— Пусто, — разочарованно сказал Трофимыч, — пусто, мать его так!— Ты погоди, не мельтеши. Оглядись повнимательней, — сказал Корсаков.— А чего тут глядеть, — Трофимыч повел рукой.Комната и вправду была пуста. Игорь подошел к столу, заглянул за него.— Ты рассказывал, как мужики вино нашли, — напомнил он, — вот, полюбуйся.За столом стоял полупустой ящик, наполненный какой-то трухой, из которой торчали горлышки запечатанных сургучом бутылок. Трофимыч метнулся к столу, выхватил бутылку, протер ее ладонью.— Хе… а, черт, не по-нашему написано— Дай-ка, — Корсаков взял у него бутылку, повернулся к свету, — «Henessey», тысяча… — он почувствовал, как у него перехватило дыхание.— Чего? — насторожился Трофимыч, — барахло?Корсаков откашлялся.— Трофимыч, ты хочешь купить этот особняк?— А на хрена он мне? — озадаченно спросил напарник.— Пивную устроишь, — ответил Игорь, чувствуя, что сердце забухало так, что вот-вот могло проломить ребра.— Не люблю я пива, — сказал Трофимыч, — что с вином-то?— Это не вино, родной ты мой, это коньяк!— Хрен редьки не слаще. Продать можно будет?— Можно, еще как можно. Только с умом надо, понял?Игорь присел на край стола, лихорадочно соображая.— Так, Трофимыч. Ты сидишь здесь, стережешь коньяк и все остальное, — Игорь поставил бутылку на стол, взял в руки книгу, смахнул ладонью пыль и полистал ее.Трофимыч заглянул через плечо.— Тоже не по-русски.— Эта — на французском, — Корсаков отложил книгу и взял другую, — а эта на латыни. Эта… я даже не знаю на каком языке, но… — сказал он и замолчал.На открытой странице он увидел удивительно знакомые символы. Именно такие он перенес на свою картину «Знамение», заставив человеческие фигуры тянуться к ним сквозь багровый туман.— Что там?— Не знаю, — задумчиво сказал Корсаков, — но книги тоже, мне кажется, немалых денег стоят.— Вот свезло, так свезло, — выдохнул Трофимыч, — я одного барыгу знаю — книги можно разом ему сдать, и винцо тоже.— Ты не спеши. Если я правильно понимаю, то у твоего барыги денег не хватит все это купить, — пробормотал Игорь.— А картишки? Смотри ты, пакость какая, — Трофимыч скривился, рассматривая карты, размером с почтовую открытку, — прям порнуха, прости Господи.— Это карты Таро, — пояснил Корсаков, — специальные карты для гадания. Играть в них нельзя, — он собрал карты и сложил в плоский футляр. — Трофимыч, слушай команду: сидишь здесь, стережешь это добро. Ни ногой отсюда!— Может, мужиков позвать?— Я тебе позову! Сначала надо знающего человека найти, оценить товар, продать и при этом не продешевить. А мужиков угостишь с выручки, понял?— Понял.— Ну, то-то, — Корсаков спрятал футляр с картами в карман, прихватил со стола бутылку и двинулся к двери. — Через час, ну, полтора, я вернусь. Ты даже не представляешь, что мы нашли. Одна такая бутылка целого состояния стоит. А если все продадим, то послезавтра уже будем на Канарах загорать.— А почему послезавтра?— Потому что паспорта заграничные еще сделать надо, — пояснил Корсаков. — Мебель тоже продать можно, но с ней хлопот много, а коньяк, дай Бог, сегодня уйдет.— Понял, — радостно закивал Трофимыч, — давай, Игорек, не мешкай. А где это — Канары?— Там, где всегда лето и все тетки загорают без лифчиков, — не пускаясь в детальные объяснения, сказал Корсаков.Был почти час ночи, моросил дождь и на Арбате остались только самые голодные музыканты и самые влюбленные парочки. Впрочем, возможно, им просто некуда было пойти.