Горячий комок подступил к горлу, он боялся заплакать. Уйти бы отсюда, забиться куда-нибудь в угол и помечтать о доме, который теперь казался таким уютным и желанным... Но на другом конце скамьи он увидел мальчика. Тот с любопытством глядел на него — верно, хотел познакомиться, да не решался. Потертая фуражка и такая же форма показывали, что это не новичок.
Встретив взгляд Бенюса, мальчик кивнул и дружески улыбнулся. Бенюс ответил тем же. Тогда мальчик встал и, не спеша, приблизился. Был он очень бледный, скуластый. Из-под высокого лба спокойно, с любопытством глядели глубокие, не по-детски серьезные глаза. Одежда его вся пропахла домашним мылом.
— Сегодня мы шли в одном ряду. — Он протянул руку степенно, как взрослый. — Мама и друзья называют меня Ансисом. А вообще я Аницетас.
— Здравствуй...— Бенюс смущенно пожал руку нового знакомого. Пальцы у того были крепкие и шершавые.
— Моя фамилия Стяпулис. А как тебя звать?
— Бенюс... Жутаутас. Из Рикантай.
— А я местный. Знаешь улицу Паупё? Наш домик у самой речки. А где ты прошлый год учился? Я тебя у нас не видел.
— Я... Меня в прошлом году отчим не пускал. Я стадо пас...
— А большое у вас стадо? — в глазах Аницетаса блеснули и снова погасли хитрые огоньки.
— Не-ет,—Бенюс покраснел.— У нас нет земли...
— Вот и хорошо! — обрадовался Аницетас. Он положил руку Бенюсу на плечо, как иногда в шутку делают взрослые. — Хозяйские дети никуда не годятся. С ними я бы никогда не дружил, а мы будем друзьями. Ладно?
Бенюс машинально кивнул. Аницетас ему и нравился и не нравился. Он был одних лет, одного роста с Бенюсом, но крупнее в кости и потому казался сильнее. Вообще он больше смахивал на зрелого подростка, чем на ребенка. На его форме, перекроенной ловким портным из старого отцовского костюма, видны были следы штопки. Ботинки — почти новые, но слишком большие, со смешными, загибающимися носами. Все это не нравилось Бенюсу, но ему было приятно, что Аницетас тоже бедный, что форма и ботинки у него хуже, чем у Бенюса. Даже неуклюжее, крепко сколоченное тело Стяпулиса нравилось Бенюсу, хоть и раздражало чем-то.
— Мама хотела меня в прошлом году отдать в гимназию, — сказал Бенюс. — А отчим не позволил.
— Почему?
— Он хотел, чтобы я подготовился и поступал прямо в третий класс. Говорит, так дешевле.
— Если за учебу платить, конечно, дешевле. Эх, когда не хватает денег, — как ни кинь, все дорого! Другое дело, у кого кошелек набит. Вот, сынок Гряужиниса. — Аницетас махнул рукой на середину площадки.—Вон тот, в расстегнутой куртке, веревкой подпоясан, видишь? Идет с целой свитой, прямо куриный генерал. В первом классе два года просидел и во втором опять остался. Не учится, только хулиганит. А не был бы сынком директора банка, а так, вроде нас, — не ходил бы, распустив хвост. Сразу бы управу нашли...
— Сын директора? — удивился Бенюс— А чего он так орет?
— Это военный клич,— рассмеялся Аницетас— Индейца изображает.
— Я его видел, он шел в первом ряду. А зачем он этой веревкой подпоясался?
— Кто его знает...—Аницетас помолчал.—Да, мало радости, что он остался на второй год и попадет в наш класс Намучаемся...
