На этой машине Вячеслав Иванович приехал сам и оставил ее на стоянке в служебном дворе прокуратуры. Впрочем, Александр Борисович сильно сомневался, что может для кого-то представлять интерес — ведь решение о том, что он возглавит следственно-оперативную группу, было принято в буквальном смысле только что, сегодня, значит, и внимания к своей персоне в этой роли он еще ни с чьей стороны не заслужил, видимо, нечего и опасаться. Однако береженого, как известно, и Бог бережет, поэтому лучше обезопасить себя заранее.

…При разговоре по телефону он представлял себе женщину, по меньшей мере, средних лет, с серьезным жизненным опытом, по-бабьи растерянную от навалившегося горя, суматошную и беспомощную одновременно. А перед ним сидела совсем молодая, можно сказать, девушка, которая всего-то год назад вышла замуж и сменила свою девичью фамилию Копылова на мужнину — Васильева. Она и паспорт свой показала, будто боялась, что ей не поверят. Муж ее остался дома, с ребенком, который недавно у них родился, а вот вчера были крестины, а потом домашний праздник, с которого и уехали дорогие гости — Настя с мужем Виктором Альбертовичем и дочкой Настенькой, которую Порубов в свое время захотел назвать именно так — в честь горячо любимой жены.
Чувствовалось, что, несмотря на свой «нежный» еще возраст, именно Татьяна была «головой» в своей семье, а муж послушно выполнял ее поручения.
Но Турецкого больше всего интересовали не отношения в семье Татьяны, о чем она повествовала несколько бестолково, но громко и уверенно, будто боялась, что кто-то в самом деле покусится на ее самостоятельность. Она сказала еще, что гостей вчера было много, что все хорошо попраздновали, возвратившись из церкви, и что больше других, как ей показалось, был доволен Виктор Альбертович, который до последнего времени охотно помогал им с Петей, с мужем, ну Петром Семеновичем, так его полностью зовут там, где он работает. Однако Турецкому было неинтересно слушать, где и кем работает Петр Семенович — тоже совсем молодой, судя по всему, человек. И не вызывало сомнения известие о том, что Порубов помогал молодоженам, даже неплохой двухкомнатной квартирой их обеспечил в том районе, где они прежде проживали в коммуналке — это на Восточной улице, недалеко от ЗИЛа, где и трудится в инструментальном цехе Петя, то есть Петр Семенович — толковый рабочий парень, а с недавних пор — отец семейства. И в том, что сына своего родившегося они назвали Виктором, была не только благодарность за прошлую помощь, как понимал теперь Турецкий, но и отчасти прозрачный намек на родство. А то, что Виктор Альбертович был в свое время, еще при первом президенте, очень большим человеком, — ни для кого не секрет. Но, даже оставив свою прежнюю службу, он не стал от этого менее значительным, хотя по-прежнему помогал своей первой семье, родне новой жены, не дожидаясь просьб, и вел себя при этом совсем просто и доступно. Короче говоря, очень хороший был человек, которого ей, Татьяне, искренне жалко. Она и слова произнести сперва не могла, когда услышала по телевидению про убийство. А потом так разрыдалась, что муж едва смог успокоить. Он сегодня не на работе, по случаю рождения сына, поэтому оказался дома и тоже все слышал и видел. Но он совсем растерялся, когда не услышал ни слова о Настеньке, он даже на телевидение пытался позвонить и узнать, почему о ней не сказано ни слова? Это уже она, Татьяна, его вразумила, что надо обращаться в милицию, а не на какое-то телевидение, где никто ничего толком не знает, а болтают что хотят.
Вот, например, всем известно, что Настя с Виктором жили, как муж с женой, ровно шесть лет, так почему по телевизору сказали про десять? Кстати, здесь-то у Турецкого вопросов не было — кто-то из свидетелей наверняка сказал, что покойный генерал и его молодая жена прожили в этом доме с десяток лет, вот и понеслось. Это все как раз мелочи.
И вот они стали звонить повсюду — в милицию, в «скорую помощь», но нигде им ничего определенного ни про Настю, ни про ее дочь сказать не могли. Сказали только в «скорой», что в институт Склифосовского была доставлена раненая женщина, по паспорту Анастасия Андреевна Копылова, и находится в тяжелом состоянии, а больше ничего не сказали. Не знали они ничего и про девочку.
Тогда Петя выяснил, к какому отделению милиции относится Оранжевая улица, что в Юго-Западном округе столицы, нашел это отделение, оттуда его послали в УВД, а уже там дали телефон Турецкого, который якобы должен все знать. Таким вот образом и выяснили наконец. Но где же Настенька?
