Штефани с ненавистью посмотрела на Регину. Это уже наглость. Хочет заполучить Себастьяна для своего жиголо! Если сегодня здесь и родится какой-нибудь проект, так это проект с изданием моих работ и никакой другой.
– Каталоги… Откровенно говоря, не знаю, – произнесла она вслух. – Это так недолговечно… Вы не поверите, дорогой Себастьян, меня заваливают каталогами, просто засыпают. Большинство из них уже через несколько дней отправляется в букинистические магазины. Рембрандты и Ван Гоги пользуются не слишком большим спросом, что уж говорить об этих молодых талантах? Мы живем в конце концов во времена избытка визуального материала, медиального overkill. Издательство должно специализироваться только на текстах, срок годности которых превышает срок годности йогуртов, и ваше издательство, Себастьян, слава Богу, всегда придерживалось этого качественного уровня – блестящие эссе, толковые диагнозы времени, вне русла mainstream, именно это всегда и восхищало меня в вас!
Штефани подняла свой бокал, приветствуя Себастьяна. Затем посмотрела на Теофила, пытаясь понять, собирается ли муж ей помогать, но он, похоже, полностью устранился. Как хозяин он был полный ноль. Штефани пробуравила его взглядом, тот никак не отреагировал.
Теофил по-прежнему ел молча. Штефани совсем с ума сошла, это ясно. Что за дикую историю с вином она тут выдала. И купил и приволок домой вино он сам, и это чертово «Антр-де-мер», кстати, стоило не слишком дорого. Званый ужин, ах ты, бедняжка. Ритуал, превращающий всех в невротиков. Он решил по крайней мере получить удовольствие от семги. Уверенно и любовно разделал нежное мясо, наслаждаясь соком, выступающим между волокнами. Он каждый раз заново удивлялся подаркам, которые делала ему жизнь и на которые он вовсе не рассчитывал. Ему хотелось шумно отхлебнуть вино, чавкать, причмокивать. Боже мой, какие мы все цивилизованные. Иногда, когда Штефани «отсматривала» какую-нибудь пьесу и он оставался один, то получал удовольствие от того, что ел, положив локти на кухонный стол, совершенно свободно и вместе с тем медленно, роняя с вилки куски и давая жиру стекать по подбородку. Какой странный обычай это совместное принятие пищи, в конце концов, мы же не занимаемся групповым сексом.
– Теофил, у нас кончилось вино, – сказала Штефани дружелюбно, но твердо.
– Сейчас, сейчас, надо же отдать должное еде, – неохотно ответил Теофил, размышления которого так неожиданно прервали.
– Какая жалость, что упрямство затмевает весь твой шарм, – заметила Штефани.
– Оскар Уайлд? – спросил Теофил.
– Нет, «Американец в Париже».
Теофил медленно поднялся и направился в кухню. Ну все, а теперь пиво, с меня хватит.
Мария сидела за кухонным столом. На его стуле. И улыбалась ему так, словно точно знала, о чем он сейчас думает.
– Хочется пить?
Теофил кивнул.
– Пиво?
– Позже, Мария, позже.
– Они очень симпатичные, ваши гости, – сказала она, желая его подбодрить.
– Гм, да.
Теофилу она казалась просто аппетитной. Она была довольно молода, лет двадцать или тридцать, Теофил не слишком в этом разбирался. Но она была молода, без вопросов, и тихо включила радио. Старую вещь «Art Tatum». Такого, честно говоря, он и предположить не мог.
– Вам нравится эта музыка? – задал он ненужный вопрос, и Мария кивнула.
Она чудесно выглядит в этом платье, даже сбивает с толку. Еще раз я ей сказать этого не могу.
– Чудесно выглядите, – сказал Теофил.
– О, большое спасибо, господин Круг.
Лицо Марии засветилось. Она поднялась со стула.
– Еще вина? – спросила она мягко.
– «Антр-де-мер», – пробормотал Теофил. Теперь он стоял совсем близко к ней. – Между двумя морями.
Его качало, как на палубе корабля. От нее пахло ванилью и рыбой. Его рука коснулась ее щеки. Почти по-отечески или…
– И вправду чудесно, – шепнул он.
Я идиот.
Мария взяла его руку, подержала в своих. Она, похоже, ни капельки не удивилась.
– В холодильнике есть еще пара бутылок, – шепнула она.
Идиот, идиот, идиот. Он поцеловал ее в лоб.
– Они, наверное, хорошо охладились, – прошептал он.
– Да, очень хорошо охладились.
На ней платье Штефани, подумал он и потрогал ткань там, где она обтягивала бедра. Мария заботится о нем. Она знает его белье лучше, чем Штефани. Все, что я ношу, проходит через ее руки. Она гладит мои рубашки и складывает стопкой мои трусы. Ему захотелось положить голову ей на плечо. Он услышал всхлип.
Мария погладила его волосы, пропуская их сквозь пальцы. Теофил застонал. Я забыл об этом. Чудесное чувство, словно нежная рука касается тела изнутри.
