«Мухе» исполнилось в то время 30 лет. Жалованье — 1600 франков в год. У щедрых хозяев конюху платят больше. Семья же росла: за стол садилось семеро. Нищета была не только по-провансальски благоухающей, но и оглушительной: рядом с Фабрами на улице Фомы Аквинского находились конюшни.
Стук копыт и ржание, крики конюхов и кучеров не утихали день и ночь. При любой погоде Фабр готов сбежать из дому, отправиться в лес, в степь.
Казалось, и это уже было.Но теперь Фабр все свободное время отдает живой природе, не отвлекаясь больше на математику.
Однако грохот конюшен заставил его попытаться сменить жилье. Он присмотрел квартиру поближе к лицею в пригороде Авиньона, Вильневе, у Феликса Гра, будущего писателя. И дом, и весь пригород, и сам Гра нравились Фабру.
В ту пору, когда Авиньон был резиденцией пап, Вильнев облюбовали кардиналы. Отсюда, с колоколен, с башен форта Сент-Андре, далеко видны квадраты полей и сады, цепи Альп Прованса и Дофине. Чуть ближе сверкает снежной шапкой Ванту. На другой стороне внизу серебрится Рона, над ней — освещенная солнцем и все же мрачная громада папского дворца. Она многократно описана — толстый паук-крестовик, темнеющий посреди паутины улиц. А здесь смешивались Франция, Италия, Испания; камень нес на себе отзвуки былого величия и последовавшего падения. Шпили и островерхие крыши, рожденные готикой, чередовались с фасадами, демонстрирующими безудержность барокко: несчетные завитки кишели гримасничающими чудовищами, длиннохвостыми драконами, извивающимися ящерами и змеями. Особняки в мавританском стиле. Вычур-
ные рисунки чугунных оград, за которыми тянутся к солнцу ветви каштанов с их розово-белыми свечами, широколистые платаны, перистолистые мимозы.
История пригорода полна романтических страниц. Камни Вильнева видели Карла IX и Генриха III. Здесь останавливался Ришелье, когда отвозил на эшафот за измену и сговор с испанцами фаворита Людовика XIII — Анри де сен-Мара и его друга де Ту. Известна картина Делароша: Рона и на ней две барки — одна с кровавым кардиналом, вторая с его жертвами. В какой-то из темниц Вильнева, под крепостью, построенной Филиппом Красивым, томился в заточении герой несчетных легенд, поэм и романов — Железная Маска. Но сейчас Фабра не слишком занимает история. Шум конюшен несносен, а нервы у помощника преподавателя стали совсем никуда.
Да ведь и у Гра будет не легче! Неподалеку на реке прачки вовсю молотят вальками и, перекрывая стук и плеск гамом собственных голосов, за полосканием белья перемывают кости соседям и друг другу. Труженицы задерживаются у реки допоздна, а выходят на прибрежные мостки с зарей.
Пришлось отказаться от Вильнева и поселиться на улице Делямас, в доме № 22. Ничем не выделяющееся С фасада сооружение — одна из достопримечательностей города. Внутри сохранились кое-где стрельчатые своды. Они подтверждают справедливость предания, что дом перестроен из знаменитой церкви Сен-Клер, той самой, где Петрарка впервые увидел Лауру.
Отсюда до старого кардинальского дворца, где расположен лицей, дорога длиннее, но здесь тихо. Рано утром Фабр спешит со связками тетрадей. Время распределено, до минуты. Шутка ли, прокормить такую семью! И не захочешь, станешь господином Рикаром. Поначалу появились дополнительные должности в лицее: рисование, черчение. Потом и частные уроки. Когда тут смотреть по сторонам!
Значит, все-таки опять то же?Но нет. Фабр берет отпуск и отправляется в Тулузу. Здесь он держит перед местными светилами экзамен по естественным наукам. Диплом очень важен. Фабр надеется, что с ним он прорвется к преподаванию ботани-
ки и зоологии, сможет полностью посвятить себя растениям и животным.Экзамен оказался нелегким, а главное, негладким. Председательствовал в экзаменационном жюри видный сторонник теории произвольного зарождения. Споры вокруг этого разделили натуралистов. Пастер и его единомышленники, решительно отрицали какую бы то ни было возможность самозарождения, их противники во главе с Феликсом Пуше уверяли, что Пастер отрицает одновременно и эволюцию, утверждает идею бога, вооружая клерикалов. Разобраться в споре было совсем непросто: Пастер демонстрировал итоги опытов, но и Пуше не только «приклеивал ярлыки», как сказали бы позже, а тоже ссылался на опыты. Многим опыты казались убедительными, церковь же действительно приняла сторону Пастера. Могло показаться, что Пуше действительно прав, обличая своих оппонентов. В результате многие острые умы в разных странах мира были настроены против Пастера и его позиции. Полемика тем не менее закончилась, как известно, победой Пастера. Его знаменитая речь-лекция, произнесенная 7 апреля 1864 года в Сорбонне, внесла окончательную ясность в спор.
