сынок, я рад, что ты успел вернуться. Я иудей, а ты добрый католик. Ты свято веришь, что добро воздается сторицей, мой мальчик, поэтому я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Я хочу, чтобы ты прочитал надо мной Каддиш, нашу заупокойную молитву. Я хочу, чтобы прочитал ее ты, как было принято в старину. Это ведь не повредит твоим католическим убеждениям, сынок?»
Хоги заколебался. Он был ревностным католиком, безоговорочно верившим и в Святое Писание, и в святых, и во все прочее. Он свято верил, что на Папе Римском и всех прочих иерархах католической церкви почиет Божественная благодать. Как же он, будучи истым католиком, вдруг обратится на какое-то время в иудаизм, веру своих отцов? Старик, не сводил глаз с сына, пристально следя за выражением его лица, и наконец с глубоким вздохом откинулся на подушки. «Ладно, сынок, не стану тебя смущать своими просьбами, но все равно я думаю, что все мы возвращаемся в Дом Отца нашего одним путем. И совсем неважно, что я иудей, а ты католик. Путь у нас один. Если жизнь прожита хорошо, то нам уготована за нее добрая награда. Но скажи мне вот что, сынок, – добавил он, слабо улыбнувшись, – почему католики сильнее страшатся смерти, чем все прочие? Чего ради католики так непримиримы к другим религиям и цепко держатся за то, что если ты не католик, то не видать тебе рая небесного, как своих ушей?» «Не иначе, как они загодя выкупили все билеты в рай», – не удержался от смеха старик.
Хоги со стоном взмолился: «Папа, папа, позволь мне немедленно пригласить священника. Если ты сейчас же обратишься в католическую веру, место на небесах тебе наверняка обеспечено. А так у тебя, как у иудея, нет никаких шансов, и ты попадешь прямо в преисподнюю, как и тот старый писатель. Недавно священник застал меня за чтением одной его книжки, и наложил на меня суровую епитимью за одно только чтение книги этого типа Рампы. Помню, одна добрая католическая монахиня проливала над ним слезы сожаления и сказала, что ему прямиком уготована дорога в ад, как буддисту – подумать только, буддисту!»
Бросив на сына взгляд, полный сострадания и жалости, папаша МакОгуошер сказал: «Ты слишком долго был вдали от дома, сынок, и католическая вера въелась в тебя накрепко. Ну, да ничего, малыш. Я позову старого друга, который был мне дорог как родной сын. Вот он и прочтет надо мной Каддиш, чтобы не смущать тебя в вере».
К папаше МакОгуошеру приехал старый раввин, и они довольно долго беседовали наедине. Старик сокрушенно пожаловался: «Мой сын так изменился, что, пожалуй, уже перестал быть моим сыном. Он ни в какую не хочет читать надо мной Каддиш и даже слышать не хочет о нашей вере. Вот я их хочу попросить тебя, старый друг, прочти надо мной Каддиш».
Положив руки на плечи старого приятеля, раввин промолвил: «Само собой, я все сделаю, Мозес, но мой сын тоже очень достойный человек, и наверное будет лучше, если это сделает он, – он ведь почти ровесник твоему сыну. А я скорее принадлежу к одному с тобой поколению».
Немного поразмыслив, старый Мозес согласно кивнул: «Да, да, это хорошая мысль, ребе. Я согласен, и пусть твой сын, если захочет, прочтет надо мной Каддиш, как если бы он был моим сыном». Старик умолк, и на некоторое время в комнате воцарилась тишина. Затем он добавил: «Ребе, ты знаешь что-нибудь об этом писателе по имени Рампа? Тебе попадались в руки его книги? Мой сын говорит, что многим католикам было запрещено читать его книги. О чем там идет речь?»
Раввин рассмеялся: «Одну такую книжку я захватил с собой и для тебя, дружище. В ней много говорится о смерти, но человеку она приносит только ободрение и поддержку. Я даже попрошу тебя прочесть ее, ибо она вселит покой в твою душу. Я уже не одному человеку рекомендовал ее прочесть. Да, кое-что мне о нем известно. Этот человек пишет чистую правду. Его беспощадно травила пресса, вернее радио и телевидение. Несколько лет назад против него затеяли настоящий заговор. Сразу несколько газет обвинили его в том, что на самом деле он сын слесаря, хотя, насколько я знаю, это бессовестное вранье. Впрочем, я вообще не понимаю, что дурного в том, чтобы быть сыном слесаря, если уж на то пошло? Ведь принято считать, что их Спаситель Христос был сыном плотника, да и многие католические святые были выходцами из простонародья. Тот же святой Антоний был сыном свинопаса. Иные же и вовсе были обращенными в новую веру грабителями с большой дороги. Нет, этот человек пишет истинную правду. Мне, как раввину, многое доводится слышать. Я получаю множество писем. В этом человеке нет ни капли притворства, но кучка недоброжелателей облила его грязью, и с тех пор его травят без устали, а средства массовой информации ни разу не дали ему возможности оправдаться».
