Больше я этого позволить не могу. Колумбийцы слишком отчаянны, безрассудны и жестоки. Пусть забирают наркобизнес себе. Ты же удалишься в Европу. Я позабочусь, чтобы там тебе обеспечили защиту. Дабы не сидеть сложа руки, можешь купить себе какой-нибудь итальянский банк и обосноваться в Риме. У нас там масса дел.
– Отлично, – хмыкнул Редфеллоу. – Я ни бе ни ме по-итальянски и ни в зуб ногой в банковском деле.
– Научишься и тому и другому. В Риме тебя ждет счастливая жизнь. Впрочем, если хочешь, можешь остаться здесь, но в таком случае больше не будешь пользоваться моей поддержкой, а Пити не станет охранять тебя. Выбирай, что тебе больше по душе.
– А кому достанется мой бизнес? Я получу отступного?
– Твой бизнес достанется колумбийцам, – ответил дон. – Это уже неизбежно, таковы исторические тенденции. Но правительство превратит их жизнь в сущий ад. Итак, да или нет?
Немного пораскинув умом, Редфеллоу рассмеялся.
– Только объясните мне, с чего начинать.
– Джорджио отвезет тебя в Рим и представит моим людям. А впоследствии будет помогать тебе консультациями. Спасибо, что прислушался к моим советам, – обнял его дон. – В Европе ты по-прежнему остаешься моим партнером, и, поверь, не пожалеешь о своем выборе.
Как только Дэвид Редфеллоу удалился, дон велел Джорджио пригласить в покой Альфреда Гронвельта. Являясь владельцем отеля «Занаду» в Лас-Вегасе, Гронвельт в свое время находился под покровительством ныне поверженной семьи Сантадио.
– Мистер Гронвельт, – проговорил дон, – вы и далее будете управлять отелем, но теперь под моим покровительством. Можете не опасаться ни за себя, ни за принадлежащую вам собственность. Ваш пятьдесят один процент акций отеля остается за вами. Сорок девять процентов, принадлежавшие ранее Сантадио, переходят ко мне, на том же легальном основании. Вас это устроит?
Гронвельт, несмотря на возраст, отличался невероятным самообладанием и чувством собственного достоинства.
– Если я останусь, – тщательно подбирая слова, отозвался он, – то должен обладать прежними полномочиями в управлении отелем. В противном случае я продам свою долю вам.
– Продадите золотоносную жилу? – недоверчиво осведомился дон. – Нет-нет. Не надо меня бояться. Прежде всего я бизнесмен. Если бы Сантадио проявили благоразумие, можно было бы обойтись без всех этих ужасов. Но теперь их больше нет. А мы с вами благоразумные люди. Позиции Сантадио займут мои люди. Распоряжаться делами будет Джозеф Де Лена, Пиппи, мой новый Bruglione на Западе, с жалованьем в сто тысяч долларов в год, каковые ему обязан выплачивать отель в любой удобной для вас форме. Если у вас возникнут какие-либо проблемы, обращайтесь к нему. А в вашем деле, куда ни глянь, сплошные проблемы.
Высокий, худощавый Гронвельт сохранял спокойствие.
– С какой стати вы оказываете мне подобную любезность? У вас в распоряжении имеются куда более выгодные варианты.
– Потому что в своем деле вы гений, – без тени иронии отозвался дон. – Это известно в Лас-Вегасе всем и каждому. И чтобы доказать свое уважение, хочу подарить вам кое-что взамен.
– Вы мне и так подарили достаточно, – улыбнулся Гронвельт, – мой собственный отель. Что может быть важнее?
Дон благожелательно улыбнулся собеседнику. Будучи человеком серьезным, он все-таки любил изумлять людей своим могуществом.
– Вы можете назвать имя очередного члена Комиссии по азартным играм штата Невада. Там имеется вакансия.
Гронвельт искренне удивился, что случалось с ним крайне редко. И не только удивился, но и ощутил душевный подъем, ибо узрел, что его отелю уготовано блистательное будущее, о котором Гронвельт даже не мечтал.
– Если вам это по силам, то в ближайшие годы все мы весьма разбогатеем.
– По рукам. Теперь ступайте веселиться.
– Лучше уж вернусь в Вегас, – ответил Гронвельт. – Мне кажется, не стоит афишировать тот факт, что я приглашен к вам в гости.
Дон кивнул.
– Пити, прикажи отвезти мистера Гронвельта в Нью-Йорк.
Теперь в кабинете, кроме самого дона, остались лишь его сыновья, Пиппи Де Лена и Вирджинио Баллаццо. Все они выглядели чуточку ошарашенными. О планах дона заранее знал один лишь Джорджио, для остальных же они прогремели словно гром с ясного неба.
Баллаццо еще слишком молод для роли Bruglione – всего лет на пять старше Пиппи. В его ведении находятся профсоюзы, транспорт и небольшой участок рынка наркотиков. Дон Клерикуцио известил Баллаццо, что отныне ему предстоит действовать независимо от Клерикуцио. Он должен лишь выплачивать десять процентов дани, а в остальном превращается в полновластного хозяина своего дела.
Вирджинио Баллаццо подобная щедрость буквально ошеломила. Этот восторженный человек, всегда подкрепляющий выражения своей радости или печали бурной жестикуляцией, вдруг онемел и лишь молча обнял дона.
– Из этих десяти процентов пять я буду откладывать для тебя – на старость или на черный день, – продолжал дон. – Ты не обижайся, но я должен сказать, что людям свойственно меняться, в их памяти появляются прорехи, а чувство благодарности за прошлые благодеяния стирается. Посему прошу тебя проявлять аккуратность при подсчетах. – Он помолчал. – В конце концов, я не налоговый инспектор и не могу налагать на тебя их жуткие штрафы и пени.
Баллаццо понял намек. Дон Доменико скор на расправу. Наказание приходит даже без предупреждения. И всегда одно – смерть. Впрочем, как же еще поступать с отступником?
После этого дон отпустил Баллаццо, но, провожая Пиппи до дверей, уже у самого порога помедлил, а затем притянул племянника к себе и прошептал ему на ухо:
– Не забывай о нашей с тобой тайне. Храни ее до самой смерти. Я не давал тебе приказа.