Но Фабру пришлось высказывать свое мнение десятью годами ранее, когда дискуссия была еще в разгаре. Именно эту тему выдвинуло перед ним жюри, причем Фабр знал: председатель — сторонник Пуше.
Разные бывают на экзаменах неприятности, эта — одна из самых коварных. Но Фабр не колебался: он верен своим взглядам и не пробует их скрывать. Однако и экзаменатор выказывает не меньшую добродетель: проявив терпимость и широту, ставит высший балл несогласному с ним новичку-соискателю.
Возвращаясь из Тулузы, Фабр позволил себе отметить триумф заездом в Сетте. Ему захотелось еще раз встретиться со знакомыми по Аяччо флорой и фауной побережья. На рассвете вышел он к морю и сразу заметил на песке пляжа странные следы. Двинулся по цепочке отпечатков, но та вдруг оборвалась, будто существо, оставившее их, волшебным образом исчезло. Улетело? Нет, Фабра теперь не проведешь. Разметая аккуратно песок, он обнаруживает жука — блестящего, как темный янтарь, с телом, раздвоенным глубоким пере-хватом талии, и с мощными жвалами. Это скаритес ги-
гас. Видимо, по ночам жук охотится на песке, а к утру прячется, да как искусно! И еще одно наблюдение сделал Фабр: если опрокинуть скарита на спину, тот сразу теряет подвижность. Жук поразительно имитирует смерть: когда спустя какое-то время он начинает двигаться, это кажется чудом.
Сколько вокруг таких чудес, ожидающих исследователя, думает Фабр, глядя на расшифрованные иероглифы— следы жука, артистически притворяющегося мертвым. Здесь, на пустынном пляже в Сетте, он вновь переживал свои первые открытия: блестящего жука, которого принес домой в раковине, заткнутой пучком травы; голубокрылых кобылок, которых находил в поле, батрача на г. Рикара; снова ощущал жесткие элитры жужелицы, которую разглядывал тайком на уроке; снова слышал гудение потревоженных халикодом, мед которых сосал с учениками на занятиях полевой геометрией.
Но, вернувшись в Авиньон, он возвращается в будничное колесо лицейских обязанностей и забот.«Выдержал экзамен как нельзя лучше. Получил диплом с самыми лестными оценками. Мне обещали даже возместить расходы на поездку»,—сообщал он брату и тогда же рассказывал, что курс естественной истории остается недосягаемым.
Опять, казалось бы, старое? Но нет! Именно об этом времени Фабр писал: «Топливо в очаге было уложено. Не хватало только искры, чтобы его зажечь», И вот искра сверкнула.
Наступила зима. Хоть она и коротка, а все же прерывает наблюдения энтомолога. В эту пору отлично читается. Забыв обо всех горестях и тревогах, Анри бережно листал журнал с новой работой Леона Дюфура. Имя его знакомо Фабру еще по томику Бланшара.
В статье описываются: нравы одного перепончатокрылого. Когда-то, будучи в Испании с войсками Наполеона, военный врач Дюфур обратил внимание на гнездящуюся в песчаном грунте осу церцерис. Вырытые в почве ячеи оса набивает жуками златками. Это очень заметная дичь. И такую заметную дичь — она блестит золотом и изумрудом надкрылий — пожирают поначалу совсем незаметные личинки, которые вылупятся из яиц,
отложенных матерью-осою на теле златок. Вернувшись на родину, в Ланды, в. Сен-Север, Дюфур встретил свою испанскую знакомую. И тут ее гнезда полны златок. Как одолевают осы одетых в латы жесткокрылых и как доставляют их в гнездо?
Выходит, они отличают златок от жуков других семейств? А самое удивительное, сколько ни лежат златки в запечатанных извне подземных гнездах церцерис, они всегда выглядят свежими. Дюфур отнимал у церцерис добычу и тщательно осматривал ее. Никаких ран, а жуки неподвижны, как мертвые.
И вместе с тем они долго сохраняют гибкость членов, окраску покровов, даже свежесть внутренних органов...
Видимо, в данном случае, решил Дюфур, добыча как бы консервируется. Оса зажаливает златку и вводит в жертву какую-то антисептическую, противогнилостную жидкость. Ничего удивительного, если врачу приходит на ум такое объяснение.
Подкрепляя свою догадку, Дюфур напоминает: сохраняем же мы сардинки в прованском масле, коптим селедку, солим и сушим треску. Правда, консервированная или копченая рыба заметно отличается от свежей. Церцерис же с помощью капли яда делает плоть добычи неприступной для гнили, позволяет ей неделями лежать в земле и оставаться свежей. Дюфур считает этот факт чрезвычайно любопытным.
Фабр кое-что знал об убийцах златок, однако, решаясь проверить мнение Дюфура, кажется себе Давидом, выступающим против Голиафа.
