Размер — сорок четвертый или сорок пятый, но надо замерить. Шел он только в одну сторону — от жертвы. А ты что скажешь, Талхат?
Хаиткулы посмотрел на своего товарища. Талхат, сидя на корточках, ответил:
— Вы правы, товарищ капитан. Он шел в одну сторону, надо выяснить, как он оказался здесь.
Талхат пошел по следу хромого человека, а Хаиткулы стал расспрашивать участкового.
— Мы еще спали, а собака залаяла и разбудила. Вышел, слышу, кто-то стучит ногами в ворота и кричит. Подумал: наверно, срочно понадобился в отделение, прислали нарочного. Еще ведь не рассвело, обычно меня никто в такое время не беспокоит. Открываю, смотрю, а это наш сосед Азим-ага, он сторожем на овощебазе работает. «У Бердыева, сторожа на плотине, возле дома кто-то лежит, пойди посмотри»,— так сказал. Пошли вдвоем. Видим, кто-то раскинул руки в стороны и лежит лицом вниз, ногами к стене. Смахнули с него снег, подняли. Вдруг он выпивши, споткнулся и заснул... Знали бы, что не живой, не трогали бы. Потом вернулись ко мне и стали звонить...
— Когда, шли к нему, следы видели?
Участковый долго думал, прежде чем ответить, потом уверенно сказал:
— Нет! Когда мы подходили сюда, никаких следов здесь не было.— И уже не так уверенно добавил: — Не мог я все время около него стоять, надо было позвонить...
Подошел сторож.
— Я же на посту, не имею права оставлять его. Он вам все расскажет,— кивнул на участкового.
Но Хаиткулы задержал его.
— Яшулы, мы скоро отпустим вас. Дело серьезное. А вашему начальству объясним, почему задержали. Расскажите, как все было,
Азим-ага вздохнул.
— Сидел в сторожке и растапливал печь. Вдруг кто-то постучал в окошко. «Кто?» — спрашиваю. «Чего сидишь, беги сообщи в милицию, кого-то убили и оставили недалеко под домом Бердыевьгх». Пока надевал бурку, пока вышел, он пропал. То ли сквозь землю провалился, то ли в небо улетел.
— Значит, кто стучал, не знаете?
— Нет. Я руки вытирал, когда он постучал. Да я и не думал, что он убежит. Свет на улице всю ночь горит, но его и след простыл, когда я вышел. Если бы увидел, запомнил...
— Наверное, потом еще задержались?
— Да, было такое.... задержался. Не знал, верить или нет. Позвоню от себя в милицию, а вдруг окажется неправда, что тогда скажут? Сначала решил проверить. Пока думал, пока дверь запирал, полчаса прошло, не меньше. От лжи проку нет. Прямо к дому участкового пошел. Пока шел,
пока стучал, пока разбудил его, вместе сюда шли, наверное, еще столько же прошло.
— Похоже, так. Того, кто вам с улицы сообщил, могли бы по голосу узнать?
— Да, голос запомнил, только у меня нет знакомых, у кого такой хриплый голос.
Подошел Талхат, но Хаиткулы решил уже, что сторожа до конца расспросит сам.
— Что было потом?
— Потом пришли сюда, увидели — этот лежит лицом вниз. Решили, пусть лучше лежит лицом вверх. Прислонили его вот таким манером. Участковый не узнал его, и я не узнал...
— Ночью вы не спали, яшулы, может быть, помните, когда снег начал идти и когда он прекратился? Ну, приблизительно... Вчера вечером, я помню, в одиннадцать снег, можно сказать, затвердел, подмерз... Я как раз выходил перед сном покурить. А что ночью снег шел, понял, только когда мы выехали сюда.
Сторож сунул руку в карман бурки и вытащил старинные карманные часы на цепочке, протер стекло ладонью.
— Зачем приблизительно... Могу сказать с точностью до минуты. Снег пошел в пять минут третьего, а кончился в двадцать минут шестого. Три часа пятнадцать минут валил он.
— Когда вы бежали, к участковому, шел снег? — Хаиткулы вел этот диалог в размеренном темпе — не торопился сам и не торопил собеседника.
— Нет, снег уже не шел,— ответил Азим-ага.
Как ни переминался с ноги на ногу рядом Талхат, как ни вертел он головой, капитан, пока не закончил расспрашивать сторожа, не сказал ему ни одного слова. Узнав, что весь день до вечера сторож будет на работе, а потом пойдет домой, Хаиткулы отпустил его.
Они тут же начали сопоставлять следы сторожа, оставленные им на снегу, с теми, что были обнаружены ранее. Нет, след хромого человека не был следом сторожа.
— Смотри, Талхат, один след принадлежит хромому. Видишь, пятка слабо отпечаталась... Это оттого, что упор он делал на пальцы... Это следы участкового, а это сторожа — правее. Возвращаясь, участковый притоптал некоторые следы — и свои, и сторожа... Что ты скажешь?
— Вы обратили внимание на руки сторожа?..— начал Талхат, но капитан перебил его:
— Руки сторожа дрожали от волнения, больше ни от чего. Не каждый день он видит мертвых... Нашел начало следа хромого?
