Этой повестью я обязан своему бывшему товарищу Ф. Е. Пухову
и тов. Тольскому, комиссару Новороссийского десанта в тыл
Врангеля. (Прим. автора.)
1
Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены
вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия
хозяйки.
-- Естество свое берет!-- заключил Пухов по этому вопросу.
После погребения жены Пухов лег спать, потому что сильно
исхлопотался и намаялся. Проснувшись, он захотел квасу, но квас
весь вышел за время болезни жены -- и нет теперь заботчика о
продовольствии. Тогда Пухов закурил -- для ликвидации жажды. Не
успел он докурить, а уж к нему кто-то громко постучал
беспрекословной рукой.
-- Кто?-- крикнул Пухов, разваливая тело для последнего
потягивания.-- Погоревать не дадут, сволочи!
Однако дверь отворил: может, с делом человек пришел.
Вошел сторож из конторы начальника дистанции.
-- Фома Егорыч,-- путевка! Распишитесь в графе! Опять метет
-- поезда станут.
Расписавшись, Фома Егорыч поглядел в окно: действительно,
начиналась метель, и ветер уже посвистывал над печной вьюшкой.
Сторож ушел, а Фома Егорыч загоревал, подслушивая свирепеющую
вьюгу,-- и от скуки, и от бесприютности без жены.
-- Все совершается по законам природы,-- удостоверил он
самому себе и немного успокоился.
Но вьюга жутко развертывалась над самой головой Пухова, в
вечной трубе, и оттого хотелось бы иметь рядом с собой
что-нибудь такое -- не говоря про жену, но хотя бы живность
какую.
По путевке на вокзале надлежало быть в шестнадцать часов, а
сейчас часов двенадцать еще можно поспать, что и было сделано
Фомой Егорычем, не обращая внимания на пение вьюги над вьюшкой.
Разомлев и распарившись, Пухов насилу проснулся. Нечаянно
он крикнул, по старому сознанию:
-- Глаша!-- жену позвал; но деревянный домик претерпевал
удары снежного воздуха и весь пищал. Две комнаты стояли совсем
порожними, и никто не внял словам Фомы Егорыча. А бывало,
сейчас же отзовется участливая жена:
-- Тебе чего, Фомушка?
-- А ничего,-- ответит, бывало, Фома Егорыч,-- это я так
позвал: цела ли ты!
А теперь никакого ответа и участия: вот они, законы
природы!
-- Дать бы моей старухе капитальный ремонт -- жива бы была,
но средств нету и харчи плохие!-- сказал себе Пухов, шнуруя
австрийские башмаки.
-- Хоть бы автомат выдумали какой-нибудь: до чего мне
трудящимся быть надоело!-- рассуждал Фона Егорович, упаковывая
в мешок пищу: хлеб и пшено.
На дворе его встретил удар снега в лицо и шум бури.
-- Гада бестолковая!-- вслух и навстречу движущемуся
пространству сказал Пухов, именуя всю природу.
Проходя безлюдной привокзальной слободой, Пухов раздраженно
бурчал -- не от злобы, а от грусти и еще отчего-то, но отчего
-- он вслух не сказал.
На вокзале уже стоял под парами тяжелый, мощный паровоз с
прицепленным к нему вагоном -- снегоочистителем. На
снегоочистителе было написано: "Система инженера Э.
Бурковского".
"Кто этот Бурковский, где он сейчас и жив ли? Кто ж его
знает!"-- с грустью подумал Пухов, и отчего-то сразу ему
захотелось увидеть этого Бурковского.
К Пухову подошел начальник дистанции:
-- Читай, Пухов, расписывайся, и -- поехали!-- и подал
приказ:
"Приказывается правый путь от Козлова до Лисок держать
непрерывно чистым от снега, для чего пустить в безостановочную
работу все исправные снегоочистители. После удовлетворения
воинских поездов все паровозы поставить для тяги
снегоочистителей. В экстренных случаях снимать для той же тяги
дежурные станционные паровозы. При сильных метелях впереди
каждого воинского состава должен неотлучно работать
снегоочиститель, дабы ни на минуту не было прекращено движение
и не ослаблена боеспособность Красной Армии.
Пред. Глав. рев. комитета Ю.-В. ж. д. Рудин. Комиссар путей
сообщения Ю.-З. ж. д. Дубанин".
Пухов расписался -- в те годы попробуй не распишись!
-- Опять неделю не спать!-- сказал машинист паровоза, тоже
расписавшись.
-- Опять!-- сказал Пухов, чувствуя странное удовольствие от
предстоящего трудного беспокойства: все жизнь как-то незаметней
и шибче идет.
Начальник дистанции, инженер и гордый человек, терпеливо
слушал метель и смотрел поверх паровоза какими-то отвлеченными
глазами. Его раза два ставили к стенке, он быстро поседел и
всему подчинился -- без жалобы и без упрека. Но зато навсегда
замолчал и говорил только распоряжения.
Вышел дежурный по станции, вручил начальнику дистанции
путевку и пожелал доброго пути.
