– Скорее всего это случайное совпадение, – заявил Мансилья.
– Вполне возможно, ведь наш городок небольшой.
– Достаточно большой, дон Лотарио. Во всяком случае, не следует сбрасывать со счетов данное обстоятельство.
Спустя полчаса после того, как Малесу послали за Алиагой, соседом дона Антонио, он явился в кабинет Плиния.
Алиаге давно уже перевалило за семьдесят, и был он настолько худ, – впрочем, таким он был всю свою жизнь, – что одежда висела на нем как на вешалке, а когда он садился, брюки вздувались колоколом, обнажая ужасающе тощие лодыжки. Бледность его остроконечного, как клин, лица и непомерная худоба компенсировались живостью его характера, хотя говорил он всегда очень тихо и вид у него был довольно унылый.
Мансилья в отличие от Плиния и дона Лотарио, давно уже привыкших к худобе Алиаги, откровенно таращился на него, не скрывая своего изумления.
Ответив на предварительные вопросы Плиния, Алиага на свой лад объяснил, откуда ему известны привычки доктора.
– Я, как вам известно, всю жизнь сплю не больше трех-четырех часов. А потом отсыпаюсь по утрам. Ночью же я бодрствую, лежа в постели, и, разумеется, прислушиваюсь к звукам, которые доносятся до меня из соседних квартир… Дон Антонио живет прямо надо мной. Каждую ночь около трех часов он идет перед сном в ванную комнату и, судя по журчанию воды, умывается и чистит зубы. Затем укладывается спать, и до меня доносится стук падающих на пол ботинок, когда он разувается, и даже скрип кровати, когда он ворочается.
– Над вашей спальней находится его ванная комната или тоже спальня?
– Половина на половину, судя по звукам, которые до меня доносятся.
– Значит, в ту ночь все было как обычно: он пошел в ванную комнату, пустил воду из крана, умылся, почистил зубы и снял ботинки?
– Нет, сеньор, я этого не говорил. Я слышал только, как он пошел в ванную комнату, умылся, почистил зубы… Но я абсолютно уверен, что он не снимал с себя ботинок, если, конечно, не переобулся в домашние туфли раньше.
– Ясно. А вы не слышали приблизительно в это же время чьих-нибудь шагов на лестнице или как спускался или поднимался лифт?
– Нет, лестница находится довольно далеко от моей спальни. Я слышал только то, о чем сказал.
– А шум отъезжающей машины или что-нибудь похожее на это?
– Видите ли, – ответил он, поглаживая лысину, венчавшую его белое как мел чело, – я не обращаю внимания на уличные звуки.
– И пока вы не заснули, наверху не раздавались больше шаги?
– Нет.
– Как вы думаете, что могло случиться с доном Антонио?
– Представления не имею. Но вряд ли кто-то мог совершить насилие над таким человеком, как он.
Прощаясь, Алиага застегнул пиджак на все пуговицы, и его страшная худоба стала еще очевиднее.
– До чего же он тощ! – сказал Мансилья, когда тот вышел.
– Самый худой в нашем городе.
– И с женитьбой ему не повезло. Сразу же после свадьбы его жена заболела и спустя несколько дней умерла, – заметил дон Лотарио.
– Отчего?
– Наверное, увидела, какой он тощий, и не вынесла такого удара, – ответил Плиний.
– Ее можно понять, – согласился Мансилья.
Бернардино Лопес явился в кабинет Плиния только во второй половине дня.
– Прошу извинить меня за опоздание, но, когда за мной пришли, я был в кооперативе. Теперь я всецело в вашем распоряжении.
Бернардино всегда улыбался, во всяком случае, создавалось именно такое впечатление. В данный момент улыбка его была несколько натянутой и печальной. Обычно же он просто улыбался. А если был доволен, громко хохотал. Впрочем, мать его тоже отличалась веселым нравом.
– Итак, Бернардино, ты заявил в полицейском участке, что видел в ту ночь дона Антонио выходящим из машины.
– Да, приблизительно около половины четвертого.
– А что было потом?
– Ничего, кроме того, что я уже рассказал детективу. В ту ночь, хотя на следующее утро мне надо было чуть свет ехать в Алькасар, я возвращался домой очень поздно. Мы с дружками… Нет, нет, не подумайте ничего плохого, мы просто играли в карты. Так вот, я возвращался домой по правой стороне улицы Толедо, как вдруг меня обогнала машина и остановилась в пяти метрах от моего дома. Дальше она проехать не могла, потому что в том месте ведутся строительные работы. Вот тогда-то я и увидел, как доктор выходил из машины с каким-то незнакомым мне мужчиной и как они вместе направились вверх по улице.
– Ты не обратил внимания, кто из них сидел за рулем?
– Нет, сеньор.
– А в какой дом они вошли?
– Нет, не видел. Я вошел к себе в дом и сразу же лег спать, а они отправились своей дорогой.
– Ты не слышал, машина потом отъехала?
– Нет, я уснул как убитый, сеньор Мануэль. Я ведь не спал с семи утра.