«А чего ради он должен оправдываться? – спросил Мозес. – Если его подставили, как это часто бывает, почему он сразу ничего не предпринял и к чему теперь ворошить старое?»
Помрачневший раввин ответил: «Когда его дом целыми тучами осаждали репортеры, он был прикован к постели коронарным тромбозом. Все думали, что он вот-вот умрет, а пресса вконец озверела, и никому не пришло в голову усомниться в ее выдумках. Но довольно об этом, займемся лучше тобой. Сейчас пойду, поговорю с сыном».
Дни шли за днями. Миновало три, четыре, пять дней, и на пятый день в комнату отца вошел Хоги. Старик лежал, безвольно откинувшись на подушки, глаза его были полузакрыты, нижняя челюсть отвисла на грудь. Хоги бросился было к отцу, затем, спохватившись, подбежал к двери и позвал мать.
Похороны Мозеса МакОгуошера были скромными, тихими, неприметными. Спустя три недели Хоги вернулся в колледж, чтобы завершить образование и продолжить отцовский бизнес.
Глава 8
Вздрогнув, как от удара, Хоги МакОгуошер рывком вернулся к действительности и тотчас упрекнул себя – это сколько же времени пропало зря? Да что там время – слепящая боль накатила с новой силой, и схватившись за грудь, он подумал, не уготован ли ему тот же конец, что и отцу.
Дверь в кабинет тихонько приоткрылась. Хоги удивленно поднял глаза. Это еще что такое? Неужто какой-нибудь грабитель явился обчистить офис? Что это за уловки? Дверь приоткрылась чуть шире, и возникшее в просвете лицо уставилось на него одним глазом – секретарша! Поймав взгляд хозяина, она вошла в кабинет, румяная от смущения: «О, мистер Хоги, я так за вас беспокоилась. Я дважды заходила в кабинет, а вы ничего не заметили. Я уже собиралась звонить врачу. Надеюсь, вы не подумали, что я за вами шпионю?»
Хоги добродушно улыбнулся. «Нет, милочка, я знаю, что шпионить вы не станете, и мне немного неловко, что я вас так встревожил. – И он чисто по-еврейски вопросительно поднял брови. – Ну? Вы что-то хотите спросить?»
Секретарша помедлила в нерешительности: «Мистер Хоги, в последние дни не только я, но и другие сотрудники заметили, что вам докучают сильные боли. Почему бы вам не пройти тщательное обследование, сэр?»
«А я уже обследовался – у меня стенокардия, словом, грудная жаба, так что, по-видимому, мне придется уйти с поста президента компании – если я до этого доживу. А посему я намерен назначить преемника. Возможно, завтра после обеда надо будет созвать Совет директоров, так что попрошу вас известить всех членов Совета».
Секретарша кивком подтвердила полученное распоряжение: «О, мистер Хоги, я так надеюсь, что все еще будет хорошо. Может, позвонить миссис МакОгуошер и предупредить, что вы едете домой?»
«Нет, нет, – возразил Хоги. – Жена и без того тревожится за меня, так что вызовите лучше шофера и велите подогнать машину к подъезду. А я тем временем сойду вниз и подожду в вестибюле. Пусть зайдет за мной, как только подъедет».
Лениво пробежав глазами по нескольким лежащим на столе бумагам, Хоги резким движением схватил их в охапку и запихнул в открытый сейф. Бросив взгляд на часы, он окинул глазами кабинет и запер сейф, после чего просмотрел содержимое ящиков стола, запер все до единого и не спеша спустился по лестнице в вестибюль.
Хоги жил в одном из новых пригородов, милях в восемнадцати от офиса. Это был довольно обширный, недавно застроенный район. По дороге домой Хоги удивленно смотрел на новостройки – прежде он их просто не замечал. По пути с работы и на работу он обычно сидел, уткнувшись носом в деловые бумаги, а теперь впервые в жизни просто глядел в окно на кипящую ключом жизнь и думал: пожалуй, скоро и я умру, как умер отец, а жизнь будет идти своим чередом без меня.
