В ее пределах человек чувствует себя свободным, ему гарантируется безопасность и покой до тех пор, пока он верит в первый постулат…
…Зачастую католики завидуют неверующим, а проистекает это от того, что тяжела ноша веры и начинает гнуться каркас системы. И возникает чувство, что их обманули, как возникло оно у меня. Они спрашивают, почему случайность зачатия должна превращать прелюбодеяние в грех для одного и приятное развлечение для другого. Столкнувшись с последствиями веры, они начинают сомневаться в ней самой. И некоторые отвергают ее в конце концов, как сделал я, когда окончил Оксфорд…
…Быть католиком в Англии – все равно, что идти по узкой тропе, хотя рядом лежит куда более широкая дорога. Те, кто, как и я, принадлежит к древнему роду, ведет его от Стюартов, могут ссылаться на веру, как историческое чудачество. Точно так же в других семьях относятся к пристрастиям, к женщинам, скачкам, азартным играм. Но, когда наступает кризис, этого недостаточно. Рано или поздно приходится возвращаться к первому постулату веры. Отвергая его, теряешь дорогу…
…Я заблудился давным-давно, хотя и не подозревал об этом. Без веры человек свободен, и поначалу это приятное чувство. Молчит совесть, нет никаких ограничений, кроме общепринятых законов, а они достаточно гибки, чтобы в большинстве случаев не мешать делать то, что хочется. И только позднее подступает ужас. Человек свободен, но свободен в хаосе, необъясненном и необъяснимом мире. Свободен в пустыне, где нет другого пути, кроме как вовнутрь к самому себе. И нет у тебя прочной основы, кроме маленького осколка собственной гордости, который есть ничто и покоится ни на чем… Я задумываюсь, вот я есть. Но кто я? Случайное стечение обстоятельств, ничем не обусловленных…
…Я долго пытался понять, почему же дезертировал из армии. Я не придавал своему поступку моральной значимости. Действие клятвы верности стране обрывается обращением к Богу. Но в моем случае никакого Бога не было. Если я решил рискнуть свободой и репутацией и нарушить закон, что вело к серьезному наказанию, то сделал я это по собственной воле. Хорошо, конечно, что мне удалось избежать наказания, но тогда-то я не руководствовался этими мотивами. Я действовал инстинктивно – таковой оказалась моя неадекватная реакция на поступок, противоречивший моему естеству. Но, если исходить из того, во что я верил в то время, не было у меня никакого естества. Я родился, как все, искорка, вылетевшая из горна, и, если бы эта искорка потухла, никто бы этого и не заметил. Я уже заблудился… И мог лишь углубляться в окружавшую меня тьму…
…Потом появилась Нина. Я проснулся рядом с ней, как просыпается человек при первом солнечном луче. Акт любви, как и акт веры, – полная капитуляция… И там, и тут ты отдаешь все, что имеешь. Так, во всяком случае, было и со мной. Я не могу сожалеть что полюбил Нину, потому что любовь не зависит от ее проявлений… только мое проявление любви вошло в противоречие с нравственными законами. Об этом я сожалею, в этом сознался на исповеди и молился, чтобы получить прощение. Но даже в грехе акт любви, если он наполнен любовью, осенен Богом. Его исполнение, возможно, и ошибка, но его суть не изменилась, и суть его – в созидании, общении, великолепии…
Именно великолепие моей капитуляции перед Ниной и ее – передо мною позволило мне впервые понять, как человек отдает себя Богу, если Бог существует. Мгновение, любви есть мгновение слияния души и тела, и акт веры – взаимный и безоговорочный…
У Нины есть Бог, у меня его нет. Она в грехе, но внутри упорядоченной системы. Я – вне греха, но окружен хаосом… Но в ней я увидел все то, что отверг, в чем нуждался более всего, однако отринул от себя. Из-за этого наш союз ущербен, и придет день, когда она это поймет и, возможно, возненавидит меня…
…Как человек возвращается к вере из неверия? Из греха – это легко, на то есть покаяние. Нашкодивший ребенок возвращается к Отцу, потому что Отец все еще здесь, их отношения не порушились. Но в неверии нет Отца, нет отношений. Человек идет из ниоткуда в никуда. Самые благородные поступки лишены смысла. Я пытался служить людям. Я служил им, Но кто были эти люди? Кто был я?
…Я пытался убедить себя, что должно, должно быть начало, как подкидыш уверяет себя, что и у него был отец. А как же иначе, у всех детей есть отцы. Но кто он был? Как его звали? Как он выглядел? Любил ли меня или забыл навеки? Вот когда познал я настоящий ужас, и, оглядываясь назад, от моей нынешней защищенности я дрожу, покрываюсь потом и неистово молюсь: «Прижми меня к себе. Никогда не отпускай. Не прячь от меня Своего лица. Как страшно во тьме!»
