Гсподи, сколько ж лет прошло с тех пор? Хотя, и не так уж много… Шесть. Или семь. В общем, меньше десяти это точно. Танечки у него тогда ещё не было.
С трудом поборов в себе желание спихнуть Аню со стола, он улыбнулся:
— Очень рад. Очень. Давно тебя не видел. Знаешь, я занят был очень. Работа-работа-работа. Может, и пропустил твой звонок, не обижайся.
Аня улыбнулась ещё шире, и кокетливо поболтала в воздухе ножкой, обутой в красную лаковую туфельку.
— Не оправдывайся, Костик. Таким мужчинам как ты — оправдываться не к лицу. Ты же всегда был таким… Уверенным в себе. Что с тобой?
— Ань, ты же знаешь…
Улыбка девушки стала вдруг скептической:
— Костя, полтора года прошло. Пол-то-ра. Год траура ты выдержал, молодец. Долго ещё бобылем ходить будешь? Тебе всего тридцать семь. Жизнь продолжается, Костя. Ты в последний раз когда отдыхал? Когда ездил куда-то? Что ты как улитка сидишь в своей раковине, и носа не кажешь? Мертвое — мертвым, живое — живым. На Тане твоей свет клином не сошёлся…
…Он даже не понял, каким образом его рука оказалась на Анином горле.
Он остановился только тогда, когда она захрипела.
— Блядь! — То ли выругался, то ли констастатировал факт, и, сжав руку в кулак, подошёл к окну, упёрся лбом в стекло, и свободной рукой ослабил узел галстука. Глубоко задышал.
Потом обернулся.
Аня сидела на полу, держась руками за горло, и кашляла.
Он молча наблюдал за тем, как меняет цвет её лицо. С красного на молочно-белый.
Кашель утих.
— Всё? — Спросил он, и его щека нервно дёрнулась.
Аня медленно поднялась с пола, не сводя с него глаз. В её взгляде читалась целая гамма чувств. От страха до презрения.
— Тебе надо лечиться, Костя. Ты реально поехал головой. Тебе нельзя находиться в обществе нормальных людей.
— Так не находись. В моём обществе. Я тебя не звал.
Видно было, что шок уже позади. Анины щёки стали розоветь.
— Мне говорили, что ты после её смерти с катушек съехал. Я не верила. Я, наверное, одна только и не верила…
— А теперь?
— Теперь? — Аня посмотрела в окно, и задумалась, поглаживая своё горло, — А теперь верю. Ты стал другим, Костя. С тобой страшно.
— Страшно? Вот и не звони. И всем тем, другим, тоже передай, что Власов съехал с катушек. Власов страшным стал! У-у-у-у-у-у! — он взвыл, и поднял над головой руки, — Страшно? То-то же. Вот пойди, и расскажи всем. Быстро!
Аня посмотрела на него с жалостью:
— Никому я ничего не скажу. Потому что… А это уже и неважно почему. Прощай, Косточка. И старайся держать себя в руках. В следующий раз на моём месте может оказаться не тот человек… Дурак ты.
Он не стал провожать Аню глазами. И одновременно со звуком захлопывающейся двери раздался звонок.
Номер не определён.
Трясущимися руками он схватил трубку, и постарался выровнять дыхание:
— Слушаю.
— Костя, три недели беременности. Пока всё хорошо.
У него перехватило дыхание, и он схватился рукой за горло.
Как Аня.
— Костя, вы меня слышите?
Он сглотнул слюну, и хрипло ответил:
— Да. Я вас слышу. Спасибо.
В трубке возникла пауза. Словно на том конце раздумывали: положить трубку сейчас, или добавить к сказанному ещё что-то. Потом раздался голос:
— Если вам интересно посмотреть на результаты УЗИ, можете приехать через час по известному вам адресу.
Не успев даже обдумать ответ, его язык самопроизвольно выпалил:
— Я еду!
— Хорошо. Ждём вас.
Отбой.
Часы показывали два часа дня.
* * *
На деревянном кресте лежали жёлтые листья. Жёлтые-желтые. Чистые, без единого пятнышка.