Александр Борисович успокоил Таню — он стал называть ее именно так, без отчества, мала еще, — сказал, что девочку сейчас приведут, и предупредил, что с ней надо быть сейчас очень осторожными, не нарушить детскую психику, а, напротив, показать, что все происшедшее — только неприятный случай, а мама скоро к ней вернется, она, мол, немного приболела. И еще он попросил у Тани разрешения в ее присутствии задать девочке пару вопросов — несложных, аккуратных, которые не вызвали бы у нее болезненной реакции. Таня кивнула — можно. Она, похоже, уже четко осознавала свою ответственность за Настеньку.
Девочка была умытой и причесанной. На лице ее не было и следов каких-то особых тревог, беспокойство — это да, было заметно. Увидев тетю Таню, она с радостным криком бросилась к ней, она явно любила свою тетю. И тут же стала жаловаться, что осталась одна, а папа с мамой куда-то уехали и ничего не сказали. А у тети Сони там — малышка небрежно махнула рукой себе за спину, возможно имея в виду воспитательницу детской комнаты, — много игрушек, но совсем не таких, как у нее дома. И пошли бесчисленные вопросы, главным из которых был — где мама?
Таня, для большей уверенности поглядывая на Александра Борисовича, объясняла девочке так, как они только что договорились. Но при этом на глазах у нее блестели слезы, и она локтем их вытирала — такой вот непосредственный жест.
Потом девочка вдруг сказала, что мама закричала и выскочила из машины, захлопнув дверь. Но сначала позвала собачку тети Тани — Рэмку.
Собачка? Рэмка? Турецкий вмиг насторожился.
Да, оказалось, есть у Тани собачка по имени Рэм, распространенное, между прочим, имя среди собачников, а этот — еще щенок ирландской породы, Настенька с ним, к слову, весь вечер, пока длился праздник, играла, потому что ей было скучно вместе со взрослыми за столом, это правда. А вот почему Настя позвала собаку, когда неизвестный убийца уже застрелил ее мужа и собирался выстрелить также и в нее, этого Таня объяснить не могла. По телевизору так ведь и сказали, что убийца, киллер, сначала разделался с генералом, прошив его очередью из автомата, а затем то же самое сделал и с его женой. Почему? За что? Абсурд какой-то…
А не случилось ли так, что Настя в последний момент вдруг узнала убийцу? И позвала вовсе не щенка тети Тани, а именно его, какого-то человека по имени Рэм? Или, может быть, девочке просто показалось? Александр Борисович осторожно задал наводящий вопрос и убедился, что не показалось — Настина мама сперва громко закричала: «Рэм!» — а уж потом выпрыгнула из машины.
В любом случае имя это следовало взять на заметку и разобраться с этим.
Затем, когда и девочка, и ее тетя немного успокоились, Турецкий разъяснил Тане, что будет сам, от имени Генеральной прокуратуры, заниматься этой трагедией. Он записал также Танин номер телефона, чтобы звонить, когда станет известно что-то новое о здоровье Анастасии Андреевны, а пока ее тревожить не надо — она находится еще в коме, то есть ничего не видит, не слышит и никого не узнает, и неизвестно, сколько времени продлится это ее состояние. Добавил, что, по словам следователя, который первым приехал на место происшествия, раненой Копыловой в настоящий момент занимаются опытные врачи из института Склифосовского, и лишний раз нервировать их тоже не стоит.
Таня заявила, что на время болезни сестры, да и вообще на столько, на сколько это необходимо, готова сама ухаживать за девочкой, у которой никакой другой родни нет и в помине. И вот тут Турецкий нашел возможным для себя задать вопрос, который интересовал его.
— Скажите, Таня, вам неизвестно, почему Анастасия Андреевна не взяла себе фамилию мужа?
Ответ оказался поразительно прост.
— Так они ж не были расписаны. А потом Настя вряд ли стала бы Порубовой. Одна ведь уже есть — Татьяна Григорьевна, которая терпеть не может новую, гражданскую жену своего мужа. Настя как-то говорила, будто та до сих пор не теряет надежды, что Виктор вернется в семью, где давно уже взрослые дети, где строгий уклад, где Порубова постоянно ждут. Такие вот слова говорила. Но Виктор, по ее же утверждению, не желал возврата к прошлому. Он любил Настю и всегда это подчеркивал. Кстати, при всех и абсолютно искренно, что даже иногда казалось немного нарочитым. Однако вместе с тем он не поднимал почему-то и речи о разводе, — кажется, Татьяна Григорьевна была категорически против этого шага.
Но тогда сам по себе напрашивался и закономерный вопрос: а не явилось ли убийство неверного мужа и его любовницы местью оскорбленной женщины? Александр Борисович имел в виду Татьяну Григорьевну. Таня задумалась, а затем, тряхнув девичьей своей челкой, ответила отрицательно, как мудрая, пожившая женщина:
— Одно дело — ненавидеть, а совсем другое — реально пожелать смерти. Я не думаю, нет. Пожалуй, нет.