Корсаков почти бегом добежал до метро «Арбатская» и успел купить телефонную карту в закрывающейся кассе. Теперь бы еще вспомнить телефон Лени Шестоперова! Несколько раз он попадал не туда, наконец в трубке прозвучал недовольный голос Шестоперова. У него была странная манера говорить по телефону: вместо «алле», или «слушаю вас», Леня вопрошал «чего надо?».— Чего надо? — раздалось в трубке и Корсаков с облегчением вздохнул.— Леня?— Я за него, — пробурчал Шестоперов. Он был явно не в духе.— Как здоровье драгоценное?— Ты что, смеешься? Только из-под капельницы.— Что-о? — испугался Корсаков.— Что слышал. Я, как с тобой расстался, так и не смог остановиться. Этот Георгин, в рот ему талоны…— Герман, что ли? — уточнил Корсаков.— Ну да. Просто бездонная бочка какая-то. И заводной, как апельсин. Константин на второй день сломался — мы его к маме отвезли, а сами продолжили. В моем возрасте после такого загула только с помощью капельницы отойти можно.— Не обязательно. Я вот сам выхожу из штопора, — похвалился Корсаков, не упомянув, чего это ему стоит. — Но я по другому поводу звоню. Дело есть, Леня.— Слушай, Игорек, давай завтра, а?— Никак нельзя завтра — опоздать можем. Ты скажи, твой знакомый, ну тот, банкир, все еще на свободе?— Михаил Максимович? — помолчав, вспомнил Леня, — Пока да. У него то ли Зюйд-банк, то ли Зип-банк, а что?— А старье он до сих пор коллекционирует?— Антиквариат? Да. Я его в Лондоне встречал — он на аукцион приезжал.— У меня есть кое-что для него, — сказал Корсаков.Шестоперов долго вздыхал, сопел в трубку. Игорь понял, что Леня не верит, будто он может предложить что-нибудь ценное.— Ты уверен, что он заинтересуется? — наконец спросил Леонид.— Думаю, что заинтересуется.— Что именно ты хочешь предложить и причем здесь я, ты ведь и сам с ним знаком.— Не по рангу мне теперь с Михаилом Максимовичем общаться, — усмехнулся Корсаков, — другое дело — ты. Известный живописец, живой классик…— Ну ладно, ты уж совсем-то… — заскромничал Леня, — давай, дело говори.— Говорю дело: есть коньячок. Старинный коньячок, французский.— Ага, — буркнул Леня, — коньяк он может взять. Особенно, если начала двадцатого, или конца девятнадцатого века. Погоди, я ручку возьму, данные записать, — он пропал на несколько минут, — ничего не найдешь в этом бардаке. Все, диктуй.— Пиши, — как можно небрежней сказал Корсаков, — коньяк «Henessey», на этикетке фамильный герб рода Хенесси — рука с секирой, пробка сургучная, выдержка двадцать пять лет. Записал?— Записал, — деловито сказал Шестоперов, — все это хорошо, но главное — год производства. Год обозначен?— Обозначен, — успокоил его Игорь, — пиши: год производства… — он выдержал паузу, — одна тысяча семьсот девяносто третий.— Пишу, — повторил Леня, — одна тысяча… как? Что? Какой год? — внезапно заволновался он, — ты трезвый, Игорек? Не шути святыми вещами!— Я не шучу, Леня. Год — тысяча семьсот девяносто третий. Год французской революции.— Так… так… — Шестоперов быстро терял способность к членораздельной речи, — Игорь, э-э… м-м… Вот! Игорь, сковырни пробку! В начале девятнадцатого века, а может и в восемнадцатом, бутылки с коньяком запечатывали помимо пробки и сургуча расплавленными золотыми луидорами.Корсаков расковырял сургуч, в тусклом свете уличных фонарей блеснул желтый металл.— Если это не золото, то я не великий русский живописец, — заявил Корсаков, сдерживая ликование.— Так, я сейчас звоню Максимычу, — зачастил Леня, — а ты стой там и жди нас, все, пока.— Стой, — заорал Корсаков, — ты хоть спроси, где я.— Черт, действительно. Ты где?