Кстати, мы не говорили, откуда это имя - "движение". Однако ясно, что слово это то же самое, что и "хождение", так как в древности мы употребляли не эту, а эпсилон. Начало же его - от слова : имя это чужое, а значит оно то же самое, что и слово "идти". Так что если бы кто-нибудь нашел древнее название движения, соответствующее нашему языку, то правильнее он назвал бы его "идение". Теперь же от иноземного слова после подстановки эты на место эпсилона и вставки ню оно называется "движением", хотя его следовало бы называть "двигидение". А слово "стояние" означает отсутствие движения и называется "стоянием" для красоты. Так вот этот звук, как я говорю, показался присвоителю имен прекрасным средством выражения движения, порыва, и он много раз использовал его с этой целью. Прежде всего сами имена "река" - от слова (течь) - и "стремнина" подражают порыву благодаря этому звуку; затем слова "трепет", "обрывистый", а еще такие глаголы, как "ударять", "крушить", "рвать", "рыть", "дробить", "вертеть" все они очень выразительны благодаря. Я думаю, законодатель видел, что во время произнесения этого звука язык совсем не остается в покое и сильнейшим образом сотрясается. Поэтому, мне кажется, он и воспользовался им для выражения соответствующего действия. А йотой он воспользовался для выражения всего тонкого, что могло бы проходить через вещи. Поэтому "идти" и "ринуться" он изобразил с помощью йоты. Так же с помощью звуков пси, сигмы и дзеты (это как бы "дышащие" звуки) он, давая вещам названия, подражал сходным их свойствам. Например, так он обозначил "студеное", "шипучее", "тряску" и вообще всякое сотрясение. И когда, давая имена, он подражал чему-либо вспенившемуся, то всюду, как правило, вносил эти звуки. В свою очередь сжатие языка при произнесении дельты и упор при произнесении полезно, кажется, применить для выражения скованности уздою и стояния. А так как при произнесении ламбды язык очень сильно скользит, опускаясь вниз, то, пользуясь уподоблением, он так дал имена "гладкому", "скользящему", "лоснящемуся", "смолистому" и прочим подобным вещам. Скольжению же языка на звуке ламбда, когда он подражает "клейкому", "сладкому" и "липкому", препятствует сила звука гамма. Почувствовав внутренний отзвук голоса при звуке ню, он, как бы отражая это в звуках, дал имена "внутреннее" и "потаенное". В свою очередь альфу присвоил "громадному", эту - "величине", поскольку это долгие звуки. А для выражения "округлого" ему необходим был о-микрон, его-то он и вставлял по большей части в подобные имена. Так же, я думаю, и во всем остальном: он подбирал по буквам и слогам знак для каждой вещи и таким образом создавал имена. А последующие имена он составлял уже из этих, действуя подобным же образом. Вот какова, мне а кажется, Гермоген, должна быть правильность имен, если только Кратил чего-нибудь не возразит.
Гермоген. Много же забот, Сократ, доставил мне Кратил! Да ведь я тебе с самого начала об этом толковал. Он говорил, что существует некая правильность имен, хотя на вопрос, какова она, не отвечал ничего определенного, так что нельзя разобрать, с умыслом или нет он каждый раз затемняет дело. Так вот, скажи же мне в присутствии Сократа, Кратил, доволен ли ты тем, что говорит Сократ об именах, или ты можешь сказать лучше? Если можешь, скажи, чтобы тебе либо у Сократа поучиться, либо научить нас обоих.
Кратил. Как, Гермоген? Тебе кажется, что это легко - столь быстро выучиться или научить какому-либо делу, вплоть до такого, которое относится уже к величайшим?
Гермоген. Клянусь Зевсом, мне-то не кажется. Но по-моему, прекрасно сказано у Гесиода, что если к малому приложить даже малое, и то дело продвинется вперед. Так что хоть малую толику ты можешь добавить: не сочти это за труд и окажи милость нашему Сократу, а по справедливости - и мне.
Сократ. Да к тому же, Кратил, заметь, я ведь ни на чем не настаиваю из того, что говорил. Просто я рассмотрел с Гермогеном вместе, как мне все это представлялось, так что говори смело, если знаешь что-то лучшее, ведь я приму это с охотой. Еще бы, я и не удивился бы, если бы ты умел лучше сказать об этом. Ведь мне сдается, ты и сам над этим размышлял, и учился у других. Так что если ты скажешь что-то лучшее, запиши и меня одним из своих учеников в науке о правильности имен.
Кратил. Конечно, Сократ, занимайся я этим на самом деле, как ты говоришь, я может быть и сделал бы с тебя своим учеником. Боюсь все же, как бы не получилось наоборот, потому что мне пришло в голову применить к тебе слова Ахилла, которые он произносит в "Мольбах", обращаясь к Аяксу. Говорит же он вот что:
Сын Теламонов, Аякс благородный, властитель народа! Все ты, я чувствую сам, говорил по душе мне.
Так и мне, Сократ, будто прямо в душу запали твои прорицания: то ли ты вдохновлен Евтифроном, то ли в тебе давно уже таилась еще какая-то муза.
