А здесь и грабеж. Сто двадцать "лимонов" исчезли бесследно. А исчезли ли? Может, лежат себе преспокойненько под бездыханным окровавленным телом Клеопатры?
Впереди появился абрис железнодорожного моста. Запнувшись о мягкую преграду, я кувыркнулся и, падая, пропахал кожей по щебню, поминая душу и мать и сорок апостолов. В кровь разбитую физиономию я кое-как оттер платком, морщась от боли и проклиная уготованное мне, наверное, по гроб жизни невезение. Онемевшими, содранными в кровь ладонями я кое-как вытащил зажигалку и, крутнув колесико, оглядел предмет, преградивший мне путь. При относительно подробном изучении я узнал телохранителя Леху. Собственно, это был не Леха, а половина Лехиного бренного тела: его грудная клетка, окровавленная плешивая голова и правая рука. Левая по локоть отсутствовала. На свежем ветерке светлый шикарный его пиджак от обилия крови коробился и стал похож на темный картонный футляр.
Превозмогая ужас, тошноту и озноб, я с трудом обыскал его карманы. Толком разглядывать жуткие находки времени не было. Наверняка уже машинисты, следующие за нашим поездом, сообщили о происшествии куда следует, и орлы-коллеги из линейного отдела могут заявиться с минуты на минуту. Одно лишь я понял сразу: среди предметов, извлеченных мною из кармана телохранителя, был и мой охотничий нож.
Открытая сумка Лины была обнаружена мною чуть подальше и уже при свете сереющего утра. Кроме бабских причиндалов, в ней ничего не было. Останки Лехиного тела, перебитого и перекрученного, словно пропущенного через мясорубку, валялись почти у моста. Видимо, перерезанную нижнюю половину тела зацепил поезд и долго волочил, швырял, перемалывал между рельсами и шпалами.
На мост заходить я не захотел, тем более что навстречу мне показался яркий глаз прожектора. Направо, ниже по течению реки, параллельно железнодорожному полотну, проплывали огоньки автомобилей. Это выход: весь в ушибах и ссадинах, в изодранном костюме я не мог появиться на большой станции. Это было бы безумием.
Спустившись с насыпи, я побрел по речному берегу, выискивая подходящее место, чтобы как-то помыться и привести себя в божеский вид. Берег был обрывист и крут. Это меня и спасло. Когда я уже заканчивал водные процедуры, по шоссе промчалась и свернула в мою сторону "синяя мигалка". Схватив шмотки, я затаился под обрывом, переждал, пока милицейская машина проедет, и осторожно, под укрытием крутого склона прокрался к магистрали. Но прежде утопил в реке рваный пиджак. Кое-как рассовав деньги, документы и вещи, найденные у Лехи, в носки и карманы брюк, я с первыми утренними лучами солнца добрался до города.
Город был большой и когда-то красивый. Однако современные архитекторы сделали свое дело, внесли носильную лепту, сотворив город безликий и скучный. В старом квартале я расположился на ветхой скамеечке, дожидаясь открытия магазинов. Вид у меня, полагаю, был скверный. Переменить костюм возможности не было, а вот купить новый - это да, это я мог, только надо было запастись терпением, и я созерцал древние городские постройки: водонапорную башню, красивую арку, ведущую в парк, и несколько старинных одно- и двухэтажных особняков.
У проходящего мимо деда я попросил сигарету. Он тускло оглядел меня слезящимися глазами, хотел, видно, отказать, но, испугавшись моей бандитской разбитой хари, суетливо сунул мне сигарету.
- Спасибо, дедушка, - ласково улыбнулся я.
Наверное, моя улыбка напомнила ему волчью ухмылку, потому что дед, отскочив, пустился было наутек.
- Погоди, дед. Где баня-то у вас и когда открывается?
- Тама! - кивнул он куда-то вбок.
- Далеко? Да стой ты, старый хрен, не бойся!
- А че мне бояться? Я человек из органов, это ты меня должон бояться. Вона как свистну! - Из-за шиворота он извлек милицейскую свистульку, воткнул в беззубый рот и, всосав, уже надул дряблые щеки.
- Стой ты, дедуля, я тоже из органов. Экстремальная ситуация произошла, преступный элемент пересилил.
Он недоверчиво помусолил меня мокрым взглядом, но свисток убрал.
- Че стряслось-то?
Я начал плести ему канву детективного сюжета с погоней, драками, перестрелкой. Дед согласно закивал, не веря мне ни капли. Когда, шаркая по асфальту аллеи, он удалился, я ни минуты не сомневался, что в ближайшее же время он заявится сюда в лучшем случае с бригадой добровольных дружинников, а о худшем и думать не хотелось. Докурив дармовую сигарету, я поспешил убраться в противоположную сторону, досадуя на ненужный контакт. Мне необходимо было уединение, чтобы привести себя в божеский вид, проверить карманы, обдумать беспорядочные факты происшедшего.
На трамвае я пересек город, очутившись на самой дальней от вокзала окраине с довоенными застройками. Там в одном из магазинов я приобрел все, что требуется джентльмену средней руки, попавшему в плачевное положение. Расплачиваясь, я наткнулся на испуганный взгляд продавщицы. Я случайно вытащил реквизированные Лехины купюры, склеенные его кровью.
