Бедняжка, он уже спит...
Борис возится сто лет, нащупывая ключом замочную скважину, потом вытаскивая ключ из замка. * Наконец я включаю свет в прихожей. И в глаза мне бросается пустой крюк, на который он вешает пальто. Моя записка лежит на прежнем месте. Вид у нее явно не читанный...
Он приходит спустя полчаса. Веселый Может быть, помирились?..
— Мать, дай чаю,— говорит он.— Нет, лучше холодной воды. Из-под крана... Погоди, я сам...
Нет, не похоже, чтобы помирились. От него пахнет вином. И говорит он громче обычного.
— «Скинулись и посидели»? — спрашиваю я. Он кивает.
— Небось и девочки были?..
— Там б-бы-ли д-де-ввочки — Ммар-руся, Р-роза, Р-р-ая,— поет он в ответ.
Мне все это сильно не нравится. Но час ночи не лучшее время для воспитательной работы.
— Ложись спать,— говорю я строго,— завтра поговорим...
Я слышу, как он валится на тахту, и наступает мертвая тишина. А я еще долго сижу за столом, одна, в какой-то каменной неподвижности.
Встаем поздно по случаю воскресенья. Завтракаем втроем. Я включаю радио, передачу «С добрым утром!» — принудительное веселье «Для тех, кто не выспался»... Витька хмурится и отводит глаза. Небось голова болит с похмелья!.. Я взвинчена предстоящим разговором. Лучше всех чувствует себя Борис — накануне мы с ним условились, что он уйдет из дому под каким-нибудь предлогом. Он преувеличенно громко хохочет, слушая милую утреннюю чепуху. Но я знаю, что его тоже волнует мое объяснение с Витькой. Ему это даже более неприятно, чем мне. Ведь так или иначе все мы будем иметь в глазах Витьки весьма неприглядный вид!..
Борис не торопится. Просматривает утренние газеты. Потом спрашивает, когда будем пылесосить... Я сверлю его взглядом, и он вдруг спохватывается, что должен сходить в аптеку. От себя я добавляю еще несколько мелких, неисполнимых поручений, чтобы он не вернулся слишком быстро...
...И вот мы одни с сыном в квартире. Отступать некуда!..
— Ты занят? — спрашиваю я.
Он сидит на тахте, уставясь в книжку.
— Мне надо с тобой поговорить... Очень серьезно.
— Говори,— отзывается он. И переворачивает страницу.
Я молчу. Он поднимает голову. Какие у него несчастные глаза.
— Если насчет вчерашнего, то не трать красноречия. Я сам решил завязать...
Я сажусь рядом с ним. Только сейчас я замечаю, что в руках у меня кухонное полотенце, которым я вытирала посуду.
— Нет, я не о том...— Он опять смотрит в книжку. И слава богу! — Видишь ли, эта история со Светой...
Он продолжает смотреть в книжку. Только краснеет ухо, обращенное ко мне, и пальцы нервно теребят страницу. И все время, пока я говорю, он продолжает сидеть в той же самой позе. Мой голос звучит слишком горячо, и говорю я, наверное, много лишнего. Но мне хочется объяснить ему... Не оправдаться, нет!.. Просто объяснить, как это все случилось и почему... Пусть потом его мнение о нас упадет ниже нуля. Это его выражение: «Мое мнение о тебе упало ниже нуля»...
Не отводя глаз от книжки, он нащупывает рукой сигареты, чиркает спичкой... Закурив, он еще некоторое время делает вид, что занят чтением. Потом откладывает книжку — это что-то специальное, по радиотехнике — и долго молчит, глядя прямо перед собой.
— Напрасно ты думаешь, что открыла мне что-то, чего я не знал,— произносит он наконец. Он охрип от волнения. Вернее, от того, что долго пытался его скрыть.
— Откуда ты мог это знать? — говорю я.— От кого?
— От Светы... Она ко мне приходила. В мастерскую...
— Но ведь она не знает всего,— говорю я.— Только малую часть...