— Нет, товарищ капитан. Будто с крыши свалился. Кругом все осмотрели.
— Во двор не заходил? Может быть, он оттуда вышел?
Чтобы не затоптать следы, которые могли быть под свежим слоем снега, они сделали крюк и вдоль стены приблизились к калитке. Прокурор-криминалист и судебно-медицинский эксперт в это время осматривали труп. Нокеров что-то записывал в блокнот.
— Другого входа во двор нет? — Хаиткулы остановился у калитки.
— Нет, товарищ капитан.
Калитка открылась с трудом, мешал заваливший ее изнутри двора толстый слой снега.
— Все запирают на ночь свои калитки, а эти нет. Что бы это значило, товарищ капитан?
Солнце только что поднялось, и его косые лучи освещали часть двора, который оказался совсем маленьким: неловкий ездок не развернул бы здесь свою арбу. Ни одного дерева. Наверно, каждый клочок земли используется под огород. Все фруктовые деревья — яблони, абрикосы, сливы — были посажены „снаружи вдоль дувала, их частые ветви свешивались во двор.
— Калитки, если двор без мужчин, должны запираться особенно крепко,— сказал Хаиткулы.
— Откуда вы знаете, что этот двор без мужчин? — недоверчиво спросил Талхат.
Хаиткулы показал ему на лопату, на которую нечаянно наступил, он вытащил ее из-под снега и бросил к кетменю, валявшемуся у дувала:
— Это мужской рабочий инвентарь, но мы его в расчет не возьмем. А ты посмотри туда,— он кивнул на одежду, развешанную на проволоке на веранде,— в этом доме живет старуха и одна не очень молодая женщина, отвыкшая носить новую одежду. Непохоже, чтобы у них были дети, обязательно валялась бы во дворе какая-нибудь игрушка или сломанный велосипед. И посмотри, как здесь чисто. В домах, где есть мужчины и дети, такой идеальной чистоты не бывает.
Хаиткулы поднялся на веранду, подергал за ручку облупившейся двустворчатой двери.
— Видимо, калитка не случайно была открыта... Но об этом потом поговорим. Эта дверь, думаю, тоже не сразу откроется.
Он постучал.Никто де открыл, и Хаяткулы громко крикнул, почти прислонившись щекой к двери:
— Есть кто дома? Откройте, пожалуйста, не бойтесь, мы из милиции!
Никто им не ответил.Хаиткулы подождал, потом повторил те же слова, но теперь немного тише.
За дверью послышались тревожные женские голоса, замок щелкнул. Одна створка приоткрылась, Хаиткулы дернул ее на себя и шагнул в комнату.
— Мы из милиции, не бойтесь.
В комнате царил полумрак, Хаиткулы не мог хорошо разглядеть лиц двух женщин, но было видно, что одна из них старая, другая средних лет.
— Да разве можно ,так долго снать? — Хаиткулы решил начать знакомство с обитательницами домика с шутки.
Вспыхнула лампочка под потолком — это стоявший за спиной капитана Талхат нашел выключатель.
— Разве мы могли спать долго...— ответила старуха, качая головой.— Как проснулись, так на одной кровати рядом и просидели...
— Кто еще есть дома? — спросил Талхат.
— Никого.
Хаиткулы понял, что эти женщины пережили за ночь очень много. Он почувствовал себя неловко; опустив голову, спросил:
— Знаете, что произошло на улице?
— Машина чуть не свернула наш дом,— ответила женщина, которой на вид было лет тридцать пять, она выглядела очень моложавой, на бледных щеках — румянец.
«Могла бы еще жить так, чтобы по двору бегали симпатичные ребятишки»,—подумал Хаиткулы и обратился к ней:
— Нам надо осмотреть другие комнаты... Женщины, ничего не сказав, расступились.
Из просторной прихожей можно было попасть в две раздельные комнаты.. Хаиткулы со .своим помощником, внимательно осмотрев их, пришел к выводу, что женщины живут каждая в своей комнате.
— Расскажите подробно, что вы слыхали ночью?
— Я спала у себя, вот здесь,—стала рассказывать старуха, — от шума мотора проснулась. Машина была рядом, но гудела то громче, то тише. Смотрю, невестка сидит на корточках около .моей кровати, в изголовье. В окна не смотрели — занавешены они были, да и все равно не стали бы смотреть- Какая была машина, не знаю. Как лошадь на молотьбе, вертелась перед нашими окнами. Очень долго кружилась, чуть уши не оглохли. Потом ударила в дом так, что стена затряслась... Мы закрылись одеялом с головой и не заметили, когда она уехала. Уже когда стало совсем тихо, только тогда подняли головы. Сколько времени прошло, не знаю...