"У тебя сарафан такой был, помнишь? Жёлтый. Ты в нём как девочка была… Маленькая"
Рука не поднималась почему-то взять — и смахнуть эти листья на землю.
"Пусть лежат. Красиво"
Памятник пока не ставили. Место, говорят, плохое, глинистое. Земля долго оседает. Второй год песком поднимаем каждые полгода. А всё как не приеду — крест в землю уходит по самую табличку…
Фотографию тоже бы заменить нужно. Эта выцвела за лето. Глаза у неё карие были. Как у Бэмби из диснеевского мультика. А на фотографии серые. Это от солнышка. Выгорели…
— Ну вот… Пришёл я, Тань…
И молчу стою.
Странно всё как-то. Как не к ней пришёл. Слова приходится выдумывать-выдавливать. А совсем недавно — сами откуда-то рвались… Может, оно так и надо. Может, и к лучшему это.
Я молчу, и она молчит. Только листья жёлтые лежат на кресте как солнечные зайчики.
— Тань, ты прости меня, прости…Мне тяжело говорить, но сказать надо… Я, наверное, в последний раз прихожу, Тань. Я не бросаю тебя, нет. За тобой тут присмотрят, я уж договорился. Скоро, совсем скоро мы с тобой снова будем вместе. Рядом, как раньше. И я не хочу даже вспоминать… Чёрт… В марте ты уже… Уже… Как это назвать-то, Господи? Вернёшься. Маленькая Танечка. Девочка с карими глазами… Мы же оба этого хотели. И у нас всё получилось. Назови это как хочешь: чудо, Божья помощь, неимоверная удача… Без разницы. Главное, что всё почти получилось.
Я оторвал взгляд от листьев-зайчиков, и посмотрел ей прямо в глаза. Таня смотрела на меня серьёзно. Хотя, может, и показалось. Может, и не смотрела она на меня вовсе. Или не на меня смотрела. Я выдавил из себя улыбку. Такую, которую выдавливают из себя родственники неизлечимо больного человека, скрывая от него диагноз:
— А я уже видел её… То есть тебя. Маленькая она… Ты, то есть, такая… Ещё не видно ничего толком, а сердечко бьётся быстро-быстро… Ты не скучай тут, ладно? Присмотрят за тобой, одну не оставят. Ты пойми только: я не от тебя, я от воспоминаний тех уйти пытаюсь. Ни к чему нам они теперь. Новая жизнь впереди. С нуля. Ты… Ты не обижайся, родная…
Таня молчала.
Я подождал немного. Чего? Не знаю. Может, знака какого-то… Что поняла, что услышала, что отпустила с миром…
И почему-то всё это время смотрел на листья. Они лежали на месте. Не упали, не слетели, ничего…
— Прощай, Танюшка.
Развернулся, прикрыл за собой дверку оградки, и торопливо зашагал к выходу.
И только когда заводил машину, вспомнил, что в первый раз, почти за два года, что сюда езжу, я не погладил на прощание Танину фотографию…
… В Центральный Детский Мир он вошёл быстрым шагом, и тут же остановился.
"Господи, сколько ж лет я сюда не заходил, а? Двадцать? Да нет, больше, наверное. А часы, часы тут остались? Где они?"
Повертел головой, прошёл вперёд через современные автоматические турникеты, и поднял голову вверх. Огромные часы показвали без одной минуты час.