– Ты был последний, кто видел дона Антонио.
– Если бы я знал, я бы его окликнул.
– Мансилья, у вас есть к нему какие-нибудь вопросы?
– Нет, Мануэль, спасибо.
Спокойно улыбаясь, Бернардино покинул кабинет, Плиний задумчиво уставился в пол.
– Хочешь я скажу, о чем ты сейчас думаешь, Мануэль? – спросил дон Лотарио, понаблюдав за ним несколько секунд.
– О чем?
– О том, что Антонио в ту ночь по разным делам появлялся в одном и том же квартале.
– Да, сеньор.
– Но если верить словам очевидцев, то получается, – заметил Мансилья, – будто доктор уехал из дома на машине и вернулся на ней назад.
– Этого никто не может знать точно.
– Но ведь утром машина доктора стояла у подъезда его дома, Мануэль?
– Он вполне мог уехать из дома на машине того, кто за ним приезжал… Итак, прежде всего нам необходимо узнать, если, конечно, удастся и если вы не возражаете, куда направился Антонио в половине четвертого, когда его увидел Бернардино.
– Хорошо бы… Но ведь улица Толедо там разрыта и дальше проехать нельзя.
Плиний не смог сдержать усмешки:
– Проехать, разумеется, нельзя, Мансилья, но пройти можно.
– Да, вы правы, я как-то не подумал об этом.
– По логике вещей и по долгу своей службы врач мог отправиться в такой поздний час только к больному. Скорее всего кто-то заехал за ним на машине и отвез к себе… Знать бы, кто из жителей этого квартала тяжело болен. Придется навести справки у тамошних врачей и фельдшеров.
– Не так-то это просто.
Они достали сигареты и в ту же минуту заметили алькальда, который шел в аюнтамиенто.
– А вот и наш друг алькальд. Пойду доложу ему, как это делают детективы в кинофильмах, что антифранкистскую пропаганду на кладбище ведет транзистор, спрятанный в гробу, в ногах Сеспеды «Красного».
И, попыхивая сигаретой, начальник муниципальной гвардии отправился к алькальду.
На следующий день Мансилья не явился в Томельосо, а позвонил по телефону, чтобы узнать у Мануэля, есть ли какие-нибудь новости. Вероятно, начальство Мансильи запретило ему ездить в Томельосо до тех пор, пока не появится повод, достойный звания инспектора уголовной полиции… Плиний сказал ему, чтобы он не беспокоился, а занимался своими делами, которых у него и так больше чем достаточно, и передавал привет своему начальству.
– Черт подери, дон Лотарио! Мы с вами окончательно зашли в тупик. Итак, мы застряли на улице Толедо, где дон Антонио вышел из машины в половине четвертого ночи… Я обзвонил врачей и фельдшеров всего квартала, но на мой вопрос, есть ли у них тяжелобольные, они ответили, что нет.
– Мы застряли на улице Толедо, Мануэль, потому что человек, который сопровождал Антонио в ту ночь, не явился, как ему надлежало, в полицейский участок и не сказал об этом.
– Да, да, конечно.
– И в этом-то вся загвоздка… Если вдуматься хорошенько, нам не повезло по двум непредвиденным обстоятельствам: во-первых, потому, что улица Толедо в том месте разрыта и дальше проезда нет, а во-вторых, Бернардино Лопес не знал или просто не обратил внимания на того, кто сопровождал Антонио.
– Не будь всех этих непредвиденных обстоятельств, как говорите вы, или неудач, как скажут остальные, не существовало бы нераскрытых уголовных дел. А их больше чем достаточно.
– Само собой… Но, верно и то, Мануэль, что тебе сидеть сложа руки накануне свадьбы Альфонсы еще хуже.
– Вы правы, дон Лотарио. Кстати, раз речь зашла о свадьбе, должен вам сказать, что вы сделали Альфонсе слишком роскошный подарок. Бедняжка от счастья чуть не лишилась чувств.
– Пустяки. Поскольку в твоем доме свадеб больше не предвидится, я не мог отказать себе в удовольствии сделать подарок от души.
– Альфонса просила передать, что хочет видеть вас, чтобы лично поблагодарить и расцеловать.
– Ей еще представится такая возможность в день свадьбы.
Плинию редко снились сны, а если и снились, то были настолько эфемерны, что рассеивались без следа, едва он пробуждался. Но в то утро, возможно, потому, что днем предстояла свадебная церемония, он проснулся с ясным сознанием того, что ему приснились два сна, имеющие прямое отношение к свадьбе: ватный шар, который кружил над кроватью Альфонсы, и новенький синий мундир – совсем такой же, какой ему сшили специально к этому торжеству, – среди горящих свечей и дымящихся курильниц.
Проснувшись, он сел на постели, крепко вцепившись в одеяло, и попытался воскресить в памяти образы своих сновидений. Даже когда, полузакрыв глаза, он брился электробритвой перед зеркалом, ему все еще виделись ватный шар и новый мундир.
