И ведь сколько судеб было исковеркано, сколько народу пошло на виселицу, в сущности, за ничтожную производительность сельскохозяйственного труда! В конце концов сбылась вековая мечта русского крестьянина - дали ему в семнадцатом году землю. И что же: по-прежнему на полях "От колоса до колоса не слыхать бабьего голоса", 94 процента от общего числа земледельцев существуют сравнительно без штанов. Этого и следовало ожидать от крестьянства, которое главным образом отслеживает труды Бога: как Он организует микроорганизмы, совершает фотосинтез, задействует генотип и в результате получает растение из зерна.
Между тем шесть гектаров земли, которые приходились на тягло в добольшевистской России, могли не только обеспечить пропитание крестьянской семье, но и товарный продукт, из коего логически вытекает благосостояние общеевропейского образца. Но, как известно, в России логика не работает, равно как и механизмы, инстинкт самосохранения, государственный аппарат. Поэтому и при царе Горохе наши собирали впятеро меньше хлеба, чем немцы, и теперь, если Бог даст пятнадцать центнеров зерновых с гектара, то колхозник уже зарится на медаль.
А то возьмем промышленный сектор: в Эмиратах школьники стипендию получают, труженики нефтедобывающей Тюменской области частью живут в балках2 ; американский рабочий зарабатывает тринадцать долларов в час, нашему не на что отметить воскресный день. Впрочем, тут уже не вина нашего соотечественника, а беда. Ни при каком режиме он не может дождаться, чтобы государство существовало за счет мозгов государственных служащих, а не за счет обмана и грабежа.
Словом, так сразу и не решишь: бедность - это порок, вина, беда или призвание и судьба? Финны говорят: "Можно быть бедным, но не беспомощным", французы: "Бедность - мать искусств", китайцы: "Лучше быть живым бедняком, чем мертвым императором", мы, в свою очередь, настаиваем, что бедность по крайности не порок. Наверное, и правда, не порок, а диагноз и приговор.
Гусь свинье не товарищ
Сразу после Октябрьского переворота семнадцатого года, когда валом повалили многие грозные и чудные перемены, в частности, было запрещено обращение "господин". Хотя это слово давно потеряло свое первобытное значение и господами в России величали даже городовых, новые власти повелели народу в общих случаях употреблять обращение "товарищ", в зловещих случаях - "гражданин". С "товарищем" вышло недоразумение; во-первых, это понятие узко корпоративное и коммерческое, обозначавшее купца, который торгует тем же товаром, что и ты, скажем, дворянской водкой по пяти гривен за полуштоф; во-вторых, в женском роде "товарищу" соответствует "товарка", и поэтому "товарищ Сидорова" - это такая же лингвистическая нелепость, как кормилица Иванов.
Следовательно, никакой тебе не товарищ товарка Сидорова, по той коренной причине, что ты торгуешь словом, образом, мыслишкой, а она с восемнадцатого года пишет на соседей доносы, лазит по карманам в гардеробной и в каждом очкарике видит классового врага. Но с точки зрения Сидоровой - все товарищи, потому что для нее в этом слове заключена идея всеобщего равенства, которое так драгоценно в глазах неудачников, неучей, всякого рода обломовых, бесталанных карьеристов и недотеп.
Однако природу не обманешь (китайцы говорят: "Небо не проведешь"). Оттого-то обращение "товарищ" у нас только в официальных бумагах прижилось, а в живом человеческом общении так и не прижилось. В конце концов пошла мода окликать друг друга по половому признаку, как то: "Вы, женщина, тут не стояли", "Скажите, мужчина, который час".
Это уже нам природа мстит, это нам такой декаданс за то, что мы не понимаем простых вещей. Именно: нет, никогда не было и не будет равенства меж людьми, потому что оно противоестественно, как два одинаковых отпечатка большого пальца, потому что если бы все писатели писали на манер Алексея Кассирова, у нас была бы не великая литература, а кабаре. Ну нельзя самосильно внести коррективу в третий закон Ньютона, и посему делец богатеет, а разнорабочий перебивается с хлеба на квас, политик чудит, солдат убивает, писатель пишет, пьяница спивается, а воры подкарауливают и крадут. Разумеется, это малосимпатично, когда один русачок отдыхает на Ривьере, а другой - в камере предварительного заключения, но что особенно симпатичного в третьем законе Ньютона или в галактике Магелланово Облако?