Он усмехается. Стряхивает пепел на блюдечко и, глубоко затянувшись, выпускает облако дыма. И сквозь эту дымовую завесу я слышу его хрипловатый басок:
— Для меня было достаточно, что он программист и что-то ей плел про Звонцова, которого сам не видел в глаза... Я понял, что это ваша работа. Только не сразу сообразил, для чего это вам нужно... Ну, а потом догадался... Допер! Не такой уж я дурачок, каким вы меня почему-то считаете!..
— Ты ей все объяснил?
— Зачем?..— Он гасит сигарету и поднимается.— Теперь это все не имеет значения...
— В каком смысле?..
— В прямом,— говорит он. И достает из шкафа свитер.
— Вы поссорились? — спрашиваю я.— Но ведь она не виновата!.. Она не хотела с ним идти...
— Не хотела, но пошла,— говорит он жестко.
Этой жесткости я никогда не замечала в нем. Это что-то совсем новое.
Он нахлобучивает шапку — коричневый мех, чижик под пыжик,— вытягивает шарф из рукава пальто.
— Пройдусь,— говорит он.
«Хитрит! — думаю я.—Побежал к своему Светику».
— Если бы этот тип не применил запрещенный прием,— говорю я,— она бы никогда...
Он резко оборачивается в дверях и с минуту смотрит на меня. Нет, не с ненавистью... И не с презрением, нет. С какой-то недоброй ухмылкой.
— Слушай, мать,— говорит он.— Я, по-моему, ясно сказал. Все это теперь не имеет значения... Я никого ни в чем не виню... Понимаешь? Ни в чем!.. И не будем больше об этом...
Так начинается новая эра в нашем доме. По вечерам он валяется на тахте, курит и слушает музыку. Ему звонят друзья. В том числе Зельц. Витька всем говорит, что очень занят. И опять валится на тахту. Курит и слушает музыку. Я лезу к нему с разговорами. Он выслушивает меня вежливо. Сам он ничего не рассказывает. На вопросы отвечает односложно.
— Зачем ты сбрил бороду? Вроде я уже начала привыкать...
— Надоело,— говорит он.
— Ты когда будешь дома?
— В восемь.
Как-то днем я забежала к Нонне, не выдержала — мы с ней недели три не общались... Только по телефону. Я нарочно оттягивала этот момент, когда останусь с нею вдвоем, с глазу на глаз и она, уютно усевшись напротив меня в своей любимой позе — одна нога подложена под другую,— спросит своим сипловатым голосом:
— Ну что, подруга? Что у вас происходит?..
Тут я и расколюсь. Можно врать по телефону, что все в порядке, но глядя в глаза... На мне все написано крупным шрифтом!..
Она слушала меня, не перебивая. Только вставляла свое «Ну и ну!», когда я умолкала, чтобы отдышаться.
Новогодняя ночь, эксперимент Мики с участием Панина, реакция Витьки... Я разрядила в нее всю обойму и жду, что она скажет.
— Бедный мальчик! — говорит она.— Представляю себе его состояние!.. Не оставляй его надолго одного...
— В каком смысле? — спрашиваю я. И, угадав, что она имеет в виду, холодею.
— У него такой возраст... Период острых неврозов... Мало ли что взбредет в голову!..
— Ты с ума сошла! — говорю я.— Перестань! Ты не знаешь Витьку!
— А ты его знаешь?.. Ты все думаешь, что он мальчишка. А он молодой мужчина! Отслужил в армии, встретил девушку, полюбил...
— Тебе же она активно не нравится,— говорю я.
— Лишь бы она ему нравилась!.. Затеять эту возню! Вы же просто варвары! И ты и твой Борис! И ваш мудрый Мика! Подумаешь, высшее образование! Ну, не нравится парню юридический! Поступит еще куда-нибудь! Пойдет на завод! И помочь бы могли на первых порах! Сын-то единственный! Для чего вы живете, в конце концов!
