- В тепе много хитростей. Эта - лишь одна из многих. Кто-то
отправляет из пункта А в пункт Б какое-нибудь барахло - например ящик
ветоши, А некто посторонний хочет, чтобы эта ветошь попала в пункт В. Что
для этого требуется? Требуются ТИПы. Как вы хорошо знаете, ТП-кабина
оборудована двумя дверями - входными и выходными. Функции их меняются, но
для пассажира есть непреложное правило: если ты вошел в одну дверь, то
выходишь обязательно через другую. То же - и с грузами. Только после
закрытия входной двери вовсе не обязательно отправлять кабину. Можно тут
же открыть выходные двери и вытащить груз с другой стороны. А уж ТИПы
позаботятся, чтобы внешне это выглядело как отправка: розовое табло и
прочее.
- Значит - кража? - Филин почесал переносицу.
- Ну зачем же так грубо? Просто переадресовка.
- А как же получатель в пункте Б?
- О, это элементарно. Вы когда-нибудь видели внепространство? И я не
видел. И получатель в пункте Б не видел. И никто на свете. А
внепространство - это очень коварная штука. Оно самопроизвольно смыкается,
размыкается, - словом, ведет себя своенравно и непредсказуемо. Иногда
глотает грузы. Людей вот не глотает - иначе никто не пользовался бы
телепортацией, - а грузы, экая жалость, порой исчезают. Ничего не попишешь
- природа!
- И что же, высокопоставленные ТИПы вроде вас не гнушаются грязной
работой - перетаскиванием ящиков, беготней по лифтам?
- Ну что вы! Обижаете. Это работа для стажеров, кандидатов, новичков.
А руководит, конечно, старший по званию.
Филин думал всю ночь и все следующее утро. А в полдень четвертого дня
- полумертвый от жажды и голода - он дал Жабреву согласие.
Вечером разомкнулся ТП-канал. В кабину телепортации вошел уже не
просто видеожурналист Филин, а ТП-кандидат первой категории.
Иван Данилович еще не знал, что эти четверо суток провел не в
незнакомом городе, а во все той же Москве. Новый кооператив "ТИП",
построенный в Капотне, предоставлял ТП-услуги в виде персональных кабин
всем новоселам. Надо ли говорить, что среди будущих новоселов не было ни
одного, кто не принадлежал к ТИПам.
Словом, Жабрев говорил истинную правду. У тепе действительно много
хитростей. И Филину предстояло хорошо потрудиться, чтобы разобраться в них
досконально.
Жабрев... Сейчас, когда Иван Данилович висел в неизвест...

...рить честно, папка, сначала я испугался. Сначала я
очень испугался. Ужас как. Ну представь - еще несколько
часов назад все было превосходно. Мы с мамой играли на
компьютере в "Пикник на обочине". Я трижды добирался до
Золотого шара - удивительное везенье. Потом легли спать.
Вдруг - посреди ночи - все как задрожит, как задрожит!
Бац! - и квартиры нашей нет. Чернота. В голове свист.
Удушье. И тут же свет какой-то неясный, убийственный запах
гнили, и я лечу в какую-то жижу. Брызги, вонючие ошметки
во все стороны, я начинаю тонуть.
Ну не тонуть - погружаться. Минуты две я барахтался,
наконец вылез на кочку. Нет, кочкой ее назвать сложно.
Нечто мягкое, но не вязкое, не липкое, не хищное - на
глубине полуметра. Сесть нельзя, зато можно стоять и
осматриваться.
Ты меня, конечно, извини, папка, но осматриваться я
начал не сразу. Сразу меня начало рвать. И вовсе не
стыдно. Тут любого затошнит - такая вонь стояла. А потом я
к этой гнили как-то привык, притерпелся, что ли, испуг
тоже пропал - вот тогда я и начал вертеть головой.
Каким-то чудом меня занесло в дремучее-предремучее
болото. Можно так сказать - дремучее болото? Мне кажется,
можно. Видел бы ты это болото - еще не так выразился бы.
Насчет "чуда" - это я, конечно, загнул. Для малышей,
может, и "чудо", а мне сразу все стало ясно. Верно, кто-то
надо мной пошутил. Нехорошо так пошутил. Навел ТОПку,
набрал наобум какой-нибудь адрес - и нажал курок. Откуда я
знаю про ТОПки? Ты меня, папка, опять же извини, но ты сам
виноват: прячешь свои ТОПки очень примитивно. Я уже много
раз их в руках вертел.
Словом, очень плохая шутка. У меня-то ведь ТОПки с
собой нет. Ну попадись мне этот шутник!
