Умереть, уснуть (англ.). Строка из трагедии В. Шекспира «Гамлет» в пер. М. Лозинского.— Ред.
Их по очереди вызывают в волостную канцелярию к членам волостной управы, они рассказывают свою биографию — сколько может сказать о себе только что вылупившийся из яйца птенец. Их пятеро — три девушки и два молодых человека. Члены волостной управы, видимо, относятся к нему по-дружески, но все же место учителя достается Хенриху Паэранду, у которого аттестат очень средненький и который не знает ни здешних людей, ни здешнего житья — Паэранд родом с другого конца Сааремаа.
Директор школы обещал посодействовать ему, поговорить и наверняка говорил, но случилось совсем не так, как ему хотелось. И Пауль, с тяжестью на сердце, спрашивает у Соосааре, почему волостные депутаты решили не в его пользу.
— Почему? Сами знаете почему. Предубеждение. Его преодолеть нелегко.
— Есть ли у меня надежда вообще занять где-нибудь должность учителя?
— У вас хороший аттестат, а педагогов, получивших образование на Сааремаа, уважают. Попытайте счастья где-нибудь на материке, где-нибудь на той половине Эстонии, где ничего не знают о судьбе вашей матери. До начала учебного года время еще есть, а в Выруском и Вильяндиском краях учителя нужны.
И он поступает, как ему посоветовал Соосаар, и выдвигает свою кандидатуру в Алутагусе, где его никто не знает. Другая кандидатка — старшая учительница, в школе же нуждаются в учителе. Ему сообщают, что выбран он. Вначале жаркая радостная волна проходит по нему, он благодарит за избрание и уже выходит из волостной управы. Но какая-то сила тянет его обратно, заставляет вернуться и снова предстать перед теми, кто его избрал. Сначала он не может выдавить ни слова, но потом говорит, задыхаясь:
— Я рассказал вам свою биографию и о своих родителях... Моя мать действительно умерла, но умерла... в Ватку.
— Что за Ватку... это тюрьма?— поправляет его один из членов волостного управления, который никогда не слышал этого названия. Но слово «тюрьма» все еще звучит в помещении волостной управы, и кто-то другой продолжает то, что не успел сказать первый:
— А почему вашу мать заключили в тюрьму? По уголовному или политическому делу? Прятала красных? В газетах писали, что на Сааремаа...
Он отрицательно поводит головой.
— Нет, моя мать умерла в Ватку, в колонии прокаженных. Я здоров, как это подтверждает представленное вам врачебное свидетельство. Только раз в году я должен показываться врачу.
Все теряются, как растерялся и он сам. Он же был здоров, по крайней мере здоров сейчас и хочет получить должность учителя. Он уже получил это место — зачем же он пришел пугать членов волостной управы болезнью своей матери?! Он сожалеет, что сказал э т о, но уже поздно. Выборщики колеблются, выспрашивают подробности болезни его матери и несмотря на то, что он уверяет их в своем здоровье, меняют свое решение. Должность получает учительница, которая, в расстроенных чувствах, уже ушла из волостного дома.
Вот обрадуется та, которая выбрана в учительницы. Он же, считая центы на проезд, направляет свои стопы к латвийской границе, в волость Рабалаане, где надеется получить место. Он решает быть в дальнейшем разумным и не открывать перед волостными деятелями свою душу. Правда, это не сообразуется с точкой зрения отца педагогики Песталоцци. Песталоцци говорит, что учитель, который требует честности от своих учеников, должен быть прежде всего безупречно честен сам. Если учитель скрывает что-то от тех, кто его избрал,— скрывает то, что его больше всего гнетет, как сможет он воспитывать и учить детей? Не станут ли дети играть с ним в прятки, как играл в прятки с их родителями сам он? Но он утешает себя тем, что всему есть границы, и, пожалуй, честности тоже. Утешает себя и пословицей, которая разрешает и что-то приврать, и что-то украсть, иначе не проживешь на белом свете.
Однако получается так, что именно здесь, в далекой от Сааремаа волости Рабалаане, он попадает впросак, когда капельку привирает вернее, утаивает правду. Аттестат, справки и документы, которые он представляет в волостное собрание, все в порядке, биография — обычна для молодого человека из бедной семьи, старавшегося получить образование. Знает и простой труд, может учить ему детей, может руководить хором из местных любителей, может дирижировать им даже в церкви в сопровождении органа. И в школе, и в общественной жизни нужны чаще мужчины, и, судя по всему, его возьмут на должность.
Но потом один из членов волостного собрания, чье лицо как будто слегка знакомо Паулю и который тоже вроде когда-то его видел, говорит:
— Мой брат на Сааремаа служит констеблем, в той же волости, откуда родом вы. Он говорит, что там все еще встречается проказа. Отчего она — от морского климата, от рыбы или еще почему? Как вы считаете — небось знаете?
