Хотя да, можно и иначе – неровный, мечущийся от малейшего движения огонь коптилки, сделанной из расплющенной гильзы, тени на бревенчатых стенах землянки, заученный наизусть текст под аккомпанемент далёких взрывов, подпись химическим карандашом в придвинутом политруком журнале. Тоже присяга – образца весны сорок второго года на Невской Дубровке.
Подождите… вспомнил! Это же сны? Те самые сны, что вижу постоянно? Аж полегчало. Значит, меня сегодня опять убьют, и я вернусь, и Мишка Варзин снова начнёт приставать с расспросами. А что тут расскажешь? И не видел ничего толком – весь день командовал марширующими под музыку солдатиками, потом принимал присягу у сыновей Павла Первого, сейчас вот ужинаем втроём. Одному нельзя никак, сыпанут отравы и…
Вот опять! Это не мои мысли. И дети… нет, дети мои. Александр, Константин, Николай, Михаил… дочери ещё есть. Вот настрогал! Да, я помню и знаю! Эти старшие – сидят не шелохнувшись, боятся спугнуть царственную мысль. Откуда, кстати, мысли? Раньше в снах не мог изменить ничего, даже слова повторялись одни и те же.
– Ваше Императорское Величество?
– Ничего-ничего, сидите, это я презабавнейший анекдот вспомнил. Из Плутарха, – с трудом сдерживаю рвущийся наружу смех.
Как не смеяться – представляю лица учёных историков из будущего, если бы они смогли прочитать, что Павел Первый вечером перед своей смертью обозвал графа Палена фашистом и колбасником. Жаль не смогут. Хорошая шутка, Мишке расскажу, оценит.
– И всё же позвольте…
– Не позволю! – грозный окрик, вырвавшийся сам собою, казалось отбросил Александра. Приборы звякнули, на скатерти появился ярко-алый отпечаток ладони. – Сидеть, сказал!
Эх, хорошо быть самодуром! Кабы не упорно ползущие слухи о моей скорбности на голову, так и совсем прекрасно. И вообще… никакая помещичья сволочь не смеет указывать коммунисту, что ему можно делать, а что нельзя. Тем более если этот коммунист на должности императора. Дождётесь! Коли уж так получается изменять сны – хлопну дверью напоследок. Тем более с настоящим Павлом не по-человечески выходит – я-то проснусь, а ему оставаться. Недолго оставаться, пока не задушат. Не брошу товарища в беде.
– Всё, свободны оба! – их высочества с готовностью подскакивают, срывая салфетки. – Но завтра поутру извольте явиться для серьёзной беседы.
О чём говорю, какое поутру? До утра ещё ни разу не доживал. Ладно, разберёмся. Чему быть, того не миновать!
Высокие двухстворчатые двери распахнулись сами собой, едва только подошёл. В щёлку подсматривали, ироды? Лакеи по сторонам застыли в почтительном поклоне – не иначе свинцовые грузы сзади для равновесия подвешивают, нормальный человек давно бы кувыркнулся головой вперёд. Эти же как игрушки-неваляшки. Если задержаться, час так простоят?
Молоденький офицер с восторженным лицом только что выпущенного из училища младшего политрука и в мундире флигель-адъютанта вытянулся во фрунт. Орёл, как есть орел, разве что не двуглавый. И это плохо. В том смысле плохо, что такие энтузиасты голову кладут в первые пять-десять минут первого же боя. С двумя дольше бы прожил.
– Кто таков?
– Лейб-гвардии Семёновского полка прапорщик Бенкендорф, Ваше Императорское Величество!
И тут одни немцы. Ей-богу, если сейчас ещё окажется, что он Фриц Карлович, непременно прикажу расстрелять без всякого трибунала, руководствуясь токмо чувством пролетарской справедливости.
– Бенкендорф, говоришь? А по батюшке?
– Александр Христофорович, Ваше Императорское Величество!
– Ну полно тебе, братец, не ори так, как есть оглушил. А не ты ли, прапорщик, Пушкина угнетал?
– Не могу знать!
Ну вот, ни с того ни с чего насел на человека. Может быть, это совсем другой Бенкендорф? Вполне могу ошибаться, так как ещё не вполне разобрался в воспоминаниях настоящего Павла Первого. Ага, а я, получается, поддельный?
– А что ты вообще знаешь, милок?
Флигель-адъютант побледнел и стиснул рукоять шпаги. Покосился с опаской на лакеев и прошептал, почти не шевеля губами:
– Разрешите доложить наедине, Ваше Величество?
– Изволь, – тьфу, старорежимные словечки так и лезут. – Так проводи меня.
– Соблаговолите Николаю Павловичу покойной ночи пожелать?
В груди всколыхнулось и потеплело – дома тоже Колька остался, на Покров в аккурат десять годков исполнится. Здешнему поменьше, больше чем вдвое поменьше. И вообще, расплодился я тут неимоверно, как будто другого занятия и не было. Память подсказывает – действительно не было. Или солдатиков по плацу гоняй, или горькую пей, или чпокайся. От второго матушка уберегла (старая жирная ведьма, чтоб ей на том свете сковородка погорячее досталась!), первому и третьему занятию мог предаваться невозбранно. Вот и предавался…
Предлагают навестить сына? А почему бы и нет?
