О'Генри
Разные школы
О. Генри
Разные школы
I
Старый Джером Уоррен жил в стотысячедолларовом доме ? 35 по Восточной Пятьдесят и так далее улице. Он был маклером в деловой части города и так богат, что каждое утро мог позволить себе - для укрепления здоровья - пройти пешком несколько кварталов по направлению к своей конторе, а затем уже взять извозчика.
У него был приемный сын, сын его старого друга, по имени Гилберт - отличный типаж для Сирилла Скотта(1). Гилберт был художником и завоевывал успех с такой быстротой, с какой успевал выдавливать краски из тюбиков. Другим членом семейства старого Джерома была Барбара Росс, племянница его покойной жены. Человек рожден для забот; поскольку у старого Джерома не было своей семьи, он взвалил на свои плечи чужое бремя.
Гилберт и Барбара жили в полном согласии. Все окружающие молчаливо порешили, что недалек тот счастливый день, когда эта пара станет перед аналоем и пообещает священнику порастрясти денежки старого Джерома. Но в этом месте в ход событий следует внести некоторые осложнения.
Тридцать лет назад, когда старый Джером был молодым Джеромом, у него был брат, которого звали Диком. Дик отправился на Запад искать богатства - своего или чужого. О нем долго ничего не было слышно, но, наконец, старый Джером получил от него письмо. Написано оно было коряво, на линованной бумаге, от которой пахло солониной и кофейной гущей. Почерк страдал астмой, а орфография - пляской святого Вита.
Оказалось, что Дику не удалось подстеречь Фортуну на большой дороге и заставить ее раскошелиться, - его самого обобрали дочиста. Судя по письму, песенка его была спета: здоровье у него пришло в такое расстройство, что даже виски не помогало. Тридцать лет он искал золота, но единственным результатом его трудов была дочка девятнадцати лет, как и значилось в накладной, каковую дочку он, оплатив все дорожные издержки, отправлял теперь на Восток в адрес старого Джерома, чтобы тот кормил ее, одевал, воспитывал, утешал и холил, пока смерть или брак не разлучат их.
Старый Джером был человек-помост. Всякий знает, что мир держится на плечах Атласа, что Атлас стоит на железной решетке, а железная решетка установлена на спине черепахи. Черепахе тоже надо стоять на чем-нибудь - она и стоит на помосте, сколоченном из таких людей, как старый Джером.
Я не знаю, ожидает ли человека бессмертие. Но если нет, я хотел бы знать, когда люди, подобные старому Джерому, получают то, что им причитается?
Они встретили Неваду Уоррен на вокзале. Она была небольшого роста, сильно загоревшая и так и сияла здоровьем и красотой; она вела себя совершенно непринужденно, но даже коммивояжер сигарной фабрики подумал бы, прежде чем подмигнуть ей. Глядя на нее, вы невольно представляли ее себе в короткой юбке и кожаных гетрах, стреляющей по стеклянным шарам или укрощающей мустангов. Но она была в простой белой блузке и черной юбке, и вы не знали, что и подумать. Она без малейшего усилия несла тяжелый саквояж, который носильщики тщетно пытались вырвать у нее.
- Мы будем с вами дружить, это непременно, - сказала Барбара, клюнув Неваду в крепкую загорелую щеку.
- Надеюсь, - сказала Невада.
- Милая племянница, малютка моя! - сказал старый Джером. - Добро пожаловать в мой дом, живи у меня, как у родного отца.
- Спасибо, - сказала Невада.
- Вы мне позволите называть вас кузиной? - обратился к ней Гилберт со своей очаровательной улыбкой.
- Возьмите, пожалуйста, саквояж, - сказала Невада. - Он весит миллион фунтов. В нем, - пояснила она Барбаре, образцы из шести папиных рудников. По моим подсчетам, они стоят около девяти центов за тысячу тонн, но я обещала ему захватить их с собой.
II
Обычное осложнение между одним мужчиной и двумя женщинами, или одной женщиной и двумя мужчинами, или женщиной, мужчиной и аристократом - словом, любую из этих проблем - принято называть треугольником. Но эти треугольники следует определить точнее. Они всегда равнобедренные и никогда не бывают равносторонними. И вот, по приезде Невады Уоррен, она, Гилберт и Барбара Росс образовали такой фигуральный треугольник, причем Барбара заняла в нем место гипотенузы.
Однажды утром, перед тем как отправиться в свою мухоловку в деловой части города, старый Джером долго сидел после завтрака над скучнейшей из всех утренних газет Нью-Йорка. Он душевно полюбил Неваду, обнаружив в ней и независимость характера и доверчивую искренность, отличавшие его покойного брата.
Горничная принесла для мисс Невады Уоррен письмо.
- Вот, пожалуйста, его доставил мальчик-посыльный, сказала она. - Он ждет ответа.
Невада насвистывала сквозь зубы испанский вальс и наблюдала за проезжающими по улице экипажами и автомобилями. Она взяла конверт и, еще не распечатав его, догадалась по маленькой золотой палитре в его левом верхнем углу, что письмо от Гилберта.