-- До Графской остановки нет!-- сказал начальник дистанции
машинисту.-- Сорок верст! Хватит ли воды у вас, если топку
придется все время форсировать?
-- Хватит,-- ответил машинист.-- Воды много -- всю не
выпарим!
Тогда начальник дистанции и Пухов вошли в снегоочиститель.
Там уже лежали восемь рабочих и докрасна калили чугунку
казенными дровами, распахнув для свежего воздуха окно.
-- Опять навоняли, дьяволы!-- почувствовал и догадался
Пухов.-- А ведь только что пришли и харчей жирных, должно, не
едали! Эх, идолы!
Начальник дистанции сел на круглый стул у выпуклого окна,
откуда он управлял всей работой паровоза и снегоочистителя, а
Пухов стал у балансира.
Рабочие тоже встали у своих мест, у больших рукояток,
посредством которых по балансиру быстро перекидывался груз -- и
балансир то поднимал, то опускал снегосбросный щит.
Метель выла упорно и ровно, запасшись огромным напряжением
где-то в степях юго-востока.
В вагоне было не чисто, но тепло и как-то укромно. Крыша
вокзала гремела железами, отстегнутыми ветром, а иногда этот
скрежет железа перемежался с далеким артиллерийским залпом.
Фронт работал в шестидесяти верстах. Белые все время
прижимались к железнодорожной линии, ища уюта в вагонах и
станционных зданиях, утомившись в снежной степи на худых конях.
Но белых отжимали бронированные поезда красных, посыпая снега
свинцом из изношенных пулеметов. По ночам -- молча, без огней,
тихим ходом -- проходили броневые поезда, просматривая темные
пространства и пробуя паровозом целость пути. Ночью ничего не
известно; помашет издали поезду низкое степное дерево -- и его
порежут и снесут пулеметным огнем: зря не шевелись!
-- Готово?-- спросил начальник дистанции и посмотрел на
Пухова.
-- Готово!-- ответ ил Пухов и взял в обе руки рычаги.
Начальник дистанции потянул веревку к паровозу -- тот
запел, как нежный пароход, и грубо дернул снегоочиститель.
Выскочив со станционных путей, начальник дистанции одной
рукой резко и коротко дернул за веревку паровозного свистка, а
другой махнул Пухову. Это означало: работа!
Паровоз крикнул, машинист открыл весь пар, а Пухов
передвинул оба рычага, опуская щит с ножами и развертывая
крылья.
Сейчас же снегоочиститель сдал скорость и начал увязать в
снегу, прилипая к рельсам, как к магнитам.
Начальник дистанции еще раз дернул веревку на паровоз, что
означало -- усилить тягу! Но паровоз весь дрожал от
перенапряжения и сифонил так, что из трубы жар вылетал. Колеса
его впустую ворочались в снегу, как в крутой почве, подшипники
грелись от частых оборотов и плохого масла, а кочегар весь
взмок от работы с топкой, несмотря на то, что выбегал за
дровами на тендер, где его прохватывал двадцатиградусный ветер.
Снегоочиститель и паровоз попали в глубокий снежный
перевал. Один начальник дистанции молчал -- ему было все равно.
Остальные люди на паровозе и на снегоочистителе грубо
выражались на каком-то самодельном языке, сразу обнажая
задушевные мысли.
-- Пару мало! Пошуруй топку и просифонь, чтоб баланец
загремел,-- тогда возьмем!
Баланс -- автоматический предохранитель от
излишнего давления пара в котле. (Прим. автора.)
-- Закуривай!-- крикнул рабочим Пухов, догадавшись о том,
что делается на паровозе.
Начальник дистанции тоже вынул кисет и насыпал в кусочек
газеты зеленой самогонной махорки.
К метели давно притерпелись и забыли про нее, как про
нормальный воздух. Покурив, Пухов вылез из вагона и здесь
только обнаружил гром бури, злобу холода и пальбу сухого снега.
-- Вот сволота!-- сказал Пухов, еле управляясь с тем, с чем
ему нужно было управиться.
Вдруг бешено заревел баланс паровоза, спуская лишний пар.
Пухов вскочил в вагон -- и паровоз сейчас же и разом выхватил
снегоочиститель из снежного бугра, пробуксовав колесами так,
что огонь посыпался из рельс. Пухов даже увидел, как хлестнула
вода из паровозной трубы от слишком большого открытия пара, и
оценил машиниста за отвагу:
-- Хорош парень у нас на паровозе!
-- А?-- спросил старший рабочий Шугаев.
-- Чего а?-- ответил Пухов.-- Чего акаешь-то? Горе кругом,
а ты разговариваешь.
Шугаев поэтому замолчал.
Паровоз прогудел два раза, а начальник дистанции крикнул:
-- Закрой работу!
Пухов рванул рычаг и поднял щит.
Подъезжали к переезду, где лежали контррельсы. Такие места
проезжали без работы: щит снегоочистителя резал снег ниже
головки рельса и не мог работать, когда у рельса что-нибудь
находилось -- тогда снегоочиститель опрокинулся бы.
Проехав переезд, снегоочиститель понесся открытой степью.