Вода в болоте была зеленоватая, с какими-то синими
плавучими комьями. Над водой стоял рыжий слоистый туман,
так что с видимостью дело обстояло плохо. Метрах в
тридцати еще можно было что-то разглядеть: на границе поля
зрения колыхались какие-то растения - то ли безлистые
деревья, то ли гигантская трава, а может, и древовидные
папоротники, - но дальше все растворялось в рыжем киселе.
Я никак не мог понять, папка, почему эти травянистые
деревья качаются. Ветра-то над болотом не было никакого.
Туман стоял совершенно неподвижно, только слои его
медленно перемешивались, а деревья колыхались. Лишь
позднее я подумал, что все это напоминало, будто в
глубинах гнилой жижи шевелилось какое-то колоссальное
животное. И хорошо, что это я позднее подумал. Потому что
тогда, на болоте, от такой мысли я вполне мог поддаться
панике.
Впрочем, если даже подводное чудовище там и водилось,
на жиже это никак не отражалось: поверхность ее была
абсолютно ровной. Ни волн, ни кругов на воде, ни
приливов-отливов. Только бегала какая-то мелкая живность:
издалека - вроде бы водомерки, а вблизи рассмотришь -
удивительно: маленькие такие крабики с четырьмя клешнями.
И ведь не проваливались в жижу - резво бегали, хватали
что-то невидимое с поверхности и быстро-быстро жевали.
Да, еще летали мухи. Ну, может, и не мухи. В общем,
крылатые насекомые. Сначала я подумал: они туманом
питаются. Честное слово: летит такая муха сквозь туман, а
за ней спиральный ход остается, словно она дыру в этом
рыжем киселе проедает. Потом одна такая муха - размером с
хорошего шмеля - мне на руку села. Я даже охнуть не успел,
а она деловито проткнула всеми четырьмя лапками кожу -
боли никакой! - и стала наливаться моей кровью. Да как
быстро! За две-три секунды раздулась до величины
теннисного шарика. Я сбил ее другой рукой - она шмякнулась
в жижу и... утонула. Ушла на дно. Если, конечно, у этого
болота было что-то такое, что можно назвать дном.
Поверхность зеленого сусла при этом не шелохнулась.
Вот, папка, когда мне опять стало страшно. Ведь если
налетит с полсотни таких мух - во мне и крови не
останется. Я принялся обдумывать, как же выбраться из
этого болота.
Но, видно, кто-то обо мне всерьез заботился. Воздух
задрожал, задвигался, в жиже - с оглушительными хлопками -
стали появляться большие воронки. Словно по мне кто-то
принялся палить гигантскими воздушными пузырями. Причем
весьма прицельно. Воронки все ближе, ближе. Вдруг - хлоп!
- и опять в глазах черно. Опять свист. Кратковременное
удушье. Потеря орие...

...ном пространстве в абсолютной черноте, перед его глазами во всех
подробностях вставало это ненавистное лицо. Возник бы он сейчас перед
Филиным въяве - не ушел бы живым. Иван Данилович со сладострастием
представлял в мечтах, как стискивает руки на шее Сыча, или крепко возит
его мордой по кирпичной стене, или медленно погружает в ванну с кислотой.
Не было такой казни, которую Филин не вспомнил бы и не применил к
воображаемому подонку.
Что было совсем плохо - Иван Данилович не мог вести счет времени. Он
даже приблизительно не ориентировался, как долго он висит в темноте -
минуты или часы. Это было пространство без времени.
И тут начало подкрадываться удушье.
Сначала пришло ощущение дискомфорта. Усилилось чувство тревоги, чуть
быстрее заколотилось сердце. Появилась легкая одышка. Затем по телу прошла
волна испарины. Дышать стало ощутимо труднее. Сердце дернулось и выдало
экстрасистолу. Пот сразу стал холодным. Он теперь лил не переставая -
холодный липкий пот страха перед смертью.
Воздуха не хватало. Сердце уже не билось, а трещало в груди.
Судорожно разинув рот, Филин извивался в конвульсиях - и ничто на свете не
могло ему помочь. Сердечных средств с собой не было, ветерка не ожидалось,
а кондишен в этом пространстве, очевидно, не предусматривался.
"Все, умираю... - подумал Иван Данилович. Затем еще раз: "Все,
умираю..." И еще: "Умираю..." А потеем и эта мысль расползлась на рваные
клочья. Сознание залил черный, обжигающий льдом ужас, паучий смертный
страх, не имеющий ни эмоциональной окраски, ни словесного выражения и
сравнимый лишь с кошмаром нечаянного убийства.
Сознание...

