– Откуда у советского, простите, российского генерала может быть такой залог?
– А срок?
– Не помню. Год или полгода. Какое это имеет значение, не понимаю. Сейчас вы все увидите своими глазами.
И снова нажал на кнопку.
– Соня, ты нашла бумаги на генерала Российской Армии Тягунова? А то наш гость спешит.
– Я никуда не тороплюсь, – сказал я.
– Ничего, – кивнул он. – Пусть пошевеливается. А то все у нас пока что на словах да на пальцах. Хотя я предпочитаю личное доверие. Иначе говоря, трест. А у вас все должно быть подшито к делу, я понимаю…
В кабинет между тем вошла пухлая кареглазая девушка и передала бумаги хозяину. Наклонившись, что-то стала говорить ему на ухо.
– Да? – удивился Савранский. – И сколько?
Она снова что-то шепнула.
– Ты пустишь меня по миру, – вздохнул он и, подумав, достал из кармана брюк мятую ассигнацию. Не то пятьдесят баксов, не то десять. Я не разобрал. Путаюсь до сих пор в их президентах. Зарплату-то мне выдают рублями. Я посмотрел ей вслед. Прибитая какая-то.
Савранский еще больше сощурился, глядя на меня.
– Племянница, – сказал он доверительно, – славная девочка. Вся в свою покойную мать, мою сестру…
И шумно высморкался.
Я полистал бумаги. Кредит на полгода. Он что, смеется? Хотя документы были безукоризненны. Но не было кассового ордера.
– И как он вам отдаст с такой своей зарплаты? – спросил я.
– Отниму у него дачу, – пожал он плечами. – Или прощу. Это мои деньги. Что хочу, то и делаю.
– И вы действительно их ему выдали? Наличными?
– А что, нельзя? – сощурился он так, что совсем исчезли его глаза.
– Ну да, коммерческая тайна, – раздраженно сказал я. – Кому хочу – тому даю. Но этим вы покрываете преступника, понимаете?
– Я что-то не припомню на этот счет приговора суда, – жестко заявил он. – Или я что-то пропустил в отношении этого судебного процесса?
Надо взять себя в руки, подумал я. Не следует выказывать свое бессилие. Еще немного – и у него пропадет ко мне интерес. Начнет зевать и поглядывать на часы. Спасибо, что не пустился в рассуждения о презумпции невиновности. Но кажется, намекнул.
– Вы все-таки пытаетесь обвинить замминистра обороны в каких-то грехах? – мягко спросил Савранский. – А речь всего-то о миллиарде «деревянных». Подумайте о последствиях. Вам не приходит в этой связи на память то, что американцы называют теорией домино? Полетят головы, едва возникнет прецедент. А это обойдется куда дороже. В России дачный бум. Воздвигаются миллионы дач. Людям теперь есть где отдыхать. Если же следовать букве закона, дач не будет. Ни одной. Вы этого хотите?
Больше всего меня сейчас злило, что он заговорил моими словами. Совпадение о чем-то говорит. Кажется, он прочел это на моем лице.
– Дорогой… Александр Борисович, – сказал он, заглянув в бумажку, – целесообразность будет править бал в этой стране, пока будут отсутствовать нормальные законы. Коммунисты пользовались государственными дачами и санаториями. Сейчас, успешно поборов привилегии, мы должны создавать их для себя сами. А на какие шиши? Вы можете мне сказать? Ну да, Геннадий Матвеевич отгрохал себе домину, в котором могли бы проживать десяток семей. Склонность к гигантомании, я вас понимаю. Окружающих это раздражает. Но если человек лучшую часть своей жизни прожил в коммуналке с общим туалетом, имеет он право хотя бы на склоне дней компенсировать прежний общий туалет пятью унитазами на разных этажах? В понедельник – на первом, во вторник – на втором и так далее? Человек слаб. Особенно если он может себе позволить жить по-человечески.
Он поднялся из-за стола, давая понять, что урок по ликвидации моей социальной безграмотности на сегодня закончен.
Я посмотрел на часы. Было ровно двадцать минут третьего. Он проводил меня до двери.
– Я, наверно, огорошил вас своим анекдотом, не так ли? Есть такая дурная привычка, ничего не попишешь. Проверяю посетителей на чувство юмора. Чтобы знать, как разговаривать с ним дальше. Вы это испытание выдержали на отлично. Впрочем, иначе и быть не могло. У вас превосходные рекомендации. Но проверить лишний раз не мешает.
Пришлось пожать плечами, прежде чем опять ощутить его потное рукопожатие. А как еще я мог выразить то, что польщен?
– Вы, кстати, еще не знакомы с помощником Геннадия Матвеевича Сережей Горюновым? – спросил он уже в дверях. – Очень интересный молодой человек. Я вообще люблю коллекционировать интересных людей. Считайте, что с этого дня вы попали в мою коллекцию!
Он засмеялся и уже по-свойски хлопнул меня по плечу.
