Ты прожил жизнь, не зная стона и жалоб. Ты всю жизнь считал, что счастье и богатство даются человеку от рождения, подарок аллаха, написанный на роду. Ты говорил: «Чем иметь силу величиной с гору, лучше везение с палец». У тебя была сила и не было везения. Наживая кровавые мозоли, ты тянул телегу своей судьбы, и вся твоя огромная сила уходила на эту простую и неимоверно тяжелую работу. Поэтому, если есть рай, тебе найдется в нем место.
Ты никогда и ни в чем не хотел мириться с теми, чья несправедливость попирает слабых, кто плюет на честь и совесть других.
Но как это было трудно! Твоя прямота подминала тебя же, твоя честность ложилась петлей на твою же шею. Ты боролся с лукавыми, лживыми, воюющими тайно
Казы карта ж а л ж а з деликатесы из конины
Сколько раз ты думал, что на войне было легче: там кровный враг стоял перед тобой и в твоих руках было оружие.
Но ты победил их, Табунщик, поверь мне!
Если время — вода, то простые люди, подобные тебе, остаются вечно неизменными, как камни на дне реки.
А разве мы с тобой белы как молоко, чисты как вода? Разве безгрешны? Кто знает, за какие грехи послана тебе эта мучительная смерть? Но какими бы ни были твои грехи — большими или малыми,— постарайся умереть достойно, без стона, без крика. Крик не помогает ничему, даже не облегчает смерти.
О боже! Тот крик. Ведь голос, свалившийся с гор снежным обвалом, был так похож йа надтреснутый голос управляющего... Он стучал в конторе по столу и кричал, кричал... Неужели это он поехал в горы в зимнюю стужу, чтобы погубить меня?
Я не дам себя погубить. И даже если мне придется расстаться с тем, что отличает меня от ползающих по земле, с моими ногами, я не дам погубить себя. Я человек. Я прощусь с тобой навсегда, бессловесный табунщик, единожды восставший и заплативший за это жизнью. Я прощусь, и это будет нашей с тобой тайной. Но я никогда не забуду тебя, и если останусь жив, я погребу тебя, как подобает быть погребенным жигиту.
Ах, как тепла эта ночь!
Ни один человек на земле не может сказать, насколько хватит у меня сил. Ни один человек не может сказать, какая разница между смертью ученого с великим именем или честолюбивого политика, стремящегося к власти над миром, и смертью простого табунщика. Если гибель смертных так же похожа, как их рождение, то разнит их только жизнь. В ней кроется ответ на все вопросы. Его не найти на небе. Бедный отец, мечтал взлететь на небо, там надеялся найти и искупление грехов, и вечное блаженство. Он верил в это, иначе не назвал бы меня Асланом.
Нет, и искупление, и счастье только здесь, на земле. Здесь человек должен утверждать справедливость. И хоть бей меня камнем, мой загнавший меня в капкан враг, хоть натрави всех дьяволов холода и боли, до тех пор, пока в этом мире есть хоть глоток воды для меня, я не уйду из него».
Аспан впервые понял, что поддаться смерти вот так, в безвестности и муках, когда еще не кончились его еда-
питье, его хлеб-соль,— это поддаться своему ненавистному врагу. Злу Ему захотелось встать и крикнуть, чтобы криком известить свою родину о том что он жив. И, может быть, эхо донесет эту весть в аул?
Но сил не было. Аспан раскрывал беззвучно рот, пытался поднять голову, но ни одна снежинка не дрогнула на его ресницах.
— Ух, боже мой, как я устал! — неимоверным усилием выдохнул он и заставил себя открыть глаза.
Небо было совсем близким, одно небольшое усилие — и он может достать его.
Аспан смотрел на небо умоляюще и чуть качал головой, словно упрекая создателя за то, что вместо крыльев дал длиннющие руки.