Тем временем на лужайке перед особняком возможности потолковать с Пиппи Де Леной ждала Роз-Мари Клерикуцио – очень молодая и весьма привлекательная вдова, хотя черный цвет и не шел ей. Траур по мужу и брату подавлял ее природную жизнерадостность, столь необходимую при подобной внешности. Ее большие карие глаза казались темнее обычного, а оливковая кожа выглядела землистой. Единственным цветным пятном были голубые ленты на одеяльце только что окрещенного сына Данте, задремавшего у нее на руках. Весь день она держалась подальше от своего отца дона Клерикуцио и трех братьев – Джорджио, Винсента и Пити. Зато теперь была готова бросить вызов Пиппи Де Лене.
Они приходились друг другу двоюродными братом и сестрой. Пиппи был на десять лет старше, и в юности Роз-Мари была влюблена в него по уши. Но Пиппи неизменно держался с ней по-отечески, даже снисходительно. Хоть он и слыл неисправимым бабником, осмотрительность не позволяла ему волочиться за дочерью своего дона.
– Привет, Пиппи, – окликнула Роз-Мари. – Поздравляю.
Пиппи улыбнулся, отчего его грубые черты приобрели даже некоторую привлекательность. Наклонившись, он поцеловал малыша в лобик, с удивлением отметив, что волосы, до сих пор сохранившие аромат церковного ладана, чересчур густы для такого младенца.
– Данте Клерикуцио – чудесное имя.
Это замечание отнюдь не было невинным комплиментом. Дело в том, что после гибели мужа Роз-Мари снова взяла свою девичью фамилию и дала ее новорожденному. В необходимости подобного шага с присущей ему непоколебимой логикой убедил ее дон, но она все равно испытывала угрызения совести.
И эти угрызения заставили ее поинтересоваться:
– А как тебе удалось убедить свою жену-протестантку устроить для вашего сына католический обряд и дать ему настолько религиозное имя? Croccifixio – распятие (итал.)