Сократ. Добрый мой Кратил, я и сам давно дивлюсь своей мудрости и не доверяю ей. Видимо, мне еще самому нужно разобраться в том, что я, собственно, говорю. Ибо тяжелее всего быть обманутым самим собой. Ведь тогда обманщик неотступно следует за тобой и всегда находится рядом, разве это не ужасно? И потому, видно, нам следует чаще оглядываться на сказанное и пытаться, по словам того же поэта, "смотреть одновременно и вперед и назад". Вот и теперь давай посмотрим, что у нас уже сказано. Правильность имени, говорили мы, состоит в том, что оно указывает, какова вещь. Будем считать, что этого достаточно?
Кратил. Мне кажется, вполне, Сократ .
Сократ. Итак, имена даются ради обучения?
Кратил. Разумеется.
Сократ. Так не сказать ли нам, что это - искусство и что существуют люди, владеющие им?
Кратил. Это верно.
Сократ. Кто же они?
Кратил. А вот те, о ком ты говорил вначале, учредители [имен ].
Сократ. А не скажем ли мы в таком случае, что это искусство бытует среди людей таким же образом, как все остальные? Я хочу сказать вот что: случается, что одни живописцы - хуже, другие - лучше?
Кратил. Разумеется.
Сократ. И одни из них создают лучшие живописные произведения, а другие худшие? И домостроители так же: одни строят дома лучше, другие - хуже?
Кратил. Да.
Сократ. Следовательно, так же и законодатели: у одних то, что они делают, получается лучше, у других - хуже?
Кратил. Я этого пока не нахожу.
Сократ. Значит, ты не находишь, что одни законы бывают лучше, другие - хуже?
Кратил. Конечно, нет.
Сократ. Тогда, видимо, и имена ты не находишь одни худшими, другие лучшими?
Кратил. Нет, конечно.
Сократ. Выходит, что все имена установлены правильно?
Кратил. По крайней мере те, что действительно суть имена.
Сократ. Что же, дело обстоит так, как мы говорили об этом раньше: вот Гермогену его имя либо совсем не с принадлежит - если происхождение от Гермеса не имеет к нему отношения,- либо, хотя оно ему и присвоено, присвоено неверно?
Кратил. Мне кажется, оно не принадлежит ему, Сократ, а только кажется принадлежащим; принадлежит же оно другому человеку, чья природа соответствует его имени.
Сократ. Так не лжет ли тот, кто называет его Гермогеном? Или же вообще невозможно сказать, что он Гермоген, если он не Гермоген?
Кратил. Почему?
Сократ. Разве твое утверждение не означает, что вообще невозможно произнести ложь? А ведь многие именно это и утверждают, друг мой Кратил,- и теперь, и утверждали прежде.
Кратил. Как же можно, Сократ, говоря о чем-то, говорить о том, что не существует? Или это не значит произносить ложь - говорить о вещах несуществующих?
Сократ. Это слишком хитро сказано, дружище, для меня и моих лет. Но скажи мне вот что: по-твоему, утверждать что-либо ложное нельзя, а произнести вслух - можно?
Кратил. Нет, мне кажется, и произнести вслух нельзя также.
Сократ. Ни сказать и ни обратиться? Например, если кто-нибудь встретил бы тебя на чужбине и, взяв за руку, сказал: "Здравствуй, гость афинский, сын Смикриона, Гермоген!", то утверждал ли бы он это, или так просто высказался, или произнес в качестве обращения, относилось бы это к тебе или вот к этому Гермогену? Или вообще ни к кому?
Кратил. Мне кажется, Сократ, что он вообще напрасно издавал бы все эти звуки.
Сократ. Заманчиво и это суждение. А все же истинные звуки он издавал бы или ложные? Или часть их была бы истинной, а часть ложной? Ведь и этим бы я удовольствовался.
Кратил. Я бы сказал, что это пустой звук. Напрасный труд ему себя тревожить, все равно как впустую размахивать кулаками.
Сократ. Ну хорошо. Давай чуть-чуть отвлечемся, Кратил. Может быть, ты согласишься, что одно дело - имя, а другое - кому оно принадлежит?
Кратил. Ну положим.
Сократ. А согласен ли ты, что имя есть некое подражание вещи?
Кратил. В высшей степени.
Сократ. Не полагаешь ли ты, что и живописные изображения - это подражания каким-то вещам, но подражания, выполненные неким иным способом?
Кратил. Да.
Сократ. Ну хорошо... Может быть, я чего-то не улавливаю в твоих словах, и, скорее всего, ты говоришь правильно. Скажи, можно ли различать эти изображения в их отношении к вещам, подражания которым они собой представляют, или же нет?
Кратил. Можно.
Сократ. Итак, во-первых, смотри, может ли кто-то отнести изображение мужчины к мужчине, а изображение женщины - к женщине и остальное таким же образом?
Кратил. Разумеется.
Сократ. А наоборот - изображение мужчины отнести к женщине, а изображение женщины - к мужчине?
Кратил. Может случиться и так.