Разорвав конверт, она некоторое время внимательно изучала его содержимое; затем с серьезным видом подошла к дяде и стала возле него.
- Дядя Джером, Гилберт хороший человек, правда?
- Почему ты спрашиваешь, дитя мое? - сказал старый Джером, громко шелестя газетой. - Конечно, хороший. Я сам его воспитал.
- Он ведь никому не станет писать ничего такого, что было бы не совсем... я хочу сказать, чего нельзя было бы знать и прочесть каждому?
- Попробовал бы он только, - сказал дядя и оторвал от своей газеты порядочный кусок. - Но почему ты об этом...
- Прочитайте, дядя, эту записку - он только что прислал мне ее - и скажите, как, по-вашему, все ли в ней в порядке и как полагается? Я ведь плохо знаю, как и что принято у вас в городе.
Старый Джером швырнул газету на пол и наступил на нее обеими ногами. Он схватил записку Гилберта, внимательно прочитал ее дважды, а потом и в третий раз.
- Ах, детка, - проговорил он, - ты чуть было не расстроила меня, хоть я и был уверен в моем мальчике. Он точная копия своего отца, а его отец был чистый брильянт в золотой оправе. Он спрашивает только, можете ли вы с Барбарой сегодня в четыре часа дня поехать с ним в автомобиле на Лонг-Айленд? Я не нахожу в записке ничего предосудительного, за исключением бумаги. Терпеть не могу этот голубой оттенок.
- Удобно будет, если я поеду?
- Да, да, дитя мое, конечно. Почему нет? Право, мне очень приятны твоя осторожность и чистосердечие. Поезжай, непременно поезжай.
- Я не знала, как мне поступить, - застенчиво проговорила Невада, - и подумала: спрошу-ка я лучше у дяди. А вы, дядя, не можете поехать с нами?
- Я? Нет, нет, нет! Я разок прокатился в машине, которой правил этот мальчишка. С меня довольно! Но ты и Барбара можете ехать, это вполне прилично. Да, да. А я не поеду. Нет, нет и нет!
Невада порхнула к двери и сказала горничной:
- Поедем, будьте уверены. За мисс Барбару я отвечаю. Скажите посыльному, чтобы он так и передал мистеру Уоррену: "Поедем, будьте уверены".
- Невада! - позвал старый Джером. - Извини меня, моя милая, но не лучше ли ответить запиской? Черкни ему несколько слов.
- Не стану я разводить эту канитель, - весело сказала Невада. - Гилберт поймет и так - он все понимает. Ни разу в жизни я не ездила в автомобиле; но я проплыла в каноэ по ущелью Пропавшей Лошади на Чертовой речке. Еще посмотрим, где больше риска!
III
Предполагается, что прошло два месяца.
Барбара сидела в кабинете стотысячедолларового дома. Для нее это было самое подходящее место. На свете много уготовано мест, куда мужчины и женщины могут удалиться с намерением избавить себя от разных хлопот. Для этой цели имеются монастыри, кладбища, курорты, исповедальни, кельи отшельников, конторы адвокатов, салоны красоты, дирижабли и кабинеты; лучше всего кабинеты.
Обычно проходит много времени, прежде чем гипотенуза начнет понимать, что она самая длинная сторона треугольника. Но нет того положения, которое может длиться вечно.
Барбара была одна. Дядя Джером и Невада уехали в театр. Барбара ехать отказалась. Ей хотелось остаться дома и заняться чем-нибудь в уединенной комнате для занятий. Если бы вы, мисс, были блестящей нью-йоркской барышней и каждый день видели, как смуглая, ловкая чародейка с Запада накидывает лассо на молодого человека, которого вы держали на примете для себя, вы тоже потеряли бы вкус к дешевому блеску музыкальной комедии.
Барбара сидела за дубовым письменным столом. Ее правая рука покоилась на столе, а пальцы этой руки беспокойно теребили запечатанное письмо. Письмо было адресовано Неваде Уоррен; в левом верхнем углу конверта помещалась маленькая золотая палитра Гилберта. Письмо доставили в девять часов, когда Невада уже уехала.
Барбара отдала бы свое жемчужное колье, только бы знать, что в нем написано. Но вскрыть конверт с помощью пара, ручки, шпильки или каким-нибудь иным из общепринятых способов она не решалась - не позволяло ее положение в обществе. Она смотрела письмо на свет и изо всех сил сжимала конверт, пытаясь прочесть хотя бы несколько строк, но ничего у нее не вышло - Гилберт знал толк в канцелярских принадлежностях.
В одиннадцать тридцать театралы вернулись. Была прелестная зимняя ночь. Пока они шли от экипажа до дверей, их густо обсыпало крупными снежными хлопьями, косо летевшими с востока. Старый Джером добродушно ругал извозчиков и толчею на улицах. Невада, разрумянившаяся, как роза, поблескивая сапфировыми глазами рассказывала о ночных бурях, которые бушевали в горах вокруг папиной хижины. В продолжение этих зимних апостроф Барбара спала, чувствуя холод в сердце, и тихо Всхрапывала - ничего лучшего она не могла придумать.