– Ведите, прапорщик, – милостиво киваю, и окрылённый флигель-адъютант лично распахивает следующую дверь.
Интересно, как можно жить во дворце, где все комнаты проходные? Надеюсь, моя спальня будет отдельной? Опять подсказка – зря надеюсь, там ещё есть вход в покои императрицы. А если… хм… ладно, разберёмся на месте.
Детская встретила грохотом сражения, летающими ядрами, с успехом заменяемыми подушками, атакой кирасир на игрушечных лошадках, и криками няньки, судя по бестолковости и общей глупости, изображающей австрийского фельдмаршала. Впечатление подтверждал и усиливал её забавный шотландский акцент, ставший ещё более заметным с появлением на пороге моего величества. Впрочем, долго разглагольствовать у мисс (или миссис? или, вообще, леди?) не получилось – ловко брошенная думка свернула пышный парик на нос, а куда-то в область ретирадной части воткнулась деревянная шпага, направленная детской, но твёрдой и уверенной рукой.
– Папа, я убил вражеского генерала!
Поверженный оружием Николая противник не разделял восторгов юного кавалериста, но и выказывать недовольство не решался. Да, пусть помолчит, раз заколота в задницу! Не то осерчаю… и на Соловки, как пособницу английского империализма.
– Сударыня, Вы свободны. Пока свободны.
Не знаю, что она услышала в моём голосе, но тут же её кровь отхлынула от раскрасневшегося даже под толстым слоем белил лица, и дама сомлела. Да что там, натурально хлопнулась в обморок. Никакого уважения к монарху!
– Поручик, воды!
– Будет исполнено, Ваше…
Не договорил, убежал. А почему такой радостный и цветущий, будто клумба перед Домом Культуры речников?
– Вот, Ваше Императорское Величество! – протягивает кувшин, а сам смотрит с вопросом и ожиданием.
– Поручик, – повторил с нажимом. Не признавать же свою оговорку? – Вода нужна не мне, а ей. Хотя постой… бездыханная мадам разговору не помешает?
– Никак нет, Ваше…
– Спокойнее, юноша, спокойнее. Давай уж по-простому, без титулования…
Не верит.
– Ну?
– Государь?
– Вот так-то оно получше. И покороче. А тётку всё равно отнеси куда-нибудь… э-э-э… куда-нибудь.
– Простите, государь, но это не моя тётка.
Да, молод офицерик и жизни не знает. Сюда бы товарища капитана Алымова – живо бы разъяснил немчуре всю его родословную, особенно по женской линии.
– Выполнять! Вытравлю моду с царём спорить! Без трибунала в штрафную роту закатаю!
Покуда новоиспечённый поручик уносит няньку, можно собраться с мыслями. Можно, но не дают – Мишка ухватился за орденскую ленту и тянет её, настойчиво просясь на руки, а Николай вскинул деревянную шпагу в воинском салюте:
– Bonsoir, papa!
– Коленька, – стараюсь, чтобы голос звучал строго, но мягко. – Негоже приветствовать своего отца и государя на языке противника.
Мальчик смутился и пролепетал:
– Доброго вечера, папа, – потом оживился. – А можно, ты тогда велишь всех учителей прогнать?
– Зачем же так?
– Но ведь все чужие языки – вражеские?
Вот оно как! Совсем малец, а выводы делает весьма правильные и полезные. Но не во всём правильные.
– Поди-ка сюда! – присаживаюсь на низенькую софу, и дети с готовностью и охотой лезут ко мне на колени. – Нешто неучем хочешь жить?
– Я хочу царём, как ты! – насупился было Николай. – А почему тебя Павлом Первым зовут?
– Ну… в нашем роду с таким именем до меня никого не было.
– А с моим?
– Тоже.
– Значит буду Николаем Первым! Но сначала генералом и фельдмаршалом.
– А скажи, любезный мой генерал-фельдмаршал, как же не зная языков пленных допрашивать?
Коля задумался, упрямо сжав пухлые губы, и объявил:
– На английский, французский да немецкий согласен. А турецкий не буду! Какие же из них враги, коли их только ленивый не бьёт?
Миша заёрзал, полностью соглашаясь со старшим братом, и попросил:
– Кази каску!
– Сказку рассказать? Какую же?
– Стласную.
Появившийся Бенкендорф деликатно предложил:
– Принести няньку обратно, государь?
– Не нужно, сам расскажу.
У поручика удивлённо взлетели брови – видимо репутация сумасшедшего царя получила новое подтверждение и ещё более упрочилась.
– Сказку, говорите? Хорошо, будет вам сказка страшная-престрашная. Про колобка.
Я обнял детей, стараясь не прижимать к груди, чтобы не поцарапались о брильянты орденов, прокашлялся, и начал.