Всё дело, конечно же, в простаке: его слишком легко убедить, что стоит взять штурмом Зимний дворец - и сразу настанет полное и всеобщее равенство, как завещал немецкий Иисус Навин. Хотя в результате этого мероприятия только та и случится метаморфоза, что вместо прежних господ новые господа сядут на голову простаку. В действительности же равенство существует единственно между однозначными величинами, например, между пехотным капитаном и артиллерийским капитаном или между Лейбницем и Ломоносовым, но при том непременном условии, что крестьянский мальчик в один прекрасный день присоседится к рыбному обозу - и полный вперед в Москву. Следовательно, то, что опрометчиво называется равенством, это вот когда в условиях кастового общества крестьянский мальчик может стать профессором всех наук. Правда, для этого надо родиться Ломоносовым, хотя бы и в крестьянской курной избе.
То-то и оно, что я есть то, что я есть, что "рожденный ползать летать не может", что огромному большинству людей даже и не требуются равные права на полноценное образование и разбирательство по суду. Но если русский делопроизводитель претендует на равенство с академиком Павловым, то он либо "товарищ", либо клинический идиот.
Впрочем, не мы одни суть любители этих фикций. Вот у англичан есть пословица: "Когда Адам пахал, а Ева ткала, кто же был джентльменом?" Как кто?! Понятное дело - Бог.
Свой своему поневоле брат
А все-таки хорошее слово - "товарищ", теплое, союзное, намекающее даже и на родство. По-своему жаль, что оно ушло из нашего оборота, особенно в связи с тем, что замены ему настоящей нет. Господа? Но какие мы, в сущности, господа?.. Мы подневольные труженики, бедняки, едва ли не презираемые всеми государственными институциями, от начальника жилищно-эксплуатационной конторы до министерства ужасных дел.
Прежде еще существовали "барышня", "сударь", "кавалер", "милостивый государь", но теперь это слова-покойники, к которым возврата нет.
Так кто же мы теперь друг другу терминологически, если оставить в покое "товарищей" и "господ"? Ведь мы все свои, говоря по-русски, и даже сверх всякой меры, ибо у нас всесословна любовь к сорокоградусной и витанию в облаках. Правда, в России "Кто любит попа, а кто попову дочку", "У кого щи жидкие, у кого жемчуг мелкий", но, с другой стороны, нас почти кровно роднят прекрасный язык и прекрасная литература, которые в российских пределах материальны, как паровоз.
У Михаила Михайловича Пришвина есть ответ на вопрос, кем мы приходимся друг другу по форме и существу. Повстречал он как-то служивого, возвращавшегося с фронта, и говорит:
- Ты за что воевал, солдат?
- За родину.
- А что есть твоя родина?
- Это, - говорит солдат, - такая земля, где всякий встречный старичок - отец, а всякая встречная старушка - мать.
Грех воровать, да нельзя миновать
Ничего похожего на эту нашу пословицу в прочих языцех нет. Ну да ведь Россия такая оригинальная страна, что в ней всё единственно и самобытно, как междометие "ё-моё". Это, наверное, оттого, что враждебные силы во время оно отрезали нас от источников европейской цивилизации и мы шестьсот лет варились в своем соку. И как-то так сложилось само собой, что у нас воровать зазорно, но можно, хотя свободно можно не воровать.
Впрочем, России как хозяйственному организму такой дуализм не опасен, поскольку она сказочно богата, то есть настолько, что ее полторы тысячи лет растаскивают кусочники и никак не могут растаскать до логического конца. Интересно, что интенсивность этого процесса зависит не от развития национального характера и характера государственной власти, а неведомо от чего. Так, при добродушном Алексее Михайловиче казнокрадствовали куда меньше, чем при тиране Петре Великом, при людоедах-большевиках только приворовывали, и совсем распоясался народ в эпоху гражданских прав.
Но то редкое постоянство, с которым русский народ увлекается стяжательством, можно доходчиво объяснить. Просто-напросто так исторически сложилось, что, живучи в России, трудно не воровать. Как, например, не срубить пару берез в барском лесу, если барин им владеет на том основании, что его прапрадед угодил государыне как ходок?..
Главное дело - хозяйство нашей страны исстари держится на том, что работнику платят то крохи, то ничего. Во всем мире стоимость товара включает в себя до 40 процентов затрат на оплату человеческого труда, а у нас - 3-4 процента, и это еще считается сравнительно благодать. По-настоящему у нас даже председатель Совета министров должен красть напропалую, потому что он за месяц зарабатывает столько, сколько американский полицейский за трудодень.