Бенюс с любопытством следил за свитой Гряужи-ниса, которую составляли несколько хулиганов из младших классов. Подражая своему вожаку, они свистели, ревели на все лады, толкались, прыгали. Людас
шел впереди, смешно выпятив обмотанный веревкой живот. Это был высокий, пышущий здоровьем, физически хорошо развитый паренек с рыжими, коротко подстриженными волосами, нос — большой, курносый. На правой щеке — свежий шрам. Когда Гряужинис приблизился, Бенюс заметил, что у него только половина правого уха: верхнюю часть ушной раковины словно бы откусили. На ремне болтался финский нож с белой костяной ручкой — финка в ножнах из желтой кожи, окованных медью. Они блестели на солнце, разбрасывая огненные искры, и выглядели весьма внушительно.
Хулиганы со страшным шумом пробежали мимо, на другой конец площадки.
— Попрошу маму, чтобы она мне такой нож купила, — сказал Бенюс, и глаза его загорелись восхищением.
— Финка дорого стоит, — серьезно заметил Анице-тас.
— Мама сделает все, что я попрошу. Я непременно заведу себе такую фимку. — Бенюс не мог опомниться от сильного впечатления.
Аницетас снисходительно улыбнулся, но ничего не ответил.
— Не веришь? — обиделся Бенюс.
— Только богатые родители могут давать своим детям все, что те пожелают. Меня мать тоже любит, но я давно уже ничего у нее не прошу. Она сама лучше знает, что мне нужно.
— Ты... какой-то странный...—удивился Бенюс — Разве нож тебе не нравится? Разве ты бы не хотел такую фимку!
— Финку, — поправил Аницетас—Ну и что?
— Ты, ей-богу... — Бенюс повертел головой. Его взгляд скользнул по согнутой спине Аницетаса и остановился на задранных вверх носах его ботинок. Беню-су вдруг стало неловко, стыдно, он запнулся и, сильно покраснев, стал шарить в карманах. В одном он нащупал бутерброд, который положил себе на завтрак.—Хочешь есть? У меня есть булка. С маслом и с тминным сыром.
— Булка? — Аницетас,глотнул слюну.
— Мама испекла. — Бенюс, просияв, стал развертывать бутерброд.— На мои проводы. У хозяйки я еще целую булку оставил. И сыра, и колбасу, и окорок.
и сала бочоночек привез.— Бенюс разделил бутерброд, посмотрел, которая половинка меньше, тоньше намазана, и подал ее Стяпулису.
— Ты хороший товарищ, Бенюс, — сказал Аницетас, отправив последний кусок в свой большой рот. Он вытащил чистый платок, вытер губы, потер ладони и дружески толкнул Бенюса в бок. Глаза у него были небольшие, глубокие, зеленовато-карие. Добрые и умные глаза взрослого человека.
Бенюс отвернулся. Ему было неприятно смотреть в эти глаза. Он притворился, что глядит на сад, что за забором. Сад был большой, старый. Кроме фруктовых деревьев, там росли ясени, березы, тополя, а у самого забора раскинула ветви столетняя осина — высокая, обомшелая. Несколько уже засохших веток тянулись к небу, словно взывая о помощи. Остальные, зеленые, тоже не росли как следует, а рабски склонялись под бесчисленным множеством вороньих гнезд, облепивших дерево до самой верхушки. Бенюс диву давался, что на одном дереве так много гнезд. А один сук и вовсе как-то странно выделялся среди других. Он далеко высунулся через забор во двор гимназии, на верхушке его висели два большущих гнезда, и хотя ветра не было и дерево стояло в оцепенении, длинный сук почему-то покачивался. Вдруг верхушка с обоими гнездами начала сгибаться, и Бенюс увидел человечка. Человечек был не больше вороньего гнезда. Он сидел верхом на ветке и что-то делал. Но Бенюс не успел разглядеть, что он делал, потому что в одно мгновение оба гнезда отделились от дерева, и густое облако пыли, сухих листьев, перьев и еще какого-то хлама закрыло осину. Бенюс ахнул. Вместе с остатками гнезд летел вниз и маленький человечек.
— Ой! Господи! Гляди, Аницетас! —крикнул Бенюс, побледнев от волнения.