«Ох, полететь бы сейчас, на земле есть умеющие летать, а ты создан бескрылым. А зачем тебе улетать, Аспан? Глупо искать землю, кроме этой Ты еще не понял ее цену...»
Да, он, Аспан, должен остаться на этой земле, чтобы терпеть, любить, растить сына. И он отпускает Табунщика на небо, потому что смерть освободила его от всех грехов.. Аспан не хочет никого винить, не обвинит и губительного эха, он позовет эхо проводить Табунщика в последний путь.
Прощай, Табунщик!
Аспан собрал все свои силы и сел. Завернутые в белый саван горы окружали его, могучие деревья поникли белыми чалмами, словно старики, собравшиеся на отпевание.
— Проща-а-ай! — протяжно крикнул Аспан.— Про-ща-а-ай!
— А-а-а,— ответили эхом горы.
- А-а-а,— ответили эхом ущелья
- Прощай!
По этому крику нашли Аспана те, кто вышел его искать.
Когда занесли в зимовье, ударил чудовищный запах Сняли шубу, жилет из кожи, увидели подгнившее белье
- Человек сильнее самой выносливой собаки,— сказал старый пастух, хозяин зимовья.— Надо раздеть его догола, натереть снегом, потом жиром барсука Он выживет
Табунщиков замучили сапоги Аспана, никак не снять, пришлось располосовать ножом заледеневшую кожу Они отшатнулись, увидев его ноги
— Сколько дней он пролежал под снегом? — спросил пастух.
— Не знаем.
— Я никогда не видел такого крепкого здоровья, он должен выжить.
— Пусть исполнятся твои слова.
— Смотрите, он плачет.
— Нет, он уже не плачет, это растаяли прежние слезы, что льдом застыли в "его глазах. Анырмай, ребенок его, так мал, так мал,— повторял без конца старик, растирая огромное, невыносимо смердящее, безжизненное тело.
Перед глазами синяя пелена, в ней копошатся полчища черных муравьев. Иногда они заползают в рот, забивают ноздри, невозможно дышать. Нестерпимая мука, он не может избавиться от нее, неведомая сила распластала его, прижала к чему-то жаркому, липкому, влажному. Потом пелена спала. Он открыл глаза, увидел Камку и прижавшегося к ней испуганного сына. Какой-то человек в белом халате, скрестив на груди руки, пристально смотрит на него. Шевелит губами.
— Где у вас болит? — наконец доносится далекое эхо.— Где у вас болит, где у вас болит...
— Конечности ног ноют нестерпимо,— отвечает Аспан и переводит на сына взгляд.— Подойди, мой жеребенок,— зовет он хрипло. Голос срывается.— Подойди же, мой единственный.
У мальчика от ужаса расширились глаза, он намертво вцепился в мать, и нет такой силы, чтобы оторвать его.
«Не узнал меня. Лицо, наверное, почернело, обморожено»,— думает Аспан, смотрит вопросительно на врача, ожидая слов ободрения и утешения.
И врач говорит им:
— Будете жить гго лет.— Потом он почему-то ки вает Камке на дверь, прося выйти.
Камка уходит с мальчиком, врач — за ними. Напротив Аспана окно, за ним сверкающая белизна большого двора. Аспан видит лошадь, запряженную в розвальни, и узнает ее, хотя вся она в инее, на морде сосульки. Эта лошадка знакомая, она из родного аула. Значит, он в районной больнице, и Камка приехала на этих розвальнях
Возвращается Камка, подталкивая вперед мальчика
— Подойди к отцу,— приказывает твердо.
Как обнять сына, как прижать к себе, если вместо рук две забинтованные дубины? Мальчишка приник к нему и затих, словно испуганный козленок
Поверх его головы Аспан смотрит в окно, и плывут вместе со слезами белый двор, заиндевевшая лошадка, голубой дым, подымающийся из трубы маленького дома на другом конце двора.