Укрытый снегом, лежал искусный железный путь. Пухов всегда
удивлялся пространству. Оно его успокаивало в страдании и
увеличивало радость, если ее имелось немного.
Так и теперь -- поглядел в запушенное окно Пухов: ничего не
видно, а приятно.
Снегоочиститель, имея жесткие рессоры, гремел, как телега
по кочкам, и, ухватывая снег, тучей пушил его на правый откос
пути, трепеща выкинутым крылом; это крыло назначено было
швырять снег на сторону -- то оно и делало.
В Графской сделали значительную стоянку. Паровоз брал воду,
помощник машиниста чистил дымовую коробку, топку и прочее
огневое хозяйство.
Обмерзший машинист ничего не делал, а только ругался на эту
жизнь. Из штаба какого-то матросского отряда, стоявшего в
Графской, ему принесли спирту, и Пухов тоже прошел в долю, а
начальник дистанции отказался.
-- Пей, инженер,-- предложил ему главный матрос.
-- Благодарю покорно. Я ничего не пью,-- уклонился инженер.
-- Ну, как хочешь!-- сказал матрос.-- А то выпей --
согреешься! Хочешь, рыбы принесу покушаешь?
Инженер опять отказался, по неизвестной причине.
-- Эх ты, тина!-- сказал тогда оскорбленный матрос.-- Ведь
тебе с душой дают -- нам же не жалко,-- а ты не берешь! Поешь,
пожалуйста!
Машинист и Пухов пили и жевали все напролом, улыбаясь
насчет начальника.
-- Отстань ты от него!-- обрубил другой матрос.-- Он есть
хочет, но идея его не велит!
Начальник дистанции смолчал. Есть он действительно не
хотел. Месяц назад он вернулся из командировки -- из-под
Царицына, где сдавал восстановленный мост. Вчера он получил
депешу, что мост просел под воинским поездом: клепка моста шла
наспех, неквалифицированные рабочие ставили заклепки на живую
нитку, и теперь фермы моста расшились -- от одного чувства веса
мало-мальски грузного поезда.
Два дня назад началось следствие по делу моста, и дома у
начальника дистанции лежала повестка от следователя
железнодорожного Ревтрибунала. Назначенный в экстренную
поездку, инженер не мог пойти в Ревтрибунал, но помнил об этом.
Поэтому ему не пилось и не елось. Но страха он тоже не имел,
терзаясь сплошным равнодушием; равнодушие, он чувствовал, может
быть страшнее боязливости -- оно выпаривает из человека душу,
как воду медленный огонь, и когда очнешься -- останется от
сердца одно сухое место; тогда человека хоть ежедневно к стенке
ставь -- он покурить не попросит: последнее удовольствие
казнимого.
-- Теперь куда поедете?-- спросил у Пухова главный матрос.
-- Должно, на Грязи!
-- Верно: под Усманью два эшелона и броневик в сугробах
застряли!-- вспомнил матрос.-- Казаки, говорят, Давыдовку
взяли, а снаряды за Козловом в заносах стоят!
-- Расчистим, сталь режем, а снег -- вещество чепуховое!--
уверенно определил Пухов, спешно допивая последние капли
спирта, чтобы ничто не пропадало в такое время.
----
Тронулись на Грязи. Пассажиром напросился старичок -- будто
бы ехал от сына в Лиски,-- а кто ж его знает!
Поехали. Загремел балансир, кидая щит то вниз, то вверх,
забурчали рабочие, которым не досталось матросской жирной рыбы.
-- Яблок бы моченых я теперь поел!-- сказал на полном ходу
снегоочистителя Пухов.-- Ух, и поел бы -- ведро бы съел!
-- А я бы сельдь покушал!-- ответил ему
старичок-пассажир.-- Люди говорят, что в Астрахани сельди той
миллионы пудов гниют, только маршрутов туда нету!
-- Тебя посадили, ты и молчи сиди!-- строго предупредил
Пухов.-- Сельдь бы он покушал! Будто без него съесть ее некому!
-- А я,-- встрял в разговор помощник Пухова, слесарь
Зворычный,-- на свадьбе в Усмани был, так полного петуха съел
-- жирен был, дьявол!
-- А сколько петухов-то было на столе?-- спросил Пухов,
чувствуя на вкус того петуха.
-- Один и был -- откуда теперь петухи?
-- Что ж тебя не выгнали со свадьбы?-- допытывался Пухов,
желая, чтоб его выгнали.
-- Нет, я сам рано ушел. Вылез из стола, будто на двор
захотел,-- мужики часто ходят,-- и ушел.
-- А тебе, старик, не пора слезать -- деревня твоя не видна
еще?-- спросил Пухов пассажира.-- Гляди, а то разбалакаешься --
проскочишь!
Старик подскочил к окну, подышал на стекло и потер его.
-- Места будто знакомые пошли -- будто Хамовские выселки
торчат на юру.
-- Раз Хамовские выселки -- тебе к месту,-- сказал сведущий
Пухов.-- Слезай, пока на подъем прем!
Старик почухался с мешком и покорно возразил:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2