"Если они до сих пор работают — это будет просто чудо. Надо желание загадать, пока время есть. Если ровно в час дня из часов начнут выезжать игрушки, тогда…"
Загадать он ничего не успел, потому что часы вдруг ожили, дверки распахнулись, и из них медленно стали выезжать Кот в Сапогах, Заяц, Петух, Лиса…
Глаза заслезились от яркого света. Или не от света? Почему-то в голове всплыли яркие воспоминания: вот его, маленького такого, мама ведёт за руку в секцию детского трикотажа (его тогда очень пугало это незнакомое странное слово), а он отчаянно упирается, и требует купить красный паровозик… Мама сердится, бранится, а он упирается и плачет. А потом они с мамой стояли вот тут, прямо на этом самом месте, и смотрели, как из волшебных часов выезжают сказочно красивые игрушки. А потом снова уезжают обратно в часы. Мама тоже тогда смотрела на это с таким восторгом… А он прижимал к груди коричневый бумажный свёрток с паровозиком, и ел мороженое в вафельном стаканчике…
За Лисой захлопнулась дверка до следующего часа, а он, не скрывая улыбки, направился искать по этажам детскую коляску…
* * *
Теперь счёт шёл на дни. Костя не находил себе места. Айболит не звонил, и это очень пугало и настораживало. Костя успокаивал себя, что, наверное, всё идёт хорошо. Иначе, Айболит бы позвонил.
Он уже не знал, чего боится больше: звонка или неизвестности. Ночью клал телефон под подушку, и долго не мог уснуть. Иногда ему снилось, что звонит телефон, и он просыпался, и долго кричал в трубку "Алло! Говорите!" — пока до него не доходило, что звонок — это плод его воображения.
"Как бы не сойти с ума. Вот смешно получится: Таня домой приедет, а я тут сижу на полу, и из валенка стреляю. Обхохотаться можно. Так нельзя. Мы почти до конца дошли. Таблеток попить каких-нибудь, что ли?"
Иногда, когда совсем не спалось, Костя поднимался на второй этаж, и осторожно входил в будущую Танину комнату.
Под небесно-голубым балдахином стояла белая резная кроватка. Чуть поодаль — комод и пеленальный столик. Манеж в углу. И много-много кукол. Таня не любила розовый цвет. Говорила, что в розовом ходят только болонки и их хозяйки…
Костя улыбался каждый раз, когда вспоминал, как он выбирал эту мебель и одежду. Его тогда спросили: "Кого ждёте? Мальчика или девочку?", а он, не задумываясь ляпнул: "Таню!"
Молодая продавшица засмеялась, и подумала, наверное, что у будущего папы от радости крышу снесло. И тут же притащила ворох розового атласа и кружев. "Только не розовое!" — запротестовал. И, после долгих споров с продавщицей (удивительно, но она не вызывала раздражения), купил гору всевозможных детских вещей голубого цвета. Танечкиного любимого.
"Вот тут ты будешь жить. Пока не подрастёшь. А потом видно будет…"
Странно, но ему не приходило в голову, а что будет потом, когда Таня вырастет из этой кроватки? Хотя, ничего странного. Она ещё даже не появилась на свет…
Как всегда бывает, когда чего-то очень долго ждёшь, всё приходит и случается тогда, когда ты достигаешь крайней степени ожидания, граничащей с отчаянием.
Звонок раздался ночью.
Костя вскочил, и закричал в трубку:
— Алло! Говорите!
И вместо привычной тишины, после которой приходила какая-то детская обида, он услышал голос Айболита:
— Два килограмма, девятьсот пятьдесят граммов. Пятьдесят сантиметров. Здорова.
Вначале Костя ничего не понял. Что там в граммах? Кто здоров? Откуда эти цифры?
Через десять секунд до него дошёл смысл сказанного, и он подскочил на кровати:
— Родилась?!
Айболит хихикнул:
— Обычно спрашивают по-другому: "Родила?", но в вашем случае…
— Тихо. Молчите. Ничего не говорите!
"Вот! Вот оно! Всё!!! Таня! Танечка! Господи, миленький, спасибо тебе, спасибо, родной! Так… Стоп. Дыши, Власов, дыши глубже… Вот так…"
— Хотите приехать? — осведомился Айболит.
— Уже еду!
"Танюша, я еду! Через час я буду с тобой. Навсегда. На всю жизнь. И я тебя больше никому не отдам!"
Забыв на неубранной кровати телефон, очки, и один носок, Костя вылетел на улицу, и помчался к гаражу…
— Здравствуйте, Костя, — Айболит улыбался, но глаза его оставались серьёзными, а взгляд — настороженным, — примите мои поздравления. Мы с вами сделали то, что не делал ещё никто. Но об этом мы с вами поговорим позже. Хотите на неё взглянуть?