…Как я пришел к Нему? Он один знает. Я искал Его и не мог. найти. Я молился Ему, мне не известному, а Он не отвечал. Я плакал по ночам, утеряв Его. Напрасные слезы и бесплодная скорбь. А потом, в один день, Он вновь оказался рядом…
…Казалось бы, это событие. Хорошо бы сказать: «В таком-то месте, в такое-то время, таким-то образом произошло мое возвращение к религии. Добрый человек заговорил со мной, и я стал добрым. Я увидел акт творения в лице ребенка и поверил». Ничего такого не было. Он был рядом. Я знал, что Он рядом, что Он создал меня и по-прежнему любит меня. Я не слышал слов, вокруг не летели камни, не гремел гром, но я обрел Отца, и Он узнал меня, и мир стал домом, который Он построил для меня. Я родился католиком, но до сего момента не понимал значения словосочетания «дарование веры». Потом, что я мог, как не сказать: «Вот он я, веди меня, делай со мной все, что пожелаешь. Но, пожалуйста, оставайся со мной навсегда…»
…Обращение… Я помню шутки, которые мы отпускали, комментируя повышение рождаемости после валлийских праздников возрождения веры. Нет ничего разнузданного в смене вероисповедания. Эмоции налицо, радость, благодарность, облегчение, но это – реакция. Само же действо – решение воли, прийти к которому человеку можно помочь, но заставить принять – никогда. Восторг же – следствие достижения цели. Забавно, что Нина поняла это сразу, без вопросов и разъяснений, когда Мейер пытался разложить все по полочкам, словно речь шла о слабительном, после приема которого сразу легчает…
…Я боюсь за Альдо. В его скептической честности немало достоинств, но я не знаю, что произойдет, когда он попадет под начало других. Есть разница между двумя абсолютистскими течениями – церковью и коммунизмом. Церковь понимает сомнения и учит, что вера – есть дар, который нельзя получить за какие-либо поступки или заслуги. Коммунизм же не признает сомнений и утверждает, что веру можно насадить, как условный рефлекс… На сегодня это так, но условный рефлекс не дает ответа на вечные вопросы: Откуда? Куда? Почему?
…Особо волнует меня, как загладить вину. Я изменился. Изменяюсь. Но не могу изменить содеянного. Обида, несправедливость, ложь, прелюбодеяние, отвергнутая любовь… Исходящие от меня, оказывавшие и оказывающие влияние на жизнь других. Теперь я жалею их, но одной жалости недостаточно. Я обязан в полной мере возместить нанесенный мною ущерб. Но как? Сейчас зима. Нет дороги ни вперед, ни назад. Я – пленник маленького мирка, который я сам и нашел. Я могу лишь сказать – когда путь откроется, я сделаю все, что потребуется от меня. Но откроется ли путь? С уверенностью можно говорить только о настоящем. Почему я так боюсь? Потому что покаяние – только начало. Надо платить долги. Я прошу просветить меня, молюсь в смирении, но ответ неясен. Я могу жить только в настоящем…
…Мейер смеется надо мной. Указывает, что толку от моих добрых дел – чуть. Больные умрут, а голодные завтра оголодают вновь. И тем не менее Мейер сам инстинктивно делает то же самое. Почему? Такие, как Мейер, сомневаются в существовании Бога и, следовательно, сомневаются во всем, кроме рациональных отношений между людьми. И все же я вижу, что Мейер отдает себя всего, без остатка. Человек, творящий добро, пребывая в сомнении, должен обладать большими достоинствами, чем тот, кто защищен верой…
…Нина говорит мне, что я худею. Я мало ем, мало сплю и молюсь допоздна. Я стараюсь объяснить, как пропадает потребность в еде и сне по мере того, как человек проникается близостью к Богу. Вроде бы она понимает это лучше, когда я привожу сравнение с ней: у нее слабеет плотское желание, потому что в ее чреве растет ребенок… Я спрашиваю: как быть со свадьбой? Телом мы теперь врозь, но близки сердцем и душой. Но у меня предчувствие, что я не смогу держать под контролем уготованное мне, и по этой причине свадьба может оказаться несправедливостью по отношению к Нине. Жестокой несправедливостью. Я готов сделать то, что необходимо. Я уже сказал ей, что она имеет право решать, но мне кажется, что пока лучше подождать… Я столько получил за последние месяцы – любовь, счастье, душевное утешение. За все это мне придется платить. Я еще не знаю, какую плату запросят у меня. Я молюсь и стараюсь подготовиться…