– Было это, дети, во времена столь незапамятные, что немногие старики и упомнят. И жил тогда, то ли в Херсонской губернии, то ли в Полтавской, отставной портупей-юнкер Назгулко. Надобно добавить, что несмотря на военный чин, не служил тот почтеннейший муж ни одного дня и ни одной ночи, будучи записанным в полк во младенчестве. По указу же о вольностях вовсе перестал думать о славе русского оружия, занявшись хитроумной механикой в собственном поместье. И был у того господина Назгулко кучер…
– Злой, – уточнил Николай.
– Почему?
– Кучеры все злые, они лошадок бьют.
– Хорошо, пусть будет злой.
– Это не хорошо, а плохо.
– Мы его потом накажем.
– Тогда ладно, – согласился мальчуган. – А дальше-то что?
– А вот слушайте… И захотел тот кучер как-то пирогов с вишнею. Захотеть-то захотел, но откуда вишням зимой взяться? Делать нечего, приказал своей бабке колобок испечь, а не то в угол на горох поставит да розгами попотчует. Бабке деваться некуда, тесто замесила, колобка испекла, и на открытое окошко студиться положила.
– Замёлзнут… – глубокомысленно заметил Мишка.
– Они оба злые, пусть мерзнут, – решил Николай.
Я не сразу и сообразил о чём спор, и лишь потом мысленно хлопнул себя по лбу – про зиму же рассказываю, какие открытые окна!?
– И вот лежал наш колобок, лежал, да и надоела ему сия диспозиция. Огляделся, перекрестился, дому поклонился, и пошёл куда глаза глядят. Да, покатился… и глядели его глаза прямо на дорогу в Санкт-Петербург! Долго ли, коротко ли шёл, то никому не ведомо, но повстречалось колобку на пути целое прусское капральство – все при ружьях, с багинетами, морды страшные, а на верёвочках за собою мортирную батарею тащат. Главный капрал как глянет, да зубом как цыкнет, да как гаркнет:
– Кто ты таков есть? В мой брюхо марш-марш шнеллер! Я есть рюсски земли забирать, рюсски хлеб кушать, рюсски церковь огонь жечь, рюсски кайзер матом ругать!
Не растерялся колобок – вынул шпагу булатную, да побил неприятеля, а наиглавнейшему капралу ненасытное брюхо в пяти местах проткнул.
Николай переспросил с подозрением:
– Шпага у него откуда?
– Как это откуда? – старательно делаю вид, что сказка именно так и задумывалась. – Будто не знаешь – русский народ может босым-голым ходить, но всегда найдёт, чем супостату брюхо продырявить! Далее сказывать?
Можно и не спрашивать, даже поручик Бенкендорф закивал, испрашивая продолжения.
– И собрал колобок с пруссаков ружья, порох-пули прихватил, мортиры в карман засунул… а найденные талеры в болото бросил – немецкое серебро фальшивым оказалось.
– Мортира в карман не поместится!
Ага, не поместится… я тоже думал раньше, что трофеев может быть слишком много, пока не познакомился с Мишкой Варзиным. Одна история с подаренным майору Потифорову "Опель-Адмиралом" чего стоит. Но, думается, детям ещё рано знать такие подробности.
– Это сказочные пушки, они куда угодно поместятся. Ну так вот… идёт себе колобок дальше, никого не трогает, а навстречу – венгерские гусары, два эскадрона! – Миша испуганно взвизгнул и прижался сильнее. – Но нашего героя так просто не взять – как из ружей залпом выстрелил, как ещё картечью бабахнул… Кругом дым, ржание конское… а потом тишина.
– Ой!
– Вот тебе и ой! Это называется активной обороной.
– Простите, Ваше Императорское Величество, – вмешивается Бенкендорф.
– Я же просил…
– Да, простите, государь, но использование мортир для стрельбы по…
– Хм, поручик, а тебе не кажется, что подобная занудливость присуща более всего прапорщикам?
– Да?
– Сомневаешься?
– Никоим образом, государь! Более того, уверен, именно ручные мортиры будут способствовать дальнейшим победам колобка над любым противником.
Сообразительный немчик попался, на лету схватывает. И если в профиль присмотреться – один в один наш полковой особист, только помладше. Ещё бы не эта смешная форма…
Дети были против паузы в повествовании:
– Далее-то что было?
– Да всё было! И поляков гонял, лично пленив мятежника Костюшко, и турок бивал, шведов лупил и в хвост и в гриву…
– А как же Петербург? – забеспокоился Николай. – Побывал?
– Как же, известное дело, побывал. Лично вручал герою золотую шпагу за храбрость и подвиги.
– А сам говорил, что давным-давно это было!
– Тайны хранить умеете?
– Да!!!
– Вот сие и есть тайна великая. Не приведи Господь англичане про колобка узнают, нехорошо получится.
Коля опять задумался:
– А ордена у него есть?
– Конечно.
– Значит это граф Платов! Ты его в Индию послал!
Кто, я? Не может быть! Твою же ж мать, не хватало ещё с союзниками расплеваться. Они союзника? Ничего не понимаю… А как же Буонапарте? Голову сжало невидимым стальным обручем и в виски будто впились острые иголки. Сердце забухало, прыгая где-то между желудком и горлом. Я кто? Гвардии рядовой Романов Павел Петрович, или император с теми же фамилией, именем, отчеством?
1 2 3 4 5