Значит, надо будет и эту версию проверить, вздохнул про себя Турецкий и, взглянув на часы, понял, что еще немного — и он начнет опаздывать, а это было не в его правилах. Наскоро попрощавшись и пообещав звонить, он оставил почти осиротевшую девочку и ее молоденькую тетю одних. А «почти» потому, что Турецкий знал, что такое кома и как редки случаи выздоровления впавших в нее людей.
5
Уезжая из Ясенева, Александр Борисович несколько раз менял направление своего движения, на что тоже уходило немало времени, но не из-за дорожных пробок, встречавшихся в самых неожиданных местах, а чтобы сбить с толку преследователя, если бы таковой оказался у него «на хвосте». Он постоянно поглядывал в зеркальце заднего обзора, но «хвост» не обнаруживал, и это пока успокаивало. Особенно настораживало его то обстоятельство, что на место гибели генерала одними из первых примчались именно люди из госбезопасности. А этим если уж что-то надо, то не отстанут. И по части маскировки они тоже мастера. Это — не братва, которая прет за тобой без всякого стеснения, от этих и отвязаться — пара пустяков. А господа чекисты наверняка уже знали, что дело поручено на самом высшем уровне Александру Борисовичу Турецкому, а у него разговор с «соседями» всегда был прост — не болтайтесь под ногами и не мешайте работать. Мне прикажут, тогда скажу, а будете надоедать, следить, провоцировать, я сам такую вам провокацию устрою, что мало не покажется. Бывали уже случаи подобного рода, и хорошо, когда «наблюдатели» отделывались просто насмешками в свой адрес.
Ну а потом ведь был еще и Костя, у которого в друзьях один из заместителей директора Федеральной службы безопасности, и Костя бесполезных антимоний тоже не любит. Ох, нарветесь, ребята!
Но как к ним ни обращайся, к этим «топтунам», на душе не легче, когда у тебя у самого нет полной уверенности. Потому и остерегался всякий раз Турецкий, закладывая лишний крюк по пути в Чертаново.
Там, в старом уже районе, который со всех сторон начали теснить высотные новостройки, в одном из домов на пятом этаже была неприметная конспиративная квартира Генриха Хайдеровича, где он мог без помех общаться со своей агентурой, встречаться с нужными людьми и быть уверенным, что место его дислокации остается тайной для остальных. Туда сейчас и мчал Турецкий.
Прием его был старый и не раз уже испытанный. Александр Борисович останавливал машину напротив здания почты, затем, якобы идя к почтовому начальству, проходил служебные помещения насквозь и выбирался на улицу с противоположной стороны здания — на зеленый, заросший деревьями и густым кустарником, старый и узенький Балаклавский проспект, на котором уже не первый год постоянно шли землеройные работы — прокладывали подземные коммуникации для заметно приблизившихся новостроек.
Постепенно сносили пятиэтажки хрущевского времени, а их место занимали разноцветные высотки. Но тот дом, который нужен был Турецкому, по-прежнему скрывался в зелени высоких деревьев.
Ровно без двух минут Александр Борисович поднялся пешком на пятый этаж и нажал кнопку неслышного на лестничной площадке дверного звонка. Тотчас распахнулась дверь. Турецкий шагнул в темную прихожую. Дверь за ним бесшумно затворилась, и вспыхнул свет. Чингисхан стоял посреди тесноватой прихожей и улыбался.
Время не отражалось на этом скуластом и словно загорелом лице.
Они приветствовали друг друга так, будто не виделись сто лет. А если посмотреть правде в глаза, то, пожалуй, так оно и было. Только здесь ведь и встречались. А если происходила случайная встреча в каком-нибудь ведомстве, оба подчеркивали, что незнакомы друг с другом. Иначе в этой жизни нельзя. Недаром же говорят: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.
— Ну проходи. — Генрих приветливо хлопнул Александра по плечу. — Чай, кофе? Или?
— Я без водителя.
— Значит, маленькую рюмочку принять можешь, — тоже традиционно заметил Генрих, провожая Турецкого к стеклянному журнальному столику, возле которого стояли два кресла.
Буквально через минуту Генрих принес из кухни графинчик с коньяком и две маленькие рюмки, которые он держал в одной руке, а в другой у него парила «дымком» полная турка. Чашки для кофе были уже приготовлены на столе. Как и маленькие пирожные в простой стеклянной вазочке, также, можно сказать, традиционные в этой квартире. Они просто тают на языке и при этом совершенно не мешают даже самому серьезному разговору.
1 2 3 4 5 6 7