Грегория сказала ему, что Альфонса спит, так как ей надо хорошенько отдохнуть перед свадьбой.
Плиний надел свою повседневную форму, но под впечатлением сна краем глаза взглянул на новую, темно-синюю, с нашивками начальника муниципальной гвардии, висевшую на спинке стула.
Кофе ему подала жена («Теперь уже до конца дней мне будет подавать жена»), и он по обыкновению выпил его стоя. Когда Мануэль закуривал первую сигарету – а в этот день ему предстояло выкурить еще множество сигарет, – кто-то принес очередной свадебный подарок.
Желая избежать предсвадебных волнений, Мануэль, несмотря на ранний час, отправился в бар «Лови», где изредка завтракал, но при этом сделал небольшой крюк: ему не хотелось встречаться со знакомыми. Войдя в бар, он пристроился у самого края металлической стойки, делая вид, что никого не замечает, чтобы ему не докучали глупыми расспросами. Было еще совсем раннее утро, и на пол возле стойки не успели набросать окурков, грязных салфеток и косточек от маслин. Мануэль попросил кофе, пирожное по-алькасарски и почему-то стал думать о комнате дочери. Той самой девичьей комнате, в которой она ночевала сегодня в последний раз. Завтра ее комната приобретет нежилой вид, постель будет гладко застелена покрывалом, окна наглухо закрыты ставнями, с ночного столика исчезнет стакан с водой, а платяной шкаф опустеет. Наверное, в комнате дочери уже никто никогда не будет жить. Только Грегория по субботам будет заходить туда, чтобы протереть пыль да проветрить помещение. В этой девичьей комнате, расположенной по соседству с их супружеской спальней, Альфонса жила со дня своего рождения. Мануэль вдруг поймал себя на мысли, что заглядывал в комнату дочери на ходу, второпях, что понятия не имел, какие вещи лежат у Альфонсы в шкафу или в тумбочке. Ему пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, какого цвета и формы была полочка для обуви… Но еще труднее ему было вспомнить, как выглядела его собственная комната до женитьбы: красное одеяло на кровати, узкая полоска света, проникавшая сквозь приоткрытые ставни, сводчатый потолок, беленный известью пол… И вдруг он осознал, что никогда не видел девичьей комнаты своей жены, которую родители отселили от себя, едва она вышла за него замуж, всучив ей в приданое два допотопных комода.
Занятый этими воспоминаниями, Мануэль пробыл в баре «Лови» довольно долго. Наконец он отправился в казино «Сан-Фернандо», где расставляли столы к свадебному банкету. Для предстоящего торжества Мануэль выбрал именно это заведение, абсолютно уверенный в том, что Перона и Мораледа ни в чем ему не откажут и подадут гостям все самое лучшее, что только у них есть.
В нижнем зале казино уже были кое-какие посетители в беретах, глазевшие в окна, а в верхнем, как и предполагал Мануэль, расставляли столы к предстоящему банкету. Поскольку торжество должно было окончиться к вечеру, решено было подать гостям хорошую закуску, сладости и напитки.
– Мануэль, сколько столов ставить для почетных гостей?
– Ставьте побольше, во всю ширину зала: родственников и представителей власти будет достаточно.
Плиний вышел на балкон. Внизу, в сквере, застыли кроны деревьев. Птицы, сидя рядками на ветках, молчали. На площади там и сям небольшими группками стояли мужчины в блузах и черных беретах, рассуждая, вероятно, о повышении цен на хлеб, понижении – на вино и о пользе разведения люцерны, которую в последнее время повсюду очень рекламировали.
Плиний стоял на балконе, облокотись о перила, и думал: «Наверное, дочка уже проснулась, приняла душ». Потом вернулся в зал и вместе с Пероной и Мораледой, которые решили немного отдохнуть, вспоминал о недавно справленных свадьбах. Мануэль выпил еще одну чашечку кофе и снова вышел на балкон. Теперь жена и дочь не смогут упрекнуть его в том, что он не позаботился о свадебном банкете.
Так как в нынешние времена уже никто давно не устраивает свадебных шествий, а дом Плиния находился довольно далеко от церкви, дон Лотарио предложил ему свою машину: «Недоставало только, чтобы ты нанимал такси, даже не думай. Я отвезу вас на своей машине. Украсим ее белыми цветами и сделаем все, что положено в таких случаях».
Расстояние от дома до церкви они проехали медленно, выставляя себя на всеобщее обозрение. За рулем сидел дон Лотарио. Рядом с ним в новом форменном костюме Плиний, а на заднем сиденье невеста в белом, вполне современном платье, с таким же белым букетом цветов; и Грегория в темном платье, но с огромными серьгами в ушах, доставшимися ей в наследство от матери. В зеркало заднего обзора Плиний поглядывал на счастливое лицо дочери. Когда они подъехали к площади, караульные в дверях аюнтамиенто вытянулись по стойке «смирно», но при этом улыбка не сходила с их лиц. В сквере на площади собралось множество народу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15