Бойтесь умных подруг! Они всегда правы. Потому что всегда говорят именно то, что вы хотите от них услышать. Даже противореча самим себе. Еще звучит в моих ушах тот же сипловатый голос в телефонной трубке: «...Никакой женитьбы! Выучись, стань человеком!.. На какие шиши они собираются жить?»...
Теперь я казню себя. И она с готовностью заносит мой же топор над моей головой!..
Я вспоминаю, что Борис возвратится поздно, и тороплюсь домой. Нонна меня всячески задерживает. Она уже забыла о своих словах — «не оставляй его одного». Что, если в самом деле?.. Что за манера запираться в ванной? Нот, это совсем на него не похоже! Он всегда такой жизнерадостный. Вернее, всегда был жизнерадостным...
Господи, почему нет спокойной жизни!
...Был последний день школьных каникул, зимний солнечный день. Я думала о Витьке. О том, что вечером он снова будет курить и слушать музыку, повалясь на свою тахту.
Вчера он получил письмо от Симки Чижова.
— Что пишет Оклахома? — спросила я.
— Приглашает к себе. Лесничеству требуются сезонники. Для сбора шишек...
— Почему бы тебе к нему не поехать? — спросила я.— Природа... Лес!..
Он посмотрел на меня внимательно. Словно взвешивая, стоит ли отвечать.
— «Природа. Лес»,— передразнил он. Хотел что-то добавить, но раздумал.
До чего я дошла!.. Сама посылаю его к Оклахоме. Конечно, они собирались туда вдвоем со Светиком, а теперь...
За стеной терзают пианино: «Жили у бабуси два веселых гуся»... Первая часть уже освоена и исполняется аллегро. А дальше каторжные усилия: «О-дин бе-лый, другой се-рый»...
И вдруг я решаю. Сейчас же пойду к ней! Пора наконец на нее взглянуть!
Я одеваюсь поспешно. Оглядываю себя в зеркале. «Здравствуйте, Света! Я мама Вити Звонцова!»... Ничего, симпатичная мама. В черной мерлушковой шубке. Правда, карманы немного вытерлись, но это не так заметно...
На улице морозно, все блестит. Зимнее солнце — редкий гость, и все мы ему рады. Даже воробьи чирикают по-весеннему, хотя до весны еще далеко.
Витька однажды сказал, что городской воробей отличается от деревенского оперением. У деревенского на крылышках по две лычки, а у городского по одной — ефрейтор!
«Здравствуйте, Света! Я мама Вити Звонцова!.. Если вы его любите, вы должны за него бороться!»...
Я влезаю в набитый троллейбус. Чья-то рука в желтой кожаной перчатке, похожая на связку бананов, маячит перед глазами.
«Вы должны его убедить, что не виноваты! Ведь вы не хотели идти в кафе!.. Что за дурацкий максимализм! Он просто мальчишка, не знает жизни. Люди прощают и не такое!..»
Вот эта улица. «Вот эта улица, вот этот дом»... Почтовое отделение двести сорок. У телеграфного окошка несколько человек. Девушка с пушистыми легкими волосами склонилась над бланком, вычитывая текст. Тот единственный золотой волос, что я долго хранила, казался ярче,.. Да она совсем дитя, его Светка! Просто не верится, что она была уже замужем, а потом эта история с Витькой...
Я смотрю на нее с материнской жалостью. Тонкая, детская шея трогательно вытянута, пальцы выпачканы в чернилах...
Становлюсь в очередь. Позади никого. Мужчина, занявший за мной, еще горбится у стола, сочиняя нечто замысловатое...
— Здравствуйте, Света! — говорю я негромко.
Она поднимает на меня карие глаза — почему Нонка решила, что они серые? — и улыбается. И я вспоминаю диагноз Тети: «Она прелесть!»
— Я мама Вити Звонцова,— говорю я.
— Меня зовут Ира,— говорит она.— Здесь работала Света, она уволилась. А я только третий день...
Я уже привыкла к мысли, что передо мной Света, и слушаю ее с недоверием. И — странно — она теряет чары, тускнеет, как лампа, когда в сети падает напряжение.