Он высвободился из ее объятий, на ощупь, вслепую нашел в холодильнике холодные бутылки с вином и вышел из кухни. Перед зеркалом в прихожей стал неловко оттирать следы клубники и малины со своих щек.
Тихо насвистывая, Теофил вернулся в столовую. Его лицо раскраснелось еще больше, глаза блестели за роговыми очками. У него было приятное чувство гибкости, будто весь его двигательный аппарат смазали маслом.
– В некоторых вещах «Art Tatum» есть своеобразная эротика промедления, – обратился он непосредственно к Сибилле Идштайн.
Она посмотрела на него почти с испугом. Что такое случилось с его лицом?
– Да, хотя… – Она лихорадочно подыскивала какой-нибудь близкий пример, чтобы скрыть свое возбуждение. Она ощущала присутствие почти неземной силы.
– У Вагнера, по моему мнению, всегда так, это нарастание без конца и без какого-нибудь разрешения… Возможно, он гениально предчувствовал delay?
О чем это она болтает?
– Вагнер? – Теофил наполнил бокалы жаждущим. – По сравнению с Россини у Вагнера количество идей на минуту музыки не так уж и велико, все растягивается, еще раз освещается другой инструментовкой. Вслушайтесь в целую россыпь тем, в музыкальное разнообразие Россини, у него каждую секунду возникает что-то новое, он постоянно перескакивает и меняет настроение, просто какой-то рог изобилия идей.
Он со стыдом осознал, что вовсе так не считает, хотя у него и было смутное чувство, что прозвучало все это хорошо. Сибилла почувствовала смятение, которое их охватило, и откусила от тончайшей соломки лука. Теофил почему-то никак не мог оставить эту тему.
– Эротика музыки, – он бросил быстрый взгляд на Штефани, оживленно беседовавшую с Себастьяном, – это нечто особенное. Я думаю, если слушать музыку в специфической ситуации, то потом, едва заслышав эту музыку, будешь бессознательно к этой ситуации возвращаться.
– А вам не кажется, – произнесла Сибилла задумчиво, – что существуют определенные параллели нарастания и разрешения, ведущие в царство эротики и интуитивно нами ощущаемые?
– Возможно, но кто защитит нас здесь от банальности?
– Ну… – Сибилла победно откинулась на стуле. «Я пьяна, – думала она. – Всегда одно и то же, я слишком много выпиваю до еды и потом сижу пьяная». – От этого нас могут защитить своеобразие, аутентичность этого неповторимого мгновения, неистовство вечно нового, упоение неудержимой чувственностью, далекой от всякого отстраненного рацио, опустившегося до плоской рассудочности рационализма. – Рефлексивно впав в интонацию своих рефератов, она одну руку положила на твидовый рукав Теофила, а второй взяла бокал с вином. – Слезы, измена, – продолжила она, – постоянство, рычащий зверь внутри нас, усмирить которого не может никакая цивилизация.
Она сделала большой глоток, поставила бокал и обеими руками схватила руку Теофила. Ее голос стал пронзительным.
– Смеющаяся над нами большая жизнь и не в последнюю очередь то, что буржуазное радио выдает за любовь и что все же может быть лишь телесным восторгом, страшным наслаждением…
– О чем вы, собственно, беседуете?
Штефани с большим трудом удалось придать своему голосу интонацию непринужденного любопытства. Сибилла и Теофил не заметили, как за столом стало тихо. У Сибиллы, однако, было стойкое ощущение, что она затянута в непробиваемую броню из слов.
– Мы говорим о великолепном фильме Вуди Аллена «Последняя ночь Бориса Грушенко».
Она с удовольствием отметила ошарашенный взгляд Теофила.
– Там есть одна замечательная героиня – молодая женщина. Она говорит о том, что хочет штурмовать вершину страсти, и рисует себе образ идеального мужчины, который должен обладать тремя качествами.
Сибилла с превосходством окинула взглядом ждущие продолжения лица.
– Ну и какими же? – не выдержала Регина фон Крессвиц, она была возбуждена едой и вином, а инстинкт подсказывал ей, что в воздухе повисло некое напряжение, требующее разрядки.
– Мужчина ее мечты должен владеть тремя тайнами любви: интеллектом, душой и брутальным сексом.
Себастьян расхохотался с такой силой, что Штефани машинально отставила в сторону его бокал. Смех явился освобождением, у Германа он был похож на приступ кашля, Регина тонко вскрикивала, Теофил смеялся охотнее, чем раньше, а Штефани – просто за компанию.
– Oversexed and imderfucked, я правильно понял? – прошептал Теофил Сибилле с внезапно проявившейся развязностью. Она закрыла глаза и вложила в рот сигарету. Теофил дал ей прикурить и от той же спички зажег еще одну сигарету. Когда он в последний раз такое проделывал? Давным-давно. Он задул спичку.
– Вопреки сложившемуся мнению мы слишком много говорим о чувствах и слишком мало о сексе, – тихо проговорила Сибилла и выпустила дым в сторону Теофила.