– Жена любит меня и всегда готова сделать мне приятное, – улыбнулся Пиппи.
И в самом деле, подумалось Роз-Мари, жена Пиппи действительно любит мужа, потому что не знает его. Вот Роз-Мари его знает и когда-то тоже любила.
– Ты назвал сына Кроччифисио. Мог бы пойти ей навстречу хотя бы в том, чтобы дать сыну обычное американское имя.
– Я назвал сына в честь твоего деда, чтобы угодить твоему отцу.
– Как приходится поступать всем нам. – Горечь, прозвучавшая в словах Роз-Мари, была скрыта улыбкой. Уж так устроено лицо Роз-Мари, что стоит ей улыбнуться, как мягкость черт лишает яда любые ее колкости. Помолчав, она неуверенно проронила: – Спасибо, что спас мне жизнь.
Пару секунд Пиппи лишь недоуменно, с легкой опаской взирал на нее, потом мягко произнес:
– Тебе ничто и не угрожало. – Он обнял ее за плечи. – Поверь мне и не думай ни о чем таком. Забудь раз и навсегда. Впереди нас ждет счастливая жизнь, а прошлое лучше не вспоминать.
Роз-Мари склонила голову и поцеловала сына, но на самом деле ей не хотелось, чтобы Пиппи видел ее лицо.
– Я все понимаю, – промолвила она, зная наперед, что он перескажет разговор ее отцу и братьям. – Я смирилась с этим.
Ей хотелось, чтобы члены ее семьи знали: она по-прежнему любит их, она рада, что ее сын принят Семьей, окроплен святой водой и спасен от геенны огненной.
В этот момент Вирджинио Баллаццо увлек Роз-Мари и Пиппи к центру лужайки. Из дверей особняка в сопровождении трех сыновей появился дон Доменико Клерикуцио.
Мужчины в смокингах, женщины в вечерних платьях, дети в атласных нарядах выстроились полукругом, позируя фотографу. Толпа гостей разразилась аплодисментами и приветственными выкриками, и мгновение замерло, запечатлевшись на пленке. Мгновение покоя, торжества и любви.
Позже фотография была увеличена, вставлена в рамку и повешена в кабинете дона – рядом со снимком его сына Сильвио, погибшего в войне с Сантадио.
Продолжение праздника дон наблюдал с балкона своей спальни.
Мимо игроков в боччи прошла, толкая коляску с сыном, Роз-Мари, а рядом с ней, держа Кроччифисио на руках, следовала высокая, стройная и элегантная Налин. Она положила ребенка в коляску к Данте, и обе матери стали благоговейно созерцать своих младенцев.
Наблюдая эту сцену, дон ощутил, как в его душе всколыхнулась радость при мысли, что этим детям суждено расти в атмосфере покоя и достатка. Они никогда не узнают, какой дорогой ценой куплена их счастливая участь.
Затем Пити положил в коляску бутылочку с молоком, и младенцы принялись отчаянно бороться за нее, вызвав у окружающих громкий смех. Роз-Мари взяла своего сына из коляски, и дону вспомнилось, какой она была еще несколько лет назад. Он вздохнул. «Нет ничего прекраснее, чем влюбленная женщина, и ничего печальнее, чем она же, ставшая вдовой», – с горечью подумал дон.
Как он любил ее, когда она была ребенком, всегда сияющая, полная радости! Но прошли годы, и Роз-Мари переменилась. Одновременная утрата мужа и брата явилась для нее слишком сильным ударом. И все же многолетний опыт дона говорил о том, что человек, испытавший настоящую любовь, непременно полюбит снова, и любой вдове со временем надоест черный цвет. Тем более что теперь ей надо заботиться о младенце.
Дон окинул мысленным взором свою жизнь и подивился тому, что она принесла столь славные и обильные плоды. Да, чтобы достичь могущества и богатства, порой приходилось принимать поистине чудовищные решения, но дон почти не сожалел об этом. Все это было необходимо, и время подтвердило правильность его выбора. Пусть другие рыдают над своими грехами. Дон Клерикуцио принимает их и верит, что Всевышний поймет и простит его.
Теперь Пиппи уже играл в боччи с другими партнерами – тремя солдатами из их анклава в Бронксе, людьми солидными, имевшими в этом районе Нью-Йорка свои богатые магазины, но все равно благоговевшими перед Пиппи. Он, как всегда, пребывал в прекрасном настроении и оставался центром внимания. Он – легенда, он играл в боччи против Сантадио.
Веселье Пиппи било через край, он кричал и хохотал, когда его метко пущенный шар отбивал шар противника от лузы. «Вот это человек, – подумалось дону. – Верный солдат, веселый компаньон. Сильный и быстрый, хитрый и скрытный».
Вот на поле для боччи появился его верный друг Вирджинио Баллаццо – единственный достойный соперник Пиппи в этой игре. Сильно размахнувшись, он метнул шар и издал долгий победный клич, когда тот попал точно в цель. Повернувшись к балкону, на котором стоял дон, он триумфальным жестом воздел к небу руку, и дон зааплодировал, ощутив гордость от того, что под его началом растут и процветают такие люди, как, впрочем, и все собравшиеся в это Вербное воскресенье в Квоге. Прозорливость дона будет оберегать их и в грядущие трудные годы.
Единственным, чего дон не мог предусмотреть, были семена зла, посеянные в еще неразвитых человеческих душах.

Книга I
Голливуд. Лас-Вегас.
1990 год

Глава 1

Весеннее калифорнийское солнце изливало лимонно-желтые лучи на рыжую копну волос Боза Сканнета. Его гибкое, мускулистое тело напружинилось перед великой битвой. Уже сама мысль о том, что его подвиг увидит не меньше миллиарда людей во всех уголках планеты, приводила его в экстаз.
За упругий пояс теннисных брюк Скакнет засунул небольшой пистолет, скрыв его доверху застегнутой курткой белого цвета с двумя вертикальными красными «молниями». Волосы его прикрывала алая косынка в голубой горошек.
В правой руке он держал большую пластиковую бутылку от минеральной воды «Эвиан». Боз Сканнет на совесть подготовился к тому, чтобы войти в мир шоу-бизнеса.
В данный момент этот мир являл собой густую толпу, собравшуюся у входа в павильон Дороти Чэндлер в Лос-Анджелесе, чтобы дожидаться прибытия кинозвезд на церемонию вручения наград Американской киноакадемии. Зрители столпились на специально возведенных для этого случая трибунах, а улица была запружена репортерами и телевизионными камерами, которым предстояло разослать божественные лики знаменитостей по всему миру. Сегодня вечером кумиры предстанут перед зрителями во плоти, сбросив легендарные героические личины, став самыми обычными людьми, способными не только побеждать, но и проигрывать.
По периметру, чтобы сдерживать публику, выстроились сотрудники службы безопасности в одинаковой униформе, с блестящими коричневыми дубинками у пояса.
Боз Сканнет нисколько не волновался на их счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12