- Жена всю рожу расцарапала, извиняюсь, деньги вон подпортил, - галантно пояснил я, пытаясь погасить и развеять страх в голубых девчоночьих глазенках. Расплатившись, я торопливо удалился. И, как с дедом, наперед зная, что последствия не заставят ждать, поймал такси. На мое счастье, за рулем оказался исколотый татуировкой мужчина, видать хлебнувший свое и знавший почем фунт лиха.
- Куда?
- В Останкино!
- Может, в "Кресты"?
- Перебьюсь.
- Конкретно?
- Стараюсь.
- Куда?
- В баню.
- В центральную?
- В центральной пусть хозяин моется. Мне чего попроще, потише. И не на вокзал.
- Понял! К Клаве.
- Кто это?
- Своя.
Низкий одноэтажный барак с облезшей по фасаду розовой штукатуркой ненавязчиво назывался баней. Толкнув голубую, тоже облезлую дверь, я попал на лестничную площадку полуподвального помещения. Пахло сыростью, хлоркой и... зощенковской баней. То ли по причине раннего часа, то ли еще почему, но народ отсутствовал. Прямо за застекленной конторкой восседала кассирша в халате, похожая на огромную мягкую подушку, под наволочку которой была втиснута рвущаяся наружу пышнотелость. Ею и оказалась "своя" Клава.
- Здрасьте, - подходя к окошечку, вежливо дал я заявку.
- Привет, мой мальчик! - ответило мне неожиданно красивое контральто, исходившее откуда-то из самого нутра кассирши. Она глубоко затянулась длинной тонкой черной сигаретой, предоставив мне развивать диалог и дальше.
- Мне помыться.
- Сюда не ходят играть в футбол.
- Ну да! - радостно осклабился я, видя, что тетка хоть и с выпендрежем, но надежная. - Понял. Сюда ходят играть в кегли и околачивать груши!
- Резонно. Куда?
- Туда. - Я мотнул головой в правую сторону уходящего вглубь коридора с лаконичной надписью "муж".
- Общий? Номер? Душ?
- Номер, номер, - затараторил я скороговоркой, заранее предвкушая уединение.
Она защелкала кассовым аппаратом, величаво демонстрируя обилие массивных золотых перстней на холеных руках.
- Махровую простыню? Полотенце?
- И то и то, - не стал я капризничать.
- Мыло? Шампунь? Мочалку?
- Ага.
- Водка, коньяк, ликер, пиво?
- Ага. Водки, вон ту, махонькую. И лимонада. А парикмахерская есть?
- Есть! Но к вам может прийти в номер массажистка, она и...
- Не надо.
Кассирша с сожалением, как на больного, поглядела на меня, выдала чек и банные причиндалы.
До чего ж приятно, щелкнув дверной задвижкой, отгородиться от суетливого мира и социальных проблем! До чего ж отрадно остаться в тишине замызганной раздевалки индивидуального номера наедине со своей персоной, ее мыслями и крохотной бутылочкой "Смирновской"! До чего ж хорошо поудовольствовать уставшее тело, подставив его под горячие покалывающие душевые струи!
Итак, что мы имеем? В поезд Москва - Ташкент, где едет Константин Иванович Гончаров, то бишь я, на одной из станций вбегает перепуганная деваха и залезает под меня, то бишь под мою полку, - раз. Через энное время вваливаются два амбала, которые, судя по всему, эту девку разыскивают, - два. Немного погодя купе штурмуют два контрабандиста, приказывают мне выйти вон; они едут за товаром, и у них крупная сумма денег, - три. Пока мы с телохранителем бухаем в ресторане, Лину убивают, зверски, варварским способом, - четыре. Поясную сумку с деньгами забирают - пять. Девчонка исчезает - шесть. Леху кидают под поезд - семь. Через несколько километров выбрасывают сумочку Лины восемь. Восемь узловых моментов.
Чего добивался убийца или убийцы, орудуя моим ножом, а потом вкладывая его в Лехин карман? Тут вроде понятно. По первоначальной задумке надо было закосить на меня, а когда я исчез, мою миссию переложили на плешивого учителя теории музыки. Но почему его убили? Вполне возможно, что убийца был ему знаком. Вполне возможно! Конечно! Он не сопротивлялся. Отсюда и объяснение, почему Лина тоже не сопротивлялась. Может, и дверь открыла сама. И вероятно, она пришедшего не боялась, в противном случае не впустила бы. Ладно! А зачем мне все это? Обещал помочь Лехе, но теперь помощь ему - как мертвому припарки. Впрочем, почему "как"? Мертвее не бывает. Кстати, что у него было в карманах?
Мокрый, я прошлепал в раздевалку-предбанник и тщательно разобрал находки. Они были до смешного просты. Пятьсот тысяч рублей в почти непочатой пачке, которую я неосторожно успел продемонстрировать продавщице. Около ста долларов, явно засунутых убийцей в карман специально. И наконец, десяток визитных карточек Панько Алексея Васильевича, музыковеда. Номер рабочего телефона зачеркнут небрежно, так что значился очень даже понятно. Не хватало по меньшей мере трех вещей: записной книжки, паспорта и бумажника. А они были - видел сам. Значит, проведены какие-то манипуляции с целью или замести, или навести на след.