...сле второго переноса, папка, я уже твердо знал,
что это никакие не шутки. Кто-то властно и целенаправленно
бросал меня из одной среды в другую - словно играл с
котенком, привязав к леске фантик, словно дергал за нитки
марионетки. Я не знаю, чем я заслужил все это или в чем
провинился. Может быть, невидимый кукловод испытывал меня
столь странным образом. Может быть, кто-то пытался сломить
меня. Может - запугивал. Я, наверное, этого никогда не
установлю. Но, по крайней мере, я выстоял. Не сломался и
не струсил. Ты, папка, хорошо воспитал меня.
Вторым броском меня переправили в ледяную пустыню.
Над головой висело низкое закопченное небо, к которому
прилипли сахарные крупинки звезд, а вокруг расстилался...
как бы это выразиться... не бурелом, а ледолом. Торосы,
глыбы льда, изломы, сугробы, трещины... Было очень
холодно. Не настолько холодно, чтобы нельзя было терпеть,
но я физически ощущал, как из тела уходит тепло.
Какие-нибудь полчаса - и я превращусь в сосульку, стану
еще одной драгоценностью в этом ломбарде ледяных сокровищ.
Выход, папка, был только один. Я схватил
полупрозрачную темную глыбу размером с виолончель, поднял
над головой и с натугой швырнул на острые изломы. Глыба
рассыпалась на тысячи сверкающих осколков. Я поднял еще
глыбу и тоже бросил. Через десять минут я уже был мокрый
от пота, моя одежда исходила паром - хотя какая это
одежда: ночная пижама! - но я не останавливался: все бил и
бил лед, отчетливо понимая, что даже короткая передышка
равносильна смерти. Да, я знал: если спасение не придет в
ближайшие полчаса, я погибну - от перенапряжения ли, от
холода или от крупозной пневмонии. Но неужели я должен был
ждать смерти сложа руки?
У меня немели пальцы, ноги дрожали от частых
приседаний, но я продолжал ломать лед. Вдруг краем глаза я
заметил движение. Что-то мелькнуло среди бутылочно-зеленых
глыб. Я присмотрелся. У подножия невысокого тороса
извивался огромный кольчатый червь. Маслянисто-блестящее
тело его - казалось, собранное из тысячи колец - достигало
метров пяти в длину, а толщиной эта тварь была - с
футбольный мяч. Голова чудовища как таковая отсутствовала,
но безглазый передний конец тела открывался огромной
зубастой пастью, в которую вполне могла войти моя нога
целиком. Или голова.
Отвратительно извиваясь, червь довольно быстро полз
по направлению ко мне. Я не стал дожидаться, пока он
доползет, и пустился в бегство.
И сразу же увидел еще одного червя - метрах в
двадцати впереди. Этот гад был куда больше в размерах. А
чуть дальше - третий. И четвертый...
Меня затрясло. Все видимое пространство вокруг кишело
чудовищными червями, которые, похоже, сползались ко мне.
Словно я был долгожданной приманкой или самым аппетитным
лакомством на свете.
Я продолжал бег, но теперь это было движение по
какой-то немыслимой кривой. В голове словно включился
компьютер: я оценивают расстояние до ближайшего гада,
огибал его, держась как можно дальше, потом засекал
следующего червя, снова менял направление, ловил взглядом
двух-трех чудовищ, избирал оптимальный путь - и так я
несся без цели, без плана спасения, без логики - иной,
кроме логики автомата.
А потом, папка, я заметил впереди большой синеватый
торос с плоской вершиной. Он был похож на тепуи в
миниатюре - на те столовые горы в Южной Америке, которые я
не раз видел в географических видеофильмах. Может быть,
мне это сравнение пришло в голову позднее, а тогда я
увидел и оценил почти отвесные стены тороса, прикинул
высоту - больше трех метров - и понял, что это хоть
какой-то, но шанс. Я подбежал к торосу и, не помня себя от
страха и ненависти к тем, кто вздумал вершить мою судьбу,
полез наверх. До сих пор не знаю, как мне это удалось. Я
впивался в лед ногтями, зубами, сбивал колени и локти,
срывался, но снова припадал к стене - карабкался все выше,
выше, выше, выше...
И вот я на торосе. Ровная, как видеоэкран,
поверхность. Во все стороны - ледяной лом. И множество
поблескивающих кольчатых тел, ползущих к торосу. Стоп,
папка, почему - поблескивающих? Ведь сначала была ночь,
это я отчетливо вижу, а потом она сменилась каким-то
невообразимым временем суток. Помнится, меня это поразило.
Не сразу, правда, но поразило: солнца нет, но и облаков
нет, и темнота ушла - какая-то светящаяся дымка затянула
небо, и это немного напоминало ту волшебную пору
московского зимнего дня, когда только-только начинают
сгущаться сумерки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12