Оказалось, что вторая женщина — невестка старухи. Она не сообщила ничего, заслуживающего особого внимания: «Сначала стала завешивать свое окно (оно в ее комнате действительно было завешено чем попало), но резкий свет от фар ослепил, и я побоялась больше смотреть в окно... испугалась и пришла к свекрови. Дальше все было, как она рассказала». И все же что-то настораживало Хаиткулы, когда он слушал ее... Да и некоторые детали вызывали подозрение. Свекровь и невестка спят в разных комнатах, особенно когда муж в отлучке, что у туркмен бывает редко... Говорит, а не смотрит на них, отворачивается, когда хочешь заглянуть ей в глаза... Следы хромого начинаются от их дома... Все это казалось Хаиткулы взаимосвязанным и в то же время не имеющим между собой непосредственной связи.
Он посмотрел на часы: скоро восемь. Оставив Талхата для оформления протокола, он вышел к коллегам, работавшим у дома. Факт, что преступление совершено именно на этом месте, можно считать установленным, надо теперь позаботиться, чтобы из-под свежего снега были вскрыты следы протекторов машины. Хаиткулы снова посмотрел на часы: сегодня здесь очень много работы, а ему еще надо встретиться с Ханум Хакгасовой.
Дело о хищении на винзаводе закончилось. Все виновные, и в их числе директор Ханум Хакгасова, понесли наказание. Но ни от кого, кто был связан с директором, не удалось выяснить, откуда она достала золотые монеты
царской чеканки. Ни одного намека не проскользнуло в их показаниях. Во время обысков, произведенных на квартирах подчиненных Хакгасовой, никаких признаков золота не было обнаружено, поэтому следствию ничего другого не оставалось, как ограничиться признаниями арестованных в том, что с золотом они дела не имели, и выделить все связанные с ним материалы в отдельное производство.
Сама же Ханум объяснила все очень просто: нашла старинный запечатанный кувшин, а в нем оказались золотые монеты. На втором допросе уточнила: «Нашла кувшин, когда ломали наш старый с Мегеремом дом... Экскаватор еще не успел добрать остатки строительного мусора, как из-под обломков глинобитной стены показалось донышко какого-то кувшина. Спрятан он, видно, был в стене, потому что пришлось топором разбивать присохшие к нему комья глины. Подумала: не клад ли? Если клад — надо немедленно сдать государству. Перевернула горлышком вниз, но оттуда посыпалась только сухая земля. Не догадалась, что кувшин большой и внутри его была перегородка, за которой могло быть еще что-то спрятано. Мужу не „сказала о находке, забросила ее в кладовку, где лежала всякая рухлядь. Там он и пролежал несколько лет. Когда продали двор на Докторской, кувшин как память, перенесла в новую квартиру. Стала как-то чистить, а он возьми и выскользни из рук. Среди черепков на полу лежали маленькие монетки. Спрятала их. Хотела, правда, отнести в банк, но потом подумала: а вдруг там начнут смеяться... не золотые они... Решила подождать приезда мужа, пусть он посмотрит и разберется: золотые или фальшивые. Когда отдавала ему чемодан, забыла сказать, что в нем...»
Эти показания нуждались в тщательной проверке. Сделать это Хаиткулы поручил Бекназару Хайдарову...
Бекназар на автобусе доехал до своего родного педагогического института. Чтобы попасть на Докторскую, надо было пройти между зданиями факультета иностранных языков и Институтом усовершенствования учителей. Он проделал этот хорошо ему знакомый путь с удовольствием, то и дело поглядывая на хорошеньких студенток. Вздохнул, свернул направо.
В первом же доме его заставили ждать. Лаяла собака, но никто не выходил. Он постучал еще раз, дверь наконец открылась, на пороге появилась пожилая женщина в длинном халате:
— Кого нужно? Все на работе...—В ее голосе слышались нотки любопытства.
— А... все равно, можно и Ахун-агу, и тетю Марьям... Меджи-ага, наверное, уже приходил на перерыв?
— Если нет Меджи-аги, то есть его мать, проходите... Услышав имя хына, женщина чуть ли не насильно ввела Бекназара в комнату. Пока она накрывала на стол, Бекназар познакомился с целым табунком ее внучат. Еще не приступив к чаепитию, Бекназар рассказал, кто он. Женщина сразу же запричитала:
— Ва-ай! — Она схватилась обеими руками за правую щеку.— Ахун за чужим добром не охотник, у него все есть и все честно нажито! Марьямджан тоже довольна всём. Вот мое богатство, мое сокровище,— она погладила малышей по головкам.
Выяснив, что милиционера интересуют не обитатели этого дома, а соседи по улице, мать Меджи-аги заговорила по-другому:
— Да, да... хорошие люди, всегда казались честными, но кто знает... Если милиция интересуется, наверное, что-то есть... Вот времена пошли, ничего святого нет: думаешь — Хадыр-ата, а на самом деле медведь.
Когда Бекназар уточнил, кто конкретно его интересует _ Ханум и Мегерем, тетушка Марьям опять изменила тактику:
— Наговаривают на них. Клевета, вот увидите,— клевета. Еще скажете, мать Меджиджана была права... Как я говорю, так и получится, еще вспомните.
Бекназар назвал некоторых подчиненных Ханум Хакгасовой, надеясь, что старуха знает о них то, чего не знает милиция...
— Это другое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34