Ах, никогда раньше он не замечал, что вкус слез сладок как мед, душист как кумыс. Никогда не видел, что мир так прекрасен, не слышал, как красив голос Камки. И все это оставил ему ушедший навсегда табунщик. Но о том знлют только они двое, и когда-нибудь узнает мальчик, приникший к его груди. Узнает он и то, что ни звери, ни солнце, ни холод, ни земля не хотят зла человеку и опасаться нужно только дурных людей.
— Бог сберег, и ты остался жив,— донесся голос Камки,— а инвалидность — ну что ж, привыкнешь, приладишься, и заживем по-прежнему.
Аспан не понял ее слов, нестерпимо ныли ноги.
— Камка, ау, Камка,— позвал он по старинке,— хватит причитать, нам с лица воду не пить, я ведь никогда не был красавцем. Потри лучше пальцы ног.
Жена не двинулась с места, смотрела как-то дико.
«Что это с ней?! Боится, что ли, или врачи не позволяют? И почему так странно расположилась на кровати, уселась прямо мне на ноги?»
Он пошевелил ногами, Камка не шелохнулась.
«Бред какой-то, бесчувственная женщина... или горе лишило ее рассудка?»
Он приподнялся на подушках, сын отпрянул и замер, глядя так же дико.
«Да что ж это с ними?»
— Встань, Камка. Ногам больно.
Камка вскочила. Странно: похоже, что сидела на пустом месте, под одеялом ничего нет.
— Камка, ну, Камка, подними одеяло.
Камка застыла как в столбняке, но подбородок ее дрожал. И вдруг зарыдала, словно на похоронах; мальчишка тоже стал тоненько подвывать.
Вошел врач.
— Мы же договорились, что вы будете держать себя в руках,- недовольно сказал он,— а вы все испортили.
— А что у него осталось неиспорченного,— заголосила Камка,— посмотрите на него!
Врач взял ее за плечо и вывел из палаты.
Аспан смотрел на складки одеяла там, где полагалось быть ногам, и вдруг подумал, что оно похоже на желудок разрезанной овцы.
— У нас не было другого выхода,— жестко сказал врач, вернувшись в палату,— множественные переломы и обморожение. Речь шла о вашей жизни.
— О моей? — спросил удивленно Аспан.
— Да, да, о вашей, о чьей же еще,— насторожился врач и заглянул в глаза.— Вы помните, что случилось с вами?
— Помню.
— Почему же вы так удивились, когда я сказал, что речь шла о вашей жизни?
Да, да, правильно... осталась моя жизнь. И что же мне теперь с ней делать?
- Вы мужчина, жигит. Сколько мужчин вернулись с войны инвалидами...
— Про войну мне не надо рассказывать, видел.
— Значит, вы счастливчик, два раза избежали смерти.
- Скажите лучше: два раза видел ее.
— Можно и так. Но уверяю вас, жизнь великий лекарь, все постепенно забудется.
— Вы видели человека, забывшего, что у него нет ног?
— Я сделал все, что было возможно...
— Ладно,— Аспан дотронулся забинтованной рукой до его плеча,— видно, не избежишь петли судьбы. Но у меня есть одна просьба.
- Исполню любую.
- Только не удивляйся... Как бы сказать...
— Прямо.
- Прямо трудно. Ты не поймешь меня... жаль, что был без памяти, а то бы попросил оставить для меня то, что ты забрал.
Врач вздрогнул и снова долго и внимательно поглядел в черные и мрачные, как безлунная ночь, глаза Аспана.
— Я в рассудке,— ответил на этот взгляд Аспан,— и я бы хотел похоронить свое, только не спрашивай меня — зачем, потому что...
— Я понял,— перебил врач,— да, да, как тот батыр из старой легенды... но... но и ты не спрашивай меня ни о чем, когда получишь свой курджун.
- Я не спрошу,— устало сказал Аспан. Врач вышел.
Аспан посмотрел в окно: лошадки с розвальнями не было,— значит, Камка с мальчиком уехали.