Герман с интересом наблюдал за Сибиллой. Она далеко зашла. Он в отличие от нее, беседуя на такую скользкую тему, выходил из положения, излагая бесполезные детали прошлых своих подвигов, которые никак не могли пролить свет на его собственные предпочтения. Одна из его любимых историй была об одном кубинце из варьете в Гаване. Он выходил на сцену абсолютно голым, садился на стул и закрывал глаза, концентрировался, его мужское достоинство при этом поднималось, а затем без всякой помощи рук мощно изливало сперму.
– Тайны любви, да, недавно и я захотел их познать. – Герман сделал свою знаменитую риторическую паузу, которую, как он любил повторять, позаимствовал у Фиделя Кастро. Все посмотрели на него.
– И куда же следует отправиться, чтобы познать их? Правильно, в элементарный бордель, на недостаток которых в этом городе жаловаться не приходится. Итак, я поднимаюсь по крутым ступеням, хотя я всего лишь бедный старый человек и для меня это похоже на путь на эшафот, и ступени приводят меня в бар с отличной репутацией, и что же я там вижу? Даму, словно выписанную Ботеро: пухлую, толстую, с огромными голыми грудями, выложенными на стойку рядом с полупустыми пивными бокалами, – я всегда говорю: у приличной женщины не может быть больших грудей, – итак, она наливает мне теплого пива и начинает говорить, ничего особенного, но со своеобразным акцентом. – Герман прикурил сигарету и сделал глоток виски.
– И знаете, кем в итоге оказалось это существо? Чилийским герильясом после операции по смене пола! И он безо всякого стыда натянул на свои огромные груди полупрозрачную блузку, чтобы обсудить со мной некоторые аспекты южноамериканского марксизма!
– Вы все это выдумали! – вскричала Сибилла Идштайн.
– Нет же! – Герман оставался совершенно спокойным. – В вопросах марксизма, ленинизма и социализма я разбираюсь. Вы знаете, – он повернулся к Сибилле, – как Карл Краус определял социализм?
Сибилла ждала продолжения, как и Себастьян Тин.
– Это, – продолжил Герман с расстановкой, – как если бы Карл Маркс отправился на урок гимнастики к отцу Яну.
Среди всеобщего смеха раздался голос Сибиллы:
– О, это замечательно, точно, точно, соединение утопии и мещанства! Такое можно встретить и сегодня, о, знаю таких типов!
Штефани следила за Сибиллой. Малышка разошлась, подумала она. Пожалуй, даже чересчур. Она воспользовалась всеобщим смехом, чтобы быстро шепнуть Себастьяну Тину:
– Ей не слишком везет с мужчинами. Неудачники по призванию, жалкие ассистенты режиссеров, последним был театральный художник-декоратор, работавший с лазерным светом, ужасный тип.
Себастьян, казалось, был неприятно удивлен. Он кашлянул и поискал взглядом бутылку вина.
– Кстати, об утопии и мещанстве. – Сибилла застегнула пуговицы на жакете. – В одной театральной мастерской мы работали над пьесой о M?nage а trois, вы знаете, Штефани? Там идет речь о фатальном любовном треугольнике, а роли исполняют одни женщины, так сказать, каждому по заслугам…
– А как же четырехугольники и пятиугольники? – вмешалась Регина. – Треугольник – это вариант для тех, у кого нет фантазии!
– О да, уважаемая госпожа фон Крессвиц, геометрия страстей таит в себе целый ряд возможностей! – воскликнул Себастьян с игривой улыбкой.
Сибилла не дала себя сбить с мысли.
– Пьеса называлась «Возлюбленная и обманутая – обманутая возлюбленная», – увлеченно продолжила она, – и весь спектакль, скажем так, – открытая форма, импровизация, актрисы сами пишут свои тексты, привносят в спектакль свои истории, каждая свою личность…
– Прямо беда с этими актрисами, – сказал Герман, – все хотят показать свою личность. Я этого не понимаю. Вот мошенники счастливы тем, что у них нет личности…
– Во всяком случае, это выдающаяся работа, – заключала Сибилла и отметила с огорчением: лучше было бы сказать «любопытная работа». – Может быть, вы как-нибудь придете на репетицию, Штефани…
Ну вот, подумала она. Вечер не должен пройти понапрасну. Милая Штефани готовит не так уж блестяще. Типичная стряпня домохозяек, слишком жирная и тяжелая. Но разговор о спектакле со Штефани, тем более рецензия укрепили бы авторитет Сибиллы в театре.
Штефани сделала вид, что рассматривает вино в своем бокале. Как это похоже на Сибиллу. Фатальный треугольник. У нее что, больше нет никаких забот? Черта с два я пойду на их дурацкую репетицию. «Импровизация», меня тошнит от одного этого слова. Старо и никому не нужно. Уж об этом-то я не напишу ни строчки. Просто неаппетитно.
– Посмотрим… – произнесла она вслух с сомнением. – С другой стороны, – треугольник, в этом есть что-то от игры «в бутылочку», не правда ли?
– Ну… да… – Сибилла не понимала, к чему клонит Штефани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18