Я отхлебнул из полной бутылочки, запил лимонадом и понял, что здорово проголодался. Пропади оно все пропадом! Загадки мне не решить, не зная предпосылок и обстоятельств. Тем более, что ответа у меня никто и не спрашивал. В Ташкент - к дядьке! Я вновь зарезвился под упругими душевыми струями, радуясь, что в сущности отделался легким испугом и сравнительно чисто вышел из игры.
В дверь постучали. Не выключая душа, я прошлепал в раздевалку-предбанник и недовольно спросил:
- Кто?
- Откройте. Парикмахер, - ответил женский голос.
- Не надо, я импотент.
- Я серьезно. Накиньте простыню, и я обслужу вас только в прямом смысле.
"Почему бы и нет?" - подумалось мне, и, закутавшись в мохнатую простыню, я открыл задвижку.
Лучше бы я этого не делал! Дверь, как бешеная, стукнув меня по плечу, отшвырнула мою персону вглубь метра на два. Мало что понимая, я наблюдал, как в мой банный номер врываются два инкубаторских мальчика-мордоворота. Будут бить? Инстинктивно я отпрыгнул в моечную комнату, успев запереть дверь, прежде чем "цыплята" стали в нее ломиться. А они - да, ломиться уже начали. Я лихорадочно соображал, чем может противостоять двум дегенеративным качкам голый Гончаров, то бишь я. Средств к сопротивлению явно недостаточно, мягко говоря.
Судорожно, торопясь и обжигаясь, я свернул с гибкого душа распылитель и, начисто перекрыв холодную воду, мог ошпарить их если не кипятком, то чем-то вроде того И это, пожалуй, все, что удастся предпринять.
- Придурок, открой!
- Что вам надо?
- Куда суку свою дел?
- Какую?
От хлеставшего под напором кипятка стало трудно дышать. Белый парной туман поднялся до потолка, и дверь, что находилась в трех метрах от меня, стала едва различима.
- Ладно, Валерка, давай! - последовала команда, и дверь под увесистым ударом конечности одного из амбалов отлетела вместе с оторванной задвижкой, почему-то своим грохотом не привлекая внимания банщиков.
Который Валерка, тот ринулся первым и встретил мощную струю кипятка, направленную мною точно в его щекастую наглую морду. Инкубаторский "цыпленок", он и запищал по-цыплячьи, отшатываясь назад. Но тут уж я ему помог. Пригласил войти, дернув за шиворот джинсовой куртки с таким расчетом, чтобы коротко стриженный его череп основательно попробовал кафель. Надо думать, он успокоился надолго. Дай-то Бог, навсегда.
Второй отскочил в глубь раздевалки-предбанника и стал недосягаем для короткого душевого шланга. По какой причине он злобствовал, обещая меня замочить? И тут же попытался претворить угрозу в жизнь. Стоя у противоположной от меня стены раздевалки-предбанника, как раз возле входной двери, детинушка нацелился в меня из какой-то очень большой и нехорошей штуки. И я понял, что моя встреча с дядюшкой откладывается. Или вообще не состоится. Уникальная мне попалась банька и "своя в доску Клава", которая меня сдала, не отходя от кассы. Уж на ее-то помощь рассчитывать теперь не приходилось. Предстояло выпутываться самому.
- Ды ты что, зема? - елейно, по-блатному начал я, но, видно, попал не по адресу.
- Заткнись, сволочь! Брось шланг. Бросай! Стреляю.
Но стрелять-то он не стал бы по двум причинам. Во-первых, зачем шум делать в бане? А во-вторых, явно живой я им нужен.
- Ну, бросил, - подчинился я, отзываясь сквозь белый горячий пар.
- Облей Валерку холодной водой!
- А может, горячей? Быстрей очухается...
- Заткнись, падла! Пристрелю.
У меня, собственно, выход был. Дернуть за пустой простенок и попутно прикрыть довольно массивную дверь. Потом обшмонать лежащего на полу Валерку. Наверняка у него тоже было оружие.
Я уже почти решился на осуществление этого грандиозного шага, когда вдруг ноги мои, нелепо взлетев, оказались выше головы, а затылок глухо и мягко лег на метлахскую плитку. И я поплыл среди золотых звезд черного небосвода.
Долгий космический мой полет был прерван... водкой. Совершенно не заботясь о моей зубной эмали, какой-то из "цыплят" со стуком совал мне в рот горлышко водочной бутылки. Видя, что я дернулся, приходя в себя, один из дуболомов, белея от ярости, ткнул мне в ухо стволом и прошипел:
- Бабки, быстро! Пристрелю, сволочь. Козел! Пристрелю.
В его припадочном состоянии он вполне способен на такое. Резких движений мне явно следовало избегать. Впрочем, я не мог делать ни резких, ни плавных и вообще никаких движений, потому как, обвязанный порванной простыней, коконом лежал в пустой ванне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11