Брат того самого констебля, брат Лийванда, что приехал на Весилоо ловить их после того, как заболела мать; потом отвез их в Хару, к доктору. Этот человек слышал от брата все, от него ничего не скроешь.
— Моя мать тоже была прокаженная, прошло уже восемь лет, она вскоре умерла в колонии. Где она заразилась этой болезнью, никто не знает.
— А она не передается по наследству, скорее, пожалуй, просто от человека к человеку?
— Да, так говорят. Но я здоров, справка врача приложена к документам.
— Конечно, конечно. И находитесь, конечно, под наблюдением врача?
— Да,— ответил он громко, ясным голосом.
После долгого молчания его спрашивает, но не брат констебля, а полный человек, сидящий перед ним на стуле:
— Почему вы этого не сказали сразу, когда излагали свою биографию?
— Я здоров, возможно, здоровее, чем кто-то другой, кто не находится под наблюдением врача. У меня есть справка от врача, и вы видите сами, что я здоров,— зачем мне еще и говорить об этом?
— М-да, конечно... Но мой брат говорил, что эта болезнь может скрываться в человеке двенадцать или даже больше лет... Ученики в школе... вы, пожалуй, зря выбрали эту профессию.
То же самое, хотя и не впрямую, говорят и в других волостях, где он пытается выдвинуть свою кандидатуру и от души, ничего не скрывая, рассказывает всю свою биографию. Рассказывает не так, как в Алутагусе, выворачивая наизнанку свою душу, но кратко и спокойно, пытаясь показать, что давно уже осилил это горе и тем самым и выборщики могли бы не беспокоиться об этом. Но точно так же, как сам он не избавился от гнетущей своей думы, не может он убедить и других. Если бы мать умерла от чумы, холеры, туберкулеза, рака или сифилиса, паренек со своим хорошим аттестатом был бы назначен учителем.
В романе «Правда и справедливость» Индрек полюбил Рамильду, девушку, больную туберкулезом, и хотя туберкулез более заразная болезнь, чем проказа, никто не презирал Индрека. Будь же Рамильда прокаженной, иначе, пожалуй, сложилась бы и вся судьба Индрека. Что проказа не только на Сааремаа, но и на континенте все еще считается самой страшной болезнью, это Пауль изведал лучше, нежели кто бы то ни было, когда в тщетных поисках работы ездил из волости в волость.
Как хорошо, что маленький участок Мяннйку все еще его, как он благодарен папаше Нээме, что тот не позволил Яану продать их родительское наследство! У него по крайней мере есть крыша над головой. Хлеб он добудет с помощью Белянки на каменистой пашне на берегу. А приварок поймает в море. Но что делать с аттестатом, ради которого он столько лет просиживал штаны за партой? Было бы за этими хорошими оценками лишь его собственное усердие, но в каком же он долгу перед соседями из Нээме, перед Песу Лийзой, перед звонарем Прийтом и его Маали, перед директором школы, который приободрил его и посоветовал учиться дальше, перед братом, который и погиб-то отчасти из-за него. Если бы на гимназию не уходило так много денег, Яан, пожалуй, остался бы в Мяннйку, был бы жив и сейчас. Яану он уже не сможет вернуть свой долг, но о других он не должен забывать. К тому же вопрос не только в деньгах. Все эти люди верили ему, доверяли. Их доверие столкнулось с недоверием многих, большинства. Он должен как-то доказать этому большинству, что они ошиблись и что те, кто, несмотря ни на что, поддерживали его, все же правы.
Но как это сделать? Яан считал, что он сможет заставить людей доверять ему и уважать его с помощью денег и богатства. В книге по истории написано, что один из императоров Рима был прокаженным, и все же люди должны были почитать его как бога. Но такое почтение смехотворно, оно обращено не столько против самого императора Константина, сколько против всех тех, в чьих руках сила и власть.
От директора Соосаара, который охотно взял бы его учителем в хараскую школу, если бы это зависело только от него, он однажды получил письмо. Старому, восьмидесятилетнему кистеру трудно играть на органе своими
ревматическими пальцами даже обычные хоралы, не говоря уже о хоральных прелюдиях. Кистер и впредь остается совершать церковные обряды, но приход не столь беден, чтобы экономить на жалованье органисту. Какой-нибудь учитель может при желании занять место органиста вдобавок к своей основной работе, но, поскольку, например, в случае похорон органист должен быть занят и в будни, пастор предлагает должность органиста ему, молодому безработному учителю, которому прочие занятия мешать не будут.