На волейбольной площадке, взявшись за руки, пели девушки. Гнезда посыпались им прямо на головы. С испуганным визгом гимназистки бросились в разные стороны, а человечек как падал ногами вниз, так и встал посередине площадки.
— Сынок Гряужиниса, — сказал Аницетас. — Сам видишь, какой бешеный. Отрезал верхушку ветви с гнездами вместе, а сам спустился по веревке. Такую штуку он уже однажды выкидывал. Только не тут, а на нашей улице. Ехала с обедни полная телега народу, а Людас прицелился с дерева и вывалил людям на голову целую шапку вороньих яиц. Бенюс рассмеялся.
— Он не умеет по-человечески играть. — Аницетасу не понравился смех Бенюса. — Непременно должен кому-нибудь плохое сделать. На нашей улице ребята его ненавидят.
— И мне он не нравится, — согласился Бенюс. В глубине души он восхищался Людасом: «Вот бы с таким подружиться!..» Но зависть настроила его враждебно.
Раздался звонок. Ученики, словно сметенные невидимой метлой, метнулись к зданию. Когда Бенюс с Аницетасом подбежали к двери, здесь уже теснились гимназисты. В толчее Бенюс увидел Лючвартиса, но так и не смог к нему протиснуться. Поток учеников засосал Бенюса внутрь и понес по длинному коридору, который показался мальчику удивительно большим и светлым. Он не привык к таким размерам, поэтому все его поражало и вызывало опасливое уважение. Ребенок не мог понять, как это другие его сверстники чувствуют себя в классе, будто дома. Кричат, прыгают через парты, ходят по подоконникам. Правда, большинство смирно сидели на своих местах, как Бенюс, разговаривали с новыми знакомыми, рассматривали друг у друга книги, тетради, портфели или молча глядели на цветник за окном и грустили по дому. Но Гряужинис не оставлял в покое смирно сидевших учеников, обзывал их сопляками и разгуливал между парт, словно кот, охотящийся на крыс, угощая «сопляков» щелчками, ударами в спину, или, подкравшись, потихоньку, крепко колол иглой. Пострадавшие утирали слезы, иные даже поднимали рев, третьи пытались улыбаться, думая, что в первый день во всех гимназиях так полагается, четвертые угрожали, что пожалуются директору. Но, видя, что никто их не поддерживает, умолкали. Лючвартис, по-видимому, не захотел, чтобы его причислили к соплякам, и решил отличиться. Задирой он не был, но боялся Гряужиниса. Спасая макушку от щелчков и ляжки от иголок, Ромас подскочил к доске и нарисовал карикатуру на директора: толстый коротышка в шляпе и с тростью шагал, по-солдатски отбивая шаг. Перед ним виднелась половина пожарника с огромной трубой на плече. Из трубы сыпались в лицо директору единицы и двойки.
Лючвартис так удачно уловил характерные черты Ольвидаса — торчащий живот, угловатый крупный подбородок и тонкий птичий нос, — что весь класс узнал директора. Поднялся страшный гам. Все смеялись, поздравляли Ромаса. Про Людаса забыли. Когда все налюбовались карикатурой, Лючвартис хотел вытереть доску, но Гряужинис отшвырнул его в сторону. Мальчики стали толкаться. Ромас рвался к доске, а Людас не подпускал. Он был сильнее Лючвартиса и оттеснил юного художника за парту.
В эту минуту в класс вошла учительница Валерия Даумантайте. Учитель математики, которого назначили воспитателем второго мужского класса, болел. Директор временно поручил его класс Даумантайте и еще перед молебном представил ее второклассникам. Учительница только этой весной закончила университет. Она была молода, красива, с толстыми длинными косами цвета меди. Бенюсу она чем-то напомнила мать.
Учительница поздоровалась, велела детям садиться и с минуту молча смотрела на класс. Глаза у нее были ясные, чистые, со смешинками, губы улыбались. От нее веяло легким запахом роз.