Теперь плюсуем сюда древние коммунистические убеждения русского народа, который и при крепостном право настырно стоял на том, что земля Божья, забор ничей. В результате мы получаем отношение ко всякой собственности, будь то частная, коллективная или социалистическая, как к объекту, который плохо лежит, даже если его положили относительно хорошо. И прибрать этот объект к рукам - законное дело, что-то вроде тринадцатой зарплаты или премии за беду.
То есть воровать - конечно, грех, но вот что нужно принять в расчет: переведи романо-германца на положение нашего колхозника, и он за неделю растащит помещение сельсовета на кирпичи. Следовательно, мы хотя и виноваты, но перед Богом за нашу вину будут отвечать владыки России, от Владимира Мономаха до преемников Ильича. Как же иначе, если они показали себя неспособными поддерживать национальную государственность помимо того, чтобы русак существовал на одном хлебе и без штанов.
Кто прямо ездит, дома не ночует
Иная пословица больше наука, чем, например, марксизм-ленинизм, которым нас давили семьдесят с лишним лет. Так вот, если бы Ульянов-Ленин знал пословицу про тех, кто прямо ездит, он точно внес бы крутую коррективу в свою науку о мятежах.
Или он вовсе от нее отказался бы, поскольку и дураку понятно, что хирургические операции на истории могут дать или сравнительно губительный, или глубоко губительный результат. А Ульянов-Ленин был кто угодно, но не дурак.
И даже он, наверное, пошел бы дальше, то есть вывел бы теорию про то, что по-настоящему коммунист - это оголтелый капиталист. При этом он, видимо, упомянул бы, что коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память всего лишь одной, но богатой мыслью: если коммунистическое общественное устройство когда-нибудь действительно утвердится на земле, то как следствие эволюции общества и человека, а не вооруженного восстания в центре и на местах. Потому что это не коммунизм утопия, а человек - сволочь.
В результате же хирургической операции на истории непременно должны были явиться те уродства, которые, например, бывают при удалении мозжечка. Именно: внутрипартийная резня, пайка вместо заработной платы, неофеодализм в деревне, беззаконие, террор, наконец искусственная экономика, из которой логически вытекают бедность и дефицит. И даже при самом благоприятном развитии событий иные показатели были бы напрочь исключены хотя бы потому, что у нас отсутствуют политическая культура, бытовая культура и культура промышленного труда. Писатель Эртель еще задолго до 1917 года открыл: "Не думаешь ли ты, - писал он приятелю, - что социализм может быть только у того народа, где дороги обсажены вишнями и вишни бывают целы?"
То есть большевики по главному пункту просчитались: не так бытие определяет сознание, как сознание - бытие. В тех землях, где давно процветает внешняя культура, где "дороги обсажены вишнями и вишни бывают целы", где из кожи вон лезут оголтелые капиталисты, которые вчуже работают на коммунистическую идею, уже с полвека практикуется по крайней мере реальный социализм. Потому что там своим чередом совершились первоначальное накопление капитала, промышленная революция и концентрация производительных сил, безобразно эксплуатировался труженик, скрупулезно было налажено производство - и в конце концов образовался примерный работник и гражданин. В результате такой эволюции общество автоматически поделилось на людей богатых и очень богатых, если, конечно, оставить в стороне парижского босяка. Этот самый примерный работник и гражданин так наладил жизнь, что совестно бывает плюнуть на тротуар.
Одним словом, те господа, от которых в той или иной степени зависит судьба нации, должны знать русские пословицы назубок.
С волками жить - по-волчьи выть
К счастью, нормальная психика устроена таким образом, что человек способен смириться почти со всем. Он только со смертью смириться не может, а так ему нипочем что диктатура пролетариата, что бремя гражданских прав.
Выходит, человеческая психика умнее собственно человека, поскольку она освобождает нас от бессмысленного состязания с порядком вещей, который мы не в силах преодолеть. То есть преодолеть-то его можно, но лучше не надо, ибо на смену данной системе безобразий обязательно явится новая система безобразий, такая же злокачественная, ну разве что поменяются имена. Например, вместо "господина" будут говорить "гражданин", вместо "мятежника" - "враг народа", "августа" - "фруктоз", Людовика Возлюбленного - Робеспьер.
Это, наверное, оттого, что коррективам поддаются только выделения зла, вроде абсолютной монархии или всеобщего избирательного права, но неистребимо зло коренное, изначальное, зло - по имени человек. Вернее, человек нынешний, переходный, не злодей и не праведник, но существо загадочно способное извратить любую социально-экономическую модель. Чем плох, положим, коллективный крестьянский труд, в теории суливший сказочную отдачу?
1 2 3 4 5