«Вот и остался ты один, Аспан. Один на один со всем, что случилось... Созданный аргамаком, осужден теперь ползать черепахой... Скажи, нравится ли тебе это, нравится ли, что выжил заплатив такую цену? Ты выжил так радуйся, хохочи, пой песни, что же ты не поешь, не смеешься. Ведь ты полон сил...»
Замотанными руками он ухватил прутья в изголовье кровати и согнул их; сквозь бинты проступила кровь, но он, не чувствуя боли, гнул и гнул железные прутья
— Что вы делаете.. — прошептал рядом кто-то — перестаньте, перестаньте, пожалуйста
Рыча, Аспан боролся с железом словно в смертельной схватке со зверем
Девушка-медсестра обхватила его шею, тянула ела быми руками:
— Перестаньте, перестаньте
— Уходи отсюда! — прорычал Аспан.
— Нужно беречь силы, самое тяжелое впереди. Скру тите себя, как вы скручиваете эти прутья, вы же мужчина
Она ушла
«Что она сказала? Что самое тяжелое впереди? Что может быть хуже того, что уж^ случилось? Что она сказала?»
- Аналайын! — крикнул он обессиленно упав на подушку.— Аналайын!
Девушка вошла в палату, присела на край постели
— Повторите, что вы сказали.
Вы знаете,— девушка смотрела на него огромными глазами,— не было в больнице человека, который не восхищался бы вашим мужеством. Вы совершили подвиг Если бы это было в моей власти, я бы присвоила вам звание Героя
— Спасибо, зеркальце мое, но подвиг совершил дру гой человек, его уже нет, а мне предстоит жить уродом
— Я не понимаю вас,— чистый лоб девушки сморщился страдальчески,- объясните.
«Боже, какая она милая, где же я видел такое же нежное, трогательное существо... е-е-е на джайляу он самый, козленок, Елик.. Удивительно, чудесное в природе не умирает, оно передается другому существу, чтобы возродиться вновь».
— Не бойся, душа моя, я просто хотел сказать, что все мои силы ушли на то, чтоб выжить, больше ничего не осталось.
— Понимаю,— вздохнула девушка,— но если б вы знали, как вы нужны теперь людям! Вы должны научить их мужеству. Это странно, но лицо ваше мне знакомо Я докурила в операционной, когда...— Она запнулась.
- Когда отрезали мои ноги?
— Да... У меня лились слезы. Вы мне были как родной, мне казалось, что это вас в детстве, балуясь, я обнимала за шею, что вы можете защитить от зла и несправедливости. Ах, я много думала о вас! Родятся ли теперь такие жигиты? Где они? Девушкам моего поколения кажется, что они родились или слишком поздно, или слишком рано.— Она вытерла слезы кусочком марли, который достала из кармана халата, по-детски шмыгнула носом.— Простите, что я делюсь своими бедами. Отдыхайте.— Она наклонилась к нему и, обдав ароматом свежего сена, парного молока и еще чем-то незнакомым, волнующе пряным, поцеловала в лоб.— Отдыхайте,— тихонько вышла из палаты.
«Истинное чудо! Какие прекрасные глаза, какой запах! Пряный, словно цветок горного мака, как напомнил он о счастье, о молодости! Оказывается, чувства мои еще не умерли».
Аспан закрыл глаза. Во сне к нему прилетела птица с лицом девушки из Сармоньке, она села на ветвь кедра, он хотел подойти к ней ближе, она взлетела, тяжело взмахнув крыльями, на соседнее дерево. Он снова попытался приблизиться, ему очень хотелось дотронуться до нее, она все отлетала и отлетала; и вдруг он увидел, что вошел в мертвый лес, и ужас охватил его. Нестерпимо болели ноги; он подумал, что у него нет сил вернуться назад, а сухостой окружал его, подступал со всех сторон. Птица исчезла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14