Старый Джером сразу поднялся к себе наверх - к своим грелкам и хинину. Невада впорхнула в кабинет, единственную ярко освещенную комнату, опустилась в кресло и, приступив к бесконечной процедуре расстегивания длинных - до локтя перчаток, начала давать устные показания относительно виденного ею зрелища.
- Да, мистер Филдс бывает смешон... иногда, - сказала Барбара. - Тут для тебя есть письмо, дорогая, его принес посыльный, как только вы уехали.
- От кого? - спросила Невада, дернув за пуговицу.
- Могу только догадываться, - с улыбкой сказала Барбара. - На конверте, в уголке, имеется такая финтифлюшка, которую Гилберт называет палитрой, а мне она больше напоминает золоченое сердечко на любовной записке школьницы.
- Интересно, о чем он мне пишет? - равнодушно заметила Невада.
- Все мы, женщины, одинаковы, - сказала Барбара. Гадаем о содержании письма по штемпелю, как последнее средство используем ножницы и читаем письмо снизу вверх. Вот оно!
Она подняла руку с письмом, собираясь бросить его через стол Неваде.
- Шакал их укуси! - воскликнула Невада. - Надоели мне эти бесконечные пуговицы. Кожаные штаны и то лучше. Барбара, прошу тебя, сдери, пожалуйста, шкурку с этого письма и прочти его.
- Неужели ты хочешь, милая, чтобы я распечатала письмо, присланное Гилбертом на твое имя? Оно написано для тебя, и, разумеется, тебе не понравится, если кто-нибудь другой прочитает его!
Невада подняла от перчаток свои смелые, спокойные, сапфировые глаза.
- Никто не напишет мне ничего такого, чего нельзя было бы прочитать всем, - сказала она. - Живей, Барбара! Возможно, Гилберт хочет, чтобы завтра мы опять поехали кататься в его автомобиле?
"Любопытство сгубило кошку" - так гласит народная мудрость. Любопытство еще и не таких бед может натворить. А если чувства, которые считаются чисто женскими, враждебны кошачьей жизни, то ревность вскоре оставит целый свет без кошек.
С несколько скучающим, снисходительным видом Барбара вскрыла письмо.
- Ну, что ж, дорогая, - проговорила она, - если ты так хочешь, я прочитаю его тебе.
Она бросила конверт и торопливо пробежала письмо глазами; прочитала его еще раз и бросила быстрый, хитрый взгляд на Неваду, для которой весь мир в эту минуту, казалось, свелся к перчаткам, а письма молодых, но идущих в гору художников имели не больше значения, чем послания с Марса.
Четверть минуты Барбара смотрела на Неваду как-то особенно пристально; затем чуть заметная улыбка, от которой рот ее приоткрылся всего на одну шестнадцатую дюйма, а глаза сузились не более, чем на двадцатую, сверкнула на ее лице, как вдохновенная мысль.
Спокон веков ни одна женщина не составляла тайны для другой женщины. С быстротой света каждая из них проникает в сердце и ум другой женщины, срывает со слов своей сестры хитроумные покровы, читает самые сокровенные ее желания, снимает шелуху софистики с коварнейших ее замыслов, как волосы с гребня, и, сардонически повертев ее между пальцами, пускает по ветру изначального сомнения.
Много-много лет назад сын Евы позвонил у дверей фамильной резиденции в Рай- парке. Он держал под руку неизвестную даму, которую и представил матери. Ева отозвала свою невестку в сторону и подняла классическую бровь.
- Из земли Нод, - сказала новобрачная, томно кокетничая пальмовым листом. - Вы, конечно, бывали там?
- Давненько не была, - ответила Ева с полной невозмутимостью. - Вам не кажется, что яблочный соус, который там подают, отвратителен? Ваша туника из листьев шелковицы довольно привлекательна, милочка; но, конечно, настоящего фигового товара там не достанешь. Пройдем сюда, за этот сиреневый куст, пока джентльмены выпьют по рюмочке сильдереевки. Мне кажется, что дырки, которые прогрызли в вашем наряде гусеницы, слишком оголяют вам спину.
Таким-то образом в упомянутое время и в указанном месте, как гласит предание, был заключен союз между единственными двумя дамами в мире, которые попали в биографический справочник тогдашнего светского общества. И тогда же было решено, что женщина навеки пребудет для другой женщины прозрачной, как стекло, - хотя его предстояло еще изобрести, - и компенсирует себя тем, что составит тайну для мужчины.
Барбара как будто колебалась.
- Ах, Невада, - проговорила она что-то уж очень смущенно, - зачем ты настаивала, чтобы я распечатала письмо. Я... я так и знала, что оно написано не для посторонних глаз.
Невада забыла на минуту о перчатках.
- Если так, читай его вслух, - сказала она.
1 2