Рот пересох настолько, что ответить-то что-то не предоставлялось возможным. И он просто кивнул. Три раза.
"Тьфу, как китайский болван… Фигня. Неважно. Сейчас…"
— Не шумите только. Ночь на дворе, роженицы и дети спят. Постарайтесь сдерживать эмоции, хотя, поверьте, я вас по-человечески более чем понимаю.
Айболит толкнул стеклянную дверь за своей спиной, и бесшумно зашагал по длинному коридору. Костя на ватных ногах шёл за ним.
Дойдя до самого конца коридора, они свернули налево, и Айболит остановился у одной из дверей:
— Вот сюда. Очень прошу: соблюдайте тишину.
Костя беспомощно оглянулся, и трижды размашисто перекрестился.
Айболит терпеливо ждал.
И тогда он вошёл…
В пластиком корытце лежала она.
Таня.
Его Таня.
Красное личико с опухшими веками недовольно морщилось в не по размеру большом чепчике.
Костя закрыл своё лицо руками, а потом снова взглянул на Таню через раздвинутые пальцы.
— Танечка…
И зашатался.
Айболит, видимо, был к этому готов, поэтому подставил молодому папе (?) своё плечо, и помог дойти до кресла в углу.
— Так лучше?
Кивок в ответ.
— Воды?
Снова кивок.
Журчание воды, наливаемой в стакан.
"Таня… Танечка… Маленькая ты моя девочка… Ты только живи, Танюша, ты живи только! Господи, я столько месяцев боялся, что ничего не получится, а теперь боюсь ещё больше. Второй раз я тебя потерять уже не смогу…"
— Выпейте.
Вода полилась по подбородку на белый халат, и он беспомощно посмотрел на врача.
— Ничего. Вот салфетка. В соседней палате вам постелили. Вам сейчас нужно поспать, согласны? Завтра вы сможете мыслить трезво. На сегодня, думаю, достаточно. Ещё раз будете смотреть?
— Буду.
Голос был хриплым, как у больного ангиной, но на это никто внимания не обращал.
Он встал, вытер тыльной стороной ладони подбородок, и снова подошёл к кроватке. Таня спала, хмуря во сне редкие тёмные бровки.
— Спи, Танечка, спи, моя девочка… Я тут, я рядом… ты зови меня, если что вдруг понадобится — я сразу прибегу. Договорились?
Айболит за плечом сухо кашлянул:
— Костя, идите отдыхать. О ней позаботятся, не волнуйтесь.
Часы на стене показывали четыре часа утра…
* * *
— Костя, мы с вами взрослые люди, верно? — Айболит массировал виски. Разговор продолжался второй час. — Вы рисковали огромными деньгами, и многим ещё. Мы тоже. Считайте, что вместе мы сделали невозможное. Вы понимаете, что я должен…
— Сколько?
Голова болела. К этому разговору я готов не был.
— Ну снова-здорово… Не в деньгах дело, Костя…
— А в чём? Вам слава нужна, известность?
Пауза. Айболит сморщился.
— Если хотите — да. Ничего подобного ещё не делал никто. Понимаете? Никто! Миллиарды были выброшены на эксперементы, и за всю историю человечества… Костя, вы только вникните: че-ло-ве-чест-ва — не было ни одного удачного результата.
— А овечка эта? Как её… Долли?
— Не смешите меня, Костя. Не было никакой Долли. И Вильмут этот застрелился в конце концов. Хотя, я в это тоже не особо верю. Вы эту Долли видели? И я нет. А Таню мы с вами видели собственными глазами. Конечно, ещё минимум год она будет жить в клинике под постоянным наблюдением. Я не хочу ничего сказать, но…
— Не надо. Я вас понял. Значит, ещё целый год… Господи, дай мне сил.
— Год у нас ещё есть. На то, чтобы придти к какому-то компромиссу. Пойтиме, я не могу об этом умолчать.
— А как же конспирация и нарушение законов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73