Короче, пришлось мне тогда прекратить дело. За недоказанностью. Нет, с подержанными машинами как раз все было доказано. И про транспортные самолеты, что ночами приземлялись на Чкаловском с драгоценным грузом, тоже все подтвердилось. А вот куда ушли комиссионные – выяснять мы уже не стали.
Пришла бумага с указаниями генпрокурора – дать этому делу полный отбой. Дача построена на законные деньги, полученные в кредит, – и точка. И дурак тот, кто думает иначе.
И вот теперь к этому Тягунову мне придется тащиться на его гребаную дачу? Он теперь в отпуске, видите ли. Устал, поди, от тягот военного строительства и проводимых в армии реформ. Противно туда ехать. Но раз Константин Дмитриевич, наш замгенерального по следствию, велели-с…
Но ехать снова на опостылевшую дачу мне не пришлось. Опять позвонил уже упомянутый помощник Тягунова.
Про себя я отметил, что звонок на сей раз был весьма уместный. Я как раз закончил свой завтрак.
– Мы тут с Геннадием Матвеевичем посоветовались и решили, что не стоит вас беспокоить в такую погоду, да еще в пятницу.
Я выглянул в окно. Там накрапывал тоскливый дождик.
– А когда встреча? – спросил я. – Отложим до понедельника?
– Это дело не терпит отлагательства, – вздохнул Горюнов.
– А почему выбор пал на меня? У нас есть и другие работники.
– У вас замечательные рекомендации. Говорят, будто вы все можете. И господин Савранский особо отметил ваше чувство юмора.
– Я не все могу, – буркнул я. – В частности, вашего патрона мне не удалось посадить.
– А очень хотелось? – поинтересовался он.
– Вор должен сидеть! – напомнил я ему нравственную аксиому, столь любезную передовой общественности, что ее не спешат применять на практике, дабы не запятнать.
– Я бы его тоже посадил! – вдруг выпалил Горюнов. – Уж очень занудлив. И при условии, что займу его место.
Я даже присвистнул. Ничего себе, подумал я, помощничек.
– Так что вы конкретно предлагаете? – спросил я.
– Почему бы нам с вами не встретиться вдвоем, на пару? – предложил Горюнов. – В неофициальной обстановке ночного клуба. На ваш выбор. Только не у вас в прокуратуре. Я туда еще успею.
– Есть за что? – поинтересовался я.
– Чувствуется въедливый следователь, – засмеялся он. – Так как насчет ночного клуба?
– По ночам я сплю, – сказал я.
– Или ведете допросы, – добавил он. – Или сидите в засаде… Фу! А тут ночной клуб, музыка, голоногие девочки и, что следует особо отметить, за вас платят.
– Покупаете? – спросил я.
– Только прикидываю цену, – продолжал балагурить он. – Вы ведь у нас неподкупный, не так ли? И потому дело моего шефа прекратили совершенно бесплатно. Ага?
– Веселый ты парень, – вздохнул я.
– В третий раз предлагаю, – сказал он вдруг серьезно. – Мы встречаемся с вами в неофициальной обстановке. Разговор будет без записи показаний. Смотрите на это как на частное дело, за которое вам хорошо заплатят. Или у вас не бывает дополнительных доходов?
– Нет! – сказал я. – Только зарплата.
В конце концов, хоть это и небольшое нарушение судебно-процессуального кодекса, мы договорились встретиться у него дома. Положив трубку, я попытался понять, почему он изначально показался мне столь неприятным. Возможно, это зависть? Я не могу быть столь раскованным. Не могу или не могу себе позволить? Это следовало проанализировать. Взять того же банкира Савранского. Он-то постарше меня, а тоже какой-то разбитной. Несерьезный какой-то. Или это маска? За которой скрывается нечто иное. На самом деле они ведь прощупывали меня. Проверяли на вшивость. Я могу сколько угодно злиться на них, подозревая, что меня стараются обвести вокруг пальца, но злиться следует на себя. Сейчас их время – молодых, да ранних. Раскованных и раскрепощенных. Наше дело скрипеть зубами и не поддаваться на соблазны.
Так рассуждал я, пока ехал домой к Горюнову по адресу, который он мне продиктовал.
Он жил недалеко от Министерства обороны. Квартирка – пара комнат в сталинском доме, с потолками как в православном соборе – сводчатыми и плохо оштукатуренными.
Он долго не открывал, а когда дверь наконец раскрылась, мимо меня проскользнула длинная девица, смеясь и оглядываясь на хозяина – невысокого, коренастого парня с белесыми прилизанными волосами. Он был в футболке и шортах, хотя, возможно, это были трусы.
– Проходите, Александр Борисович, не стесняйтесь. Мы уже закончили, – громко сказал он, отстраняясь и пропуская меня в коридор.
– До завтра? – крикнула девица, стоя у лифта.
– Завтра не могу! – зычно сообщил он всему подъезду. – Завтра мне надо быть в министерстве.
Я успел ее разглядеть. Никогда бы не подумал, что столь статная и эффектная девица, настоящая фотомодель, может польститься на такого невзрачного коротышку.