«О, Хоги, я вызову врача, – воскликнула миссис МакОгуошер. – Сейчас же позвоню ему. Лучше всего доктору Роббинсу. Он тебя знает, как никто». Она бросилась к телефону и вскоре связалась с секретаршей доктора. Поначалу в свойственной секретарям манере эта особа держалась весьма высокомерно: «О, доктор Роббинс очень занят, пусть ваш муж сам приедет на прием». Но миссис МакОгуошер отлично знала, как разговаривать с людьми такого сорта, и тотчас заявила: «Вот что, милочка, если до вас не доходят мои слова, то я немедленно позвоню жене доктора. Мы с ней близкие подруги».
Хоги тем временем сел перекусить и нехотя ковырял вилкой в тарелке. Есть совершенно не хотелось. Он неважно себя чувствовал и побаивался перегружать сердце сытным обедом. «Пожалуй, пойду, прилягу, – сказал он, вставая из-за стола. – Думаю, доктор Роббинс приедет часа через два-три. Странный народ, эти нынешние медики. Сострадания к больному у них ни на грош – один гольф на уме, и чтобы вовремя поступали чеки». С этими словами он медленно с натугой стал подниматься по ступенькам. В спальне он порылся в карманах, выложил на тумбочку у кровати всю мелочь, затем аккуратно сложил снятую одежду и, надев свежую пижаму, – ведь придет врач! – улегся в постель. Какое-то время он просто лежал, размышляя о том, как почти в точности испытывает то, что довелось испытать его покойному отцу.
«Пресвятая Дева, Матерь Божия, – начал молитву Хоги, – пребудь с нами ныне и в час нашей смерти». В этот момент где-то в отдалении послышался звонок и вслед за ним торопливые шаги. Затем скрип открывшейся двери, приглушенный говор, и вверх по лестнице взбежала горничная. «Доктор приехал, сэр. Провести его наверх?»
«Что? Ах, да, проводите тотчас же».
Вошедший доктор лаконично поздоровался и, достав из кармана стетоскоп, тщательно прослушал всю грудную клетку больного. «Да, мистер МакОгуошер, – вымолвил он наконец, – приступ у вас нешуточный. Ну, да ничего, мы вас вытащим, нам не привыкать. Так что беспокоиться не о чем». И присев на край кровати, он повторил старую песню о том, что первейшим симптомом стенокардии является страх близкой смерти. «Что ж, рано или поздно все мы покидаем этот мир, даже врачи. Не родился еще врач, способный исцелить сам себя, так что все мы смертны, а смертей на своем веку я повидал достаточно. Но ваше время еще не пришло. В этом я уверен. – Он немного помолчал, поджав губы. – Вам, пожалуй, понадобится дневная и ночная сиделка. И вам будет спокойнее, и вашей жене, которая и без того крайне встревожена – кстати, совершенно напрасно – вашим состоянием. Если вы не против, сиделок я организую сам».
«Ах, доктор, – ответил Хоги, – лучше вас этого никто не сделает. Может быть, есть смысл устроить все так же, как было при отце, – две сиделки днем и одна ночью. Разумеется, я буду вам весьма признателен».
Некоторое время спустя в спальню Хоги поднялась сиделка. Раздраженно окинув взглядом эту угловатую мымру, он подосадовал, что ему не прислали хорошенькую медсестру с пышными формами. Впрочем, сиделка оказалась весьма деловитой и тотчас принялась наводить порядок в комнате, перевернув все вверх дном так, что бедняга Хоги уже не знал, на каком он свете. С этими женщинами всегда так, думал он, вечно умудряются так прибрать в доме, что после уборки ничего не найдешь. Делать нечего – когда ты болен, волей-неволей приходится с этим мириться.
Ночь не принесла желанного покоя. Приступы боли чередовались с приемом все новых лекарств, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем сквозь щели венецианских жалюзи просочились первые проблески зари. Более скверной ночи у него в жизни не было, подумал Хоги, и едва в спальню вошла жена, поспешил сказать: «Думаю, мне сегодня же надо повидать священника и исповедаться». Спустившись вниз, жена набрала телефон католического священника. После бурных словесных излияний, послышались наконец долгожданные слова миссис МакОгуошер: «Я так рада, отец мой, так рада. Муж тоже будет очень рад, если вы сможете его навестить».
Ближе к вечеру в дом пожаловал священник. Хоги выпроводил сиделку, и они остались наедине. «Могу заверить, мистер МакОгуошер, – сказал священник, – что вы всегда были безупречным католиком, и когда придет ваш последний час, вы вне всякого сомнения отправитесь на небеса, ведь вы так много добра сделали для Церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24