— Если хотите, я позову кого-нибудь...
— Нет, нет!..
Пушистые легкие волосы, тонкая шея, карие глаза... Как ярко вспыхнули эти черты, озаренные любовью моего сына. Любовью, которую я подключила к ней по ошибке.
Знает ли Витька, что его Света уволилась?..
Во всяком случае, он об этом узнает не от меня. Я ему не скажу, что была на почте. Про это никто не должен знать. Ни он, ни Борис. Ни одна душа.
Борис возвращается раньше обычного. Вечером он уезжает в командировку. Это недалеко, всего в двухстах километрах — филиал его предприятия. Его командируют примерно раз в два месяца, дней на пять. Я не люблю, когда он уезжает. А в теперешней ситуации тем более.
— Боречка, ты мне обещал! — говорю я. И смотрю на и умоляюще.
— Не помню такого,— ворчит он.— Я не мог тебе обещать такую глупость! Если кто ненормальный у нас, так это ты...
— Ну и пусть! Сделай это ради меня!..
Он сдается. Достает из ящика с инструментами отвёртку и молоток, снимает пиджак. Он трудится в поте
лица, чертыхаясь, выламывая замок из двери в ванную. Потом он ставит его на место, но так, чтобы дверь не запиралась. О счастье!..
Я целую его в щеку.
— Прикажете сломать дверь в уборную? — ворчит он.— Пожалуйста, бу-сде!..
Я провожаю его и остаюсь одна. За окнами зимний зелено-желтый закат. Скоро вернется Витька. Он теперь не задерживается на работе. Пожует безучастно и отправится на свою тахту. Курить и слушать музыку. Когда я вхожу, он делает вид, что читает. Все ту же книжку по радиотехнике. Он читает ее уже две недели, и закладка на той же странице — я запомнила на какой...
Если бы я знала, о чем он думает. Может быть, я могла бы ему помочь... До сих пор мне казалось, что я его знаю. И в своих поступках я исходила из этого. Ведь он мой сын! Если я знаю себя и знаю Бориса, то, логически рассуждая, я должна знать и Витьку... Он наше производное. Сумма двух слагаемых!.. Но тут я что-то напутала. Жизнь не математика, у нее свои законы. В результате из двух слагаемых получается Неизвестное...
От этой мысли становится как-то не по себе. Как всегда в такие минуты, я возвращаюсь душой к детству. И мне не хватает моего Коли...
Весной я снова поеду к нему. Каждый год мне приходит оттуда письмо. И я еду к нему.
Все же это прекрасно, что победа пришла весной!.. А такой лучезарной весны, как там, кажется, нет нигде. Там особенно это чувствуешь. Что за каждый цветущий сегодня куст кто-то отдал жизнь.
Они лежат вместе в братской могиле. Есть ли братство более страшное, более кровное!.. Мраморный обелиск на берегу Донца, девятнадцать имен, и первым в списке стоит имя брата, командира взвода противотанковых пушек-сорокапяток...
Еще не стемнело, но в одном окне у Колесниковых уже горит свет. Мне мерещится, что он стоит у окна и видит меня. Или думает обо мне. Сколько можно оттягивать! «Я всегда ждал твоего звонка!»...
Так он тогда сказал.
Я снимаю трубку. И снова кладу на рычаг. С чего я начну? «Нам нужно поговорить!..» Ах, какая это была любовь! Даже не первая, а нулевая! Я для него была слишком мала. Когда я сочинила записку с признанием в любви, он мне вернул ее со словами: «А ошибок! Елки зеленые!» Но сейчас мне скверно. И я рада, что на земле есть он, друг моего Коли.
— Это Наташа! — говорю я, сжимая трубку в потной ладони.
— Здравствуй, Наташа! — говорит он. Его голос звучит сухо.— Спасибо, что не забываешь...
— Как я могу тебя забыть? Это значит забыть Колю...
— Между прочим, я ему часто завидую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11