– Представляете, – сказал он уже в комнате, где на меня уставился огромный темный экран телевизора, похожий на глаз дохлой гигантской рыбины, ставший квадратным от предсмертного ужаса, – никак не мог ее прогнать. Все хотела знать, кого я так жду. Ревнива, как Дездемона, которой изменил Отелло.
Говоря это, он быстро что-то поправлял на диване, скомкал и без того смятую простыню, сунув ее за шкаф.
– И потому я не успел прибраться к вашему приходу…
Он запыхался, наводя порядок и говоря мне все это.
Что касается меня, то я уже устал удивляться всему увиденному. Генерал Тягунов, которого я видел всего пару раз по телевизору, так и не заполучив его для допроса в свой кабинет, был полной его противоположностью. Он не производил впечатления очень уж крутого воеводы. Эдакий раздобревший дядька с широкими лампасами, наверняка любящий поспать после сытного обеда.
– Вам нравится мой телевизор? – спросил меня Горюнов.
– Ничуть! – поспешно сказал я, испугавшись, что он мне его вдруг возьмет и подарит. А я не буду знать, как от такого подарка отделаться. – Слишком велик для небольшой комнаты. Приковывает все внимание…
– Моим друзьям он нравится, – пожал хозяин плечами. – Кофе, джин с тоником?
– Ни то, ни другое, – покачал я головой, ища, где бы сесть.
Все кресла были чем-то заняты. Джинсы, мятая рубашка, какие-то недопитые стаканы. Бордель, а не квартира помощника заместителя министра обороны.
Он перехватил мой взгляд.
– У меня кавардак, простите, потому и предлагал вам встречу в ночном клубе – единственное место, где приятно пообщаться. В другой комнате еще хуже, все собираюсь сделать ремонт.
Он торопливо наводил порядок. Уборка состояла в том, что он сваливал вещи с кресел на покрытый какими-то пятнами светлый палас.
Я сел наконец в кресло. Кажется, уже понял, как следует вести себя с этим молодчиком. Как не дать ему себя огорошить. Главное, не ждать, что он еще выкинет, и ничему не удивляться.
– Стало быть, к армии вы имеете косвенное отношение? – спросил я.
– Не совсем так… – рассеянно произнес он, уставившись на очередное пятно на кресле, образовавшееся, когда он опрокинул один из стаканов.
– Может, объясните все-таки, о чем будет разговор? – спросил я.
– Одну только минуту! – Он прижал руки к груди. – Никак не мог ее выпроводить. С другими проще. Утром встанут, сварят кофе, помоют полы, посуду и тихо уйдут, чтобы не разбудить. Ох уж эти девочки из ночных клубов! Все такие разные… Вы, кажется, спросили, служил ли я в армии?
– Именно так, – подтвердил я. – Начнем хотя бы с этого.
– Это было мое условие, которое я поставил Геннадию Матвеевичу, когда он предложил мне пойти к нему в помощники, – сначала я должен уволиться из рядов вооруженных сил. Я ведь прошел славный путь – от рядового до прапорщика.
Марк Аврелий сказал: наша жизнь есть то, что мы думаем о ней. Сергей Горюнов полагал, что жизнь с ним играет, вернее, заигрывает подобно девице, которая прекрасно осознает, чем закончатся ее отнекивания и отпирания, и только хочет потянуть время.
Рано или поздно он должен обрести свою счастливую планиду.
Так было, когда поступил в Московскую консерваторию. Говорили, будто у него прекрасный голос, что он артистичен, пластичен и непосредствен. Ему предрекали блестящую карьеру оперного певца.
Но плохо, когда все само и сразу плывет тебе в руки. Одно начинает мешать другому. Девчонки так и липли к нему, перспективному, но он сразу наметил для себя Леночку с параллельного курса – тоже вокал, дочка проректора. Не сказать, чтоб особенно чем-то выделялась среди однокурсниц, кроме знатного происхождения. «Ни кожи ни рожи, а туда же!» – сам слышал такие разговоры здешних красавиц, фыркающих за его спиной, когда он направлялся к Леночке с цветами.
Он следовал принципу: не мешай водку с портвейном, а карьеру с любовью. В Леночку вполне можно было не влюбляться. Другое дело – ее папа. Вот на кого Сережа смотрел влюбленными глазами, когда сидел у них за столом и папа рассказывал околотеатральные сплетни. Потом папа шел спать, похлопав его по плечу.
Сережа понимал, что насчет кожи и рожи у него те же проблемы. Но мужчина, хоть чуть-чуть отличный от павиана, смело может считать себя красавцем, – успокаивал он себя каждое утро перед зеркалом, давя прыщи возле носа и на подбородке. Он знал себе цену. И потому был целеустремлен.
Так вот, когда папа-проректор отправлялся баиньки, а мама, устав подливать чай будущему зятю, начинала позевывать и выразительно поглядывать на часы, глаза Леночки стыдливо опускались, а ее оформившаяся грудь при этом начинала подниматься. Когда он уходил, Леночка долго прижималась к нему, выясняя, так же он любит ее, как вчера, или чуть больше?
1 2 3 4 5 6 7 8