В окрестностях Авиньона нет церцерис, о каких пишет Дюфур, и Фабр спешит в Карпантра, в давно исхоженные и дорогие его сердцу места. Здесь он принимается обследовать гнезда ос и видит: органы жуков целы, сочленения ножек гибки, внутренности не изменились. У жуков определенно продолжается пищеварение. Больше того, у них обнаруживаются и признаки раздражимости; опущенные в пузырек с опилками, смоченные бензином, жуки начинают шевелить лапками и усиками. Значит, это не трупы, сохранившие свежесть благодаря введению противогнилостной жидкости. Но это и не имитация смерти, подобная той, что он наблюдал у скарита на пляже в Сетте. Можно думать, что жуки в
гнездах церцерис только оглушены и приведены в неподвижность. Но верно ли это?
Чтоб ответить на вопрос, нужно увидеть церцерис на охоте, проследить всю цепь действий, движение за движением.
С той минуты мысль сосредоточена, концентрируется на тесном участке, счет времени меняется. Само нападение, когда оса поражает жука, совершается за секунды, но, чтоб обнаружить и рассмотреть его, расходуются часы, дни, недели. Надо уметь ждать и уметь не пропустить краткого мгновения.
Церцерис-златкоубийцы крайне редки в местах, где бывает Фабр, зато здесь сколько угодно церцерис другого вида — бугорчатых, самых крупных и сильных в роде. Наблюдение перенесено на них. Но нужно хоть немного распоряжаться своим временем, Фабр же привязан к Авиньону и в Карпантра отлучаться больше не может. .
Приходится применяться к обстоятельствам. В сентябре бугорчатая церцерис начинает строиться. В откосе дороги или оврага гнездится столько ос, что выходы из норок соприкасаются. Церцерис скоблят острыми краями ножек стенки коридоров, прессуют комочки почвы и, пятясь, выкатывают их прочь. Эти струящиеся по склону песчинки выдают присутствие церцерис. Едва ячеи готовы, осы начинают заполнять их кормом для потомства, провиантировать, говорят энтомологи. Заготовляя пищу для своих плотоядных личинок, оса-вегетарианка (сама она питается только пыльцой и нектаром) становится хищницей; землекоп превращается в охотника.
Сколько талантов в этом шестиногом! Фабр не отводит взора от входов в гнезда. Оса вернулась, неся в ножках жертву. С помощью соломинки наблюдатель отнимает у охотницы ее трофей. Это довольно крупный долгоносик клеон. Он весит почти вдвое больше церцерис.
Долгоносик кажется мертвым, но Фабр не обнаруживает на, его теле повреждений. Как же одолевает оса долгоносика?
Между отлетом и возвращением церцерис в гнездо проходит минут десять,— значит, радиус рейсов не слишком велик. За это время нужно обнаружить добы-
чу, подавить ее сопротивление, поднять в воздух и долететь с ней домой.
Фабр бродит в поисках осы, атакующей долгоносика. В поисках мгновения... Безуспешно!
Попробовать приносить добычу к гнездам? Обнаруженная охотницей у самого дома, она должна соблазнить осу. Так, пожалуй, можно заставить ее выдать секрет. Мысль кажется прекрасной, и Фабр принимается обследовать виноградники, пшеничные и люцерновые поля, зеленые изгороди, каменные заборы. Два убийственных дня. Фабр не присел ни на минуту, а нашел, стыдно признаться, трех долгоносиков. И каких? Мятых, запыленных, один без усика, другой без ножки...:
Возвращаясь со своим смехотворным уловом к гнездам, Фабр раздумывает о том, насколько успешнее охотятся церцерис. Ведь они регулярно приносят жуков-— целеньких и свеженьких, словно только из кокона.
Все же он предложит осам свою жалкую приманку.
Церцерис вернулась в гнездо, и Фабр кладет перед входом клеона. Тот уползает, но Фабр возвращает его на место. Наконец показывается широкая голова церцерис, Фабр не сводит с осы глаз и слышит — он признался в этом,— как бьется его сердце. Насекомое топчется перед входом, замечает ползающего поблизости клеона, толкает его, поворачивает, всползает ему на спину и улетает, не причинив ущерба.
Новые опыты перед другими гнездами и новые неудачи. Эти гурманы явно не интересуются добычей, доставленной им на дом. Но, может, клеоны слишком стары? Или прикосновение к хитину оставляет запах, который охотницам неприятен?
Все кажется возможным, когда не знаешь. Ладно, закроем осу и жуков в стакане, вдруг церцерис проявит тут свои таланты? Но в искусственных условиях получается нечто несообразное: долгоносик-дичь схватывает осу-охотницу, а та даже не защищается.
Ну и ну! Он ждал чего угодно, но не этого. И в мире насекомых, оказывается, может получаться все наоборот!
Что же делать? Не отнять ли у осы добычу возле самого гнезда и вместо нее предложить другого жука? Может, церцерис, увлеченная охотой, не заметит подмены? Сказано — сделано: охотница возвращается с долгоно-
сиком, опускается вблизи гнезда на землю, и тут Фабр отбирает добычу, а вместо отнятого клеона кладет своего, заранее приготовленного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39