— Я у метро «Арбатская». Встречу вас на Гоголевском бульваре возле памятника Николаю Васильевичу. Через полчаса я туда подойду. Узнаешь меня по «стетсону». И главное — не задерживайся. Ты же знаешь, спиртное, даже раритетное, на Арбате долго не хранится.— Игорек, да я… пчелкой, птичкой, ракетой… Слушай, — внезапно опомнился Шестоперов, — а я что с этого буду иметь? Как посредник, а? Десять процентов от сделки…— Нет уж, дорогой, — категорично возразил Игорь, — пусть тебе банкир платит процент. Зря что ли ты его «Максимычем» зовешь.— Ладно, черт с тобой. Но кабак и девки с тебя.— Заметано, — с готовностью согласился Корсаков.Игорь присел на скамейку во дворе в Филипповском переулке, недалеко от здания театра Новой Оперы. Полчаса можно было посидеть, подумать.Постепенно радость от находки схлынула, оставляя множество вопросов — так дождевая вода уходит в водосток, оставляя после себя окурки, спички, павшие листья. Если Трофимыч удержится, чтобы не позвать мужиков обмыть находку, то коньяк они продадут — в этом Игорь был уверен. Деньги никогда не помешают, а деньги должны быть немалые. Можно будет наконец снять студию, поработать нормально. Ирке деньжат подкинуть — алименты ведь Корсаков не платил: при разводе решили, что хватит с Ирины квартиры, которую он ей оставил. Нет, не предстоящая сделка с банкиром беспокоила его, а книги. Письмена, которые Игорь увидел, не давали ему покоя. Он постарался припомнить обстановку потайной комнаты: голые стены, бюро, стол, ящик с коньяком, книги, карты… карты! Корсаков пошарил по карманам, ага, вот они. Он достал плоский футляр, погладил пальцами глянцевую поверхность. У него была одна знакомая, потомственная колдунья, как она себя называла. Гадала она по хрустальному шару, по пеплу, и в том числе по картам Таро.Игорь открыл футляр, вынул колоду и раскрыл карты веером. Нет, у гадалки карты были другие — с ярким рисунком, а эти выполнены в двух-трех цветах: серо-черном и фиолетовым, что ли? Корсаков вытянул одну карту, повернулся к свету, разглядывая рисунок. К камню прикованы обнаженные мужчина и женщина, а над ними, восседая на камне, расправил перепончатые крылья демон, или языческое божество. Что-то знакомое было в изображении нависшего над людьми чудища. Помнится, когда Игорь начинал свой цикл «Руны и Тела», он изучал скандинавские руны — футарк, еврейские письмена, египетские иероглифы, и тогда ему попался на глаза шифр тамплиеров. Точно! Этого демона почитали рыцари храма, несмотря на свою приверженность христианской религии, а может, именно поэтому. Бафомет Бафомет — ослиноголовая культовая фигура рыцарей Тамплиеров, козел шабаша в средневековом колдовстве, — происхождение которого неизвестно. В ранних изображениях, он обычно представлялся приподнятым над троном или трехногим табуретом, окруженный исступленными женщинами. Теодор Реусс v посвященный во Франкмасонский орден около 1900 года и принимавший участие в посвящении Рудольфа Штейнера, а также основатель и Великий Магистр О. Т. О. (Ordo Templi Orientis), описывал Бафомета,= как андрогинное существо, состоящее из= субстанций всех элементов, и иногда тем, чьей сущностью было «проявление или отображение мира существ, созданных небесным дыханием». Е. П. Блаватская видела в Бафомете экстрасенсорную сущность, психическое силовое поле, в ее терминологии — «духовная магия», — каббалистическое орудие Великой Силы. Современные маги и ведьмы поклоняются ему как главному колдуну, воплощению экстатического наваждения и инстинктивной мужественности.