Итак, он становится органистом хараского лютеранского прихода. Зарплата такая же, как у звонаря Прийта, почти половина того, что он получал бы на должности учителя. Приходу не понадобилось срезать жалованье старого кистера. Но сборы были невелики, чтобы платить ему, Паулю, приличное жалованье. По жалованью он как бы сопричислен к одному сословию с звонарем. И в те дни, когда он должен быть в Харе, как и бывало прежде, Пауль обитает на квартире у Прийта и Маали. Впрочем, жалованье — это не самое существенное, он привык обходиться малым. Самое существенное было то, что сын Лээны Лайд сидел на хорах перед органом, в прелюдии тихо вводил низкие басы, потом все громче грохотали под его пальцами клавиши, и, переходя к хоралу, он повелевал петь вслед за его мелодией всему приходу. Этот самый сын Лээны Лайд, сын прокаженной вдовы, благословляет звуками органа всех тех, кто пришел в храм, дабы вступить в христианский брак. Этот же самый сын Лээны Лайд провожает горестными звуками тех, кто навечно покидает юдоль земную. И, будучи соучастником рождения, жизни и смерти, сплетая все это воедино, Пауль понемногу избавляется от горечи, охватившей его в те дни, когда он искал должность учителя. Быть может, это было скорее счастье, чем несчастье, что он не поступил в школу учителем; быть может, класс, наполненный детьми, не подлинное его призвание, а место его — в высокой, гомонящей, тысячеголосой церкви прихода. Вот он сидит на хорах и ведет органом за собой голоса прихода, но когда-нибудь будет стоять за кафедрой и произносить нагорную проповедь, зажигать сердца и души прихода горячими словами.
Блаженны те... Блаженны те...
У кого есть уши, да услышат...
Вначале стремление перебраться с хоров, от органа на кафедру и к алтарю кажется такой неосуществимой меч
той, что он обуздывает себя, не дает себе воли и думать об этом. Но вот он уже копит деньги на университет, ест только то, что ловит в море и собирает на жалких полях в Мяннйку. И когда какой-нибудь прихожанин сует ему монеты за игру на органе во время похорон, Пауль с благодарностью принимает. И уже изучает он сам, без учителя, латинский язык, который, несомненно, пригодится на богословском факультете, но который педагогам не преподавали.
Но неужели он ничего не усвоил от своей беготни из-за места школьного учителя? Разве не может случиться то же самое после окончания богословского факультета? И школа, и университет, правда, дают свидетельство об окончании, аттестат, но как волостной сбор не признал учительского аттестата, так и приход может не признать университетского свидетельства. На кафедру пастора проходит, пожалуй, тот, у кого нет такого пятна, которое не может смыть никакое высшее образование... Сейчас у него низкооплачиваемое, но уютное место органиста, лучше уж ему совершенствовать свое мастерство, играть на органе; скорее надо думать о консерватории, чем об университете. Органист в Тарту или в Таллине при каком-нибудь приходе, пожалуй, зарабатывает больше, чем пастор в Харе... Зачем стремиться попасть за кафедру, если люди не хотят, чтобы ты был здесь? Зачем пытаться взлететь выше, чем могут нести тебя твои крылья?..
Нет, крылья его выдержат, он в них уверен, как-нибудь он сумеет окончить университет, но не уверен Пауль ни в одном приходе, не уверен, что его выберут пастырем душ...
И все же он день за днем зубрит латынь, и, чтобы не давать воли искушению, не покупать новую рубашку, а то и костюм, зимою он месяц за месяцем копит деньги и весной кладет эту малость на хранение в банк.
После праздника воскресения, когда старый пастор Танг хвалит его за игру на органе, он исповедуется пастырю в своих сомнениях и мечтах. И удивительным образом старый пастор, хоронивший в Ватку его мать, не разделяет его сомнений... Да, но и директор гимназии Соосаар не сомневался, когда подбивал его поступить в гимназию.
— Мое слово в приходе значит больше, чем Соосаара в волости,— говорит старый седовласый пастор, который вот уже двадцать лет служит здесь в приходе.
— А вы сами?
— Испытательный срок — год — вы проведете здесь, при мне. А потом останетесь вместо меня. Если бог даровал мне еще жить здесь, на этом свете, я буду путешествовать. Моя дочь и внучка живут в Австралии. Перед закатом своего солнца я хочу увидеть их.
— Вы говорите так, будто у меня уже университет позади. Я не знаю, выдержу ли я. Расходы очень большие.
— Кто поможет себе, тому поможет и бог, кто не помогает ни себе, ни ближним своим, от того бог отвернет свой лик. Я следил за вами, молодой человек. Вы еще незрелое семя на горе господней. В вас еще много гордыни, но я все же верю, что после тяжелой болезни матери вашей господь выбрал именно вас вспахивать свои здешние поморские поля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17