Сократ. И оба этих распределения будут правильными? Или только одно из двух?
Кратил. Только одно.
Сократ. Я думаю, только то, которое отнесет к каждой вещи то, что ей подобает и на нее похоже?
Кратил. Мне кажется, так.
Сократ. Тогда, чтобы нам, друзьям, не препираться из-за слов, прими то, что я говорю. Ведь в обоих случаях подражания, дружище,- и с помощью живописных изображений, и с помощью наименования - я назову правильным только такое вот распределение, а в случае с именами я назову его, кроме того, еще истинным; другое же, которое соотносит и сопоставляет с вещами то, что на них непохоже, я назову неправильным и вдобавок ложным, когда это касается имен.
Кратил. А ты не боишься, Сократ, что если в живописи это и возможно неправильно распределять изображения, то в именах - никак, но распределение здесь всегда непременно должно быть правильным?
Сократ. Ну как ты можешь так говорить! Какая же здесь разница? Разве нельзя подойти к мужчине и со словами: "Вот твое изображение" - показать ему что придется: либо его изображение, либо жены? Показать - я имею в виду заставить его воспринять это зрительно.
Кратил. Разумеется, можно.
Сократ. А подойти к нему же и сказать: "Вот твое имя"? Ведь имя тоже в некотором роде есть подражание, как и картина. Так вот, сказать ему: "Это твое имя", а затем заставить его воспринять на слух что придется: либо имя, подражающее ему, говоря при этом, что он мужчина, либо имя какой-либо смертной жены, говоря, что он - женщина. Не кажется ли тебе, что это возможно и случается иногда?
Кратил. Мне хотелось бы согласиться с тобой, Сократ. Пусть будет так.
Сократ. Вот и прекрасно, друг мой, если это и вправду так. Ведь не следует нам уж очень из-за этого спорить. Так что если существует какое-то распределение и здесь, то один вид его нам нужно назвать истинным, другой же - ложным. Далее, если это так и можно распределять имена неверно, относя к вещам не то, что им подобает, но иногда и то, что им не подходит, то таким же образом можно составлять и выражения. Если же можно так устанавливать выражения и имена, то непременно можно и целые высказывания. Ведь высказывание, я думаю, так или иначе из них состоит. Или не так, Кратил?
Кратил. Так. Мне кажется, ты говоришь прекрасно.
Сократ. Если мы еще раз уподобим первые имена картинам, то скажем, что, как в живописи, в них можно воплотить все подобающие цвета и очертания, а иной раз и не все - некоторые можно опустить, некоторые добавить в большей или в меньшей мере. Или так сделать нельзя?
Кратил. Можно.
Сократ. В таком случае тот, кто воссоздает все прекрасные черты, воссоздает и облик предмета, а тот, кто некоторые черты добавляет или отнимает, хотя и отразит облик предмета, но сделает это худо.
Кратил. Да.
Сократ. Ну а тот, кто подражает сущности вещей с помощью слогов и букв? С таким же успехом и он, если отразит все подобающие черты, получит прекрасное изображение, которое и будет именем; если же он какие-то черты опустит, а иной раз и добавит, то, хотя и получится какое-то изображение, оно не будет прекрасным! Так что и среди имен одни будут хорошо сделаны, а другие - худо?
Кратил. Возможно.
Сократ. Значит, возможно, что один мастер имен будет хорошим, другой же плохим?
Кратил. Да.
Сократ. Но ведь мы назвали его "законодателем" ?
Кратил. Да.
Сократ. Значит, возможно, клянусь Зевсом, чтобы, как и в других искусствах, один законодатель был хорошим, другой же - худым, коль скоро ты согласен с прежним моим утверждением.
Кратил. Да, это так. Но взгляни и ты, Сократ, когда мы эти буквы - альфу, бету и любую другую - присваиваем именам по всем правилам грамматики, то, если мы что-то отнимем или добавим, или переставим, ведь нельзя будет сказать, что имя написано, хоть и неправильно: ведь оно вообще не будет написано и тотчас станет другим именем, если претерпит что-либо подобное.
Сократ. Ты не боишься, Кратил, что из такого рассмотрения у нас не выйдет ничего хорошего?
Кратил. Почему это?
Сократ. Может быть, с теми вещами, которые существуют или не существуют в зависимости от того или иного количества, дело так и обстоит, как ты говоришь: скажем, если к десяти или любому другому числу что-то прибавить или отнять, тотчас получится другое число. Но у изображения чего-то определенного и вообще у всякого изображения совсем не такая правильность, но, напротив, вовсе не нужно воссоздавать все черты, присущие предмету, чтобы получить образ. Смотри же, так ли я рассуждаю? Будут ли это две разные вещи - Кратил и изображение Кратила, если кто-либо из богов воспроизведет не только цвет и очертания твоего тела, как это делают живописцы, но и все, что внутри,- воссоздаст мягкость и теплоту, движения, твою душу с и разум - одним словом, сделает все, как у тебя, и поставит это произведение рядом с тобой, будет ли это Кратил и изображение Кратила, или это будут два Кратила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10