, вот как его называют. Одно из имен или воплощений Люцифера, падшего ангела. И кажется франкмасоны — вольные каменщики, переняли многое от разгромленного ордена тамплиеров. Надо будет сходить к этой гадалке, как ее теперь зовут, Лиана, Вивиана?Занятый своими мыслями, он не услышал приближающихся шагов и поэтому вздрогнул, когда услышал, что к нему обращаются.— Что за картинки? Порнушка?Корсаков поднял голову. Рядом стоял Сергей Семенович Федоров — участковый. Вид у него был помятый: фуражка криво сидела на круглой голове, плащ был распахнут, галстук торчал из нагрудного кармана.— Да вот, решил миниатюрой заняться, — сказал Корсаков, убирая карты в футляр и пряча его в карман.— Что, платят больше?— Платят меньше, но и расходов немного, — Игорь принюхался. От участкового крепко пахло спиртным, — празднуете что-то?— А что, только в праздник пьют? — вопросом на вопрос ответил Федоров, — с горя тоже принимают, и бывает покруче, чем с радости.— Что-то случилось?— А-а, — Федоров махнул рукой, присел рядом, — выпьешь со мной? Не могу один, а выпить надо, — участковый с надеждой посмотрел на Игоря.— Да я в завязке, Сергей Семенович, — попытался отказаться Корсаков.— Ну, хоть по пять грамм, а?— Если только по пять грамм, — согласился Игорь, проклиная свою интеллигентскую мягкотелость.Федоров поставил на скамейку бутылку, в которой плескалось грамм сто пятьдесят водки, достал из кармана плаща два смятых пластиковых стаканчика и, расправив их, посмотрел на свет — не порвались ли.— У меня и закуска есть, — он вытащил пакет соленого арахиса, бросил на скамейку и разлил водку.— За что пьем? — спросил Корсаков.— За Родину-мать! — неожиданно рявкнул Федоров и опрокинул водку в рот.— Давно не пил за Родину, — пробормотал Игорь, осторожно выпил и, поставив стаканчик, прислушался к ощущениям. Вроде, водка прошла нормально.— Понимаешь какое дело, Игорек, — Федоров разорвал пакет с орешками и сунул в рот горсть, — собирают нас сегодня в отделении и зачитывают приказ: в составе сводного отряда ГУВД такие-то и такие-то направляются в Чечню. Два дня на сборы, мать их за ногу. Вот и я сподобился на пятом десятке бандюганов по горам ловить. Будто мне их здесь не хватает. А я «калашников» с самой армии в руках не держал — двадцать лет с лишним.— Да-а… — только и смог сказать Корсаков, — а что, подмазать кого-нибудь нельзя?— Э-э, милый. Приказ из министерства, а там знаешь сколько живоглотов? Всех не подмажешь. Так что остаешься ты без прикрытия — капитана Немчинова тоже забирают.Плохи дела, — подумал Корсаков. Коньяк продам, книги спрятать можно, а мебель надо побыстрее сбыть. И притихнуть, не высовываться, а то и съехать с Арбата. Если из «пятерки» ребят заберут, то сюда подкинут кого ни попадя. Такой беспредел начнется, что только держись.Федоров с сожалением отправил пустую бутылку в урну, посмотрел на Корсакова.— Может, еще возьмем?— Еще? — Корсаков подумал, — Есть у меня, Сергей Семенович, что выпить. Коньяк будете?— Видать, неплохо ты заработал, раз на коньяк перешел, — удивился участковый, — а чего ж не выпить, давай.— Нож есть?— Держи, — Федоров подал ему нож с выкидным лезвием.Корсаков сбил сургуч, долго ковырял полурасплавленный луидор с чьим-то портретом.— Давай горлышко отобьем, — предложил истомившийся Федоров.— Нет, мне бутылка нужна.— Сдавать что ли пойдешь?— Сдавать… — усмехнулся Корсаков, — а что, сдам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33