— Вы уже знаете, мальчики, что я буду преподавать литовский язык. — Ее голос звучал певуче, энергично и весело.— Мы немного знакомы, но мне бы хотелось познакомиться с каждым в отдельности. Хорошо, мальчики?
— Хорошо, — откликнулось несколько смельчаков. Даумантайте раскрыла журнал и начала вызывать
учеников по алфавиту. Вставшего она внимательно оглядывала, иногда спрашивала что-нибудь. В классе изредка раздавался приглушенный смех. Несколько учеников сидели, закрыв руками лица. Плечи у них дрожали от сдерживаемого хохота. Бенюс сидел за первой партой, и его тоже разбирал смех, когда учительница отходила в сторону, открывая рисунок Лючвартиса.
— Жутаутас. Бенюс встал.
— Новенький? -Да.
— Где кончал начальную школу?
— В нашей деревне... в Рикантай.
— Ты велик, чтобы сидеть на первой парте. — Даумантайте захлопнула журнал: фамилия Бенюса стояла в самом конце.— А теперь, мальчики...— Она повернулась к доске и замолкла. Класс застыл.
— Чей это рисунок?
— Господина Лючвартиса, — откликнулся Людас.
— Да? — Даумантайте обернулась и вопросительно взглянула в угол, где сидел Ромас. — Это правда то, что говорит твой товарищ? Ты нарисовал эту карикатуру?
Лючвартис встал. Его веснушчатое лицо покраснело, уши запылали, словно петушиные гребни.
— Я хотел стереть...—пролепетал Ромас. Учительница подошла к нему и, взяв рукой за подбородок, заставила поднять глаза.
— Сколько тебе лет?
— Четырнадцатый пошел...
— Твой рисунок, Ромас, очень хорош, только не подобает смеяться над старшими. — Учительница похлопала Лючвартиса по щеке, улыбнулась, потом, распространяя нежный аромат роз, подошла к доске и сама стерла карикатуру.
Началось рассаживание. Почти всех она оставила на тех местах, которые они выбрали сами. Но некоторых все-таки решила разъединить.
— Пока давайте сядем по росту, — сказала она. — Маленьким за передними партами будет лучше видно, большие не смогут прятаться за их спины и шалить. А потом посмотрим. Мальчик,—она обратилась к гимназистику, сидевшему за предпоследней партой, рядом с Людасом Гряужинисом. — Ты сядешь на место Жутаутаса, а Жутаутас перейдет к твоему соседу.
К Гряужинису? Бенюс даже оторопел от неожиданности. Ему было и радостно, и страшно, что придется сидеть с сыном банкира. Ведь товарищ по парте это как бы второй брат.
Переселяемые спешно собирали книги.
Гряужинис сидел, откинувшись, закинув ногу на ногу, и беззаботно улыбался. Но когда его сосед шагнул из-за парты, Людас вдруг схватил его за полу и так сильно рванул, что тот с грохотом шмякнулся обратно на скамью.
— Это еще что такое? — удивилась Даумантайте.— Как тебя зовут, веселый мальчик?
— Меня? — Гряужинис прикинулся удивленным.
— Да, да.
— Меня, что ли? — Он ткнул себя пальцем в грудь и нагло осклабился. — Если меня, то зовите меня Людасом Гряужинисом.
Класс хохотал.
— Когда говорят со старшими, надо встать. — Учительница пыталась улыбнуться, но в ее глазах мелькнул страх и еле сдерживаемый гнев. — Мне нравятся веселые мальчики, но давайте условимся, что на уроках шутить не будем. Хорошо?
Людас тупо уставился в потолок и молчал. В классе снова раздался смех.
— Садитесь. — Учительница повернулась к соседу Гряужиниса. — Чего ты ждешь, мальчик? Бери свои книги и иди на место Жутаутаса. Жутаутас!
— Я не буду сидеть с Жутаутасом, — вдруг пошевелился Людас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48