…Отец Ансельмо тревожит меня. Я поссорился с ним и сожалею об этом. Злость ничего не решает. Я должен понимать, что священник – такой же человек, принявший церковный сан. Профессия священника не зависит от индивидуальных достоинств отца Ансельмо. Он несет свой крест, груз одной ошибки, многократно возросший от ее последствий. Но даже в грехе есть элемент любви, то есть добра, который я знаю, нельзя презирать. Обет безбрачия священников установлен издревле, но не является атрибутом веры. Обет безбрачия имеет свои положительные стороны, но нельзя судить слишком жестоко, когда человек не выдерживает возложенной на него ноши. Некоторым нищета открывает дорогу к святости. Других толкает к осуждению на вечные муки. Если б я смог поговорить с отцом Ансельмо как друг… Но это другая проблема, стоящая перед священником. Он привык направлять верующих, но не принимать от них совета. Это недостаток всей системы…
…Сегодня я встретил человека, называющего себя Иль Лупо. Странно, как быстро и легко мы поняли друг друга! Я верю в Бога. Он верит, что Бога нет. Однако последствия каждой веры одинаково суровы и неизбежны. Он честен в том, во что верит. Он полагает, что я также честен в своей вере. Он знает, что наше сосуществование невозможно. Один должен уничтожить второго. Он – король в этом мире, ему дана власть над жизнью и смертью. Что я могу противопоставить ему? Христос сказал, что его царствие – не этот мир. Я могу поднять на борьбу крестьян, Могу организовать сопротивление отряду Иль Лупо. Но ради чего? Братоубийство не есть христианство. Из пуль не вырастет любовь… Иль Лупо хотел бы, чтобы я спорил и сопротивлялся. Я не должен спорить. Я должен принять то, что мне выпадет. Но я боюсь за Мейера. Он слишком мягок для такого окружения. Я должен постараться показать ему то, что увидел сам. Потом он будет страдать. Груз сомнений тяжел для честного человека…
…У меня есть сын, и мальчик слеп. Горе Нины камнем висит на мне. Теперь я понимаю, как легко впасть в ересь, ибо нет сил смотреть на боль и зло, проявляющиеся в создании, единственным творцом которого является всемогущий Бог. Черное для меня время. Словно вновь окружила меня тьма, и в отчаянии я молюсь и приникаю к Отцу нашему, говоря: «Я не могу понять, но я верую! Помоги мне не отступиться!..»
…Если вера может сдвинуть горы, она может сделать зрячими слепые глаза. Если Бог того пожелает. Но как мне узнать: чего Он желает? Заговори со мной, о Боже, ради спасения Твоего сына… Амен…
Записи продолжались, и Блейз Мередит внимательно прочитал их до конца. Налицо полное соответствие с догматами веры, соответствие разума, сердца, воли. И капитуляция, когда человек отказывается от любой материальной поддержки, надеясь лишь на веру, надежду, любовь, отдавая себя в руки, сотворившие его.
На последней странице Джакомо Нероне написал свой некролог: «…Если после моей смерти кто-либо прочтет написанное мною, пусть знает он обо мне:
Я родился в вере, я потерял ее, но рука Господа вернула меня назад.
Все мои дела побуждены Им. Моей заслуги в них нет.
Я любил женщину и стал отцом сына, и я люблю, и буду любить их вечно.
Тех, кому я причинил боль, умоляю простить меня.
На тех, кто убил меня, я укажу Богу, как на братьев, которых любил.
Те, кто забудет меня, поступят хорошо. Те, кто помнит меня, я прошу молиться за душу
Джакомо Нероне, который умер,
веря в Господа
нашего».
Блейз Мередит опустил пожелтевший лист на покрывало, откинулся на подушку и устало закрыл глаза. Теперь он со всей определенностью знал, что его поиски подошли к концу. Он заглянул в жизнь человека, и она легла перед ним, как длинная, извивающаяся река, текущая к морю. Он заглянул в душу человека и увидел, как она росла, словно дерево, от черноты земли к сияющему в небе солнцу.
Он увидел плоды этого дерева: мудрость и любовь Нины Сандуцци, человечность Альдо Мейера, неохотное раскаяние отца Ансельмо. Хорошие плоды, благословлённые Богом. Но не все они еще вызрели. Некоторые могли засохнуть на ветви, другие упасть зелеными и сгнить по недосмотру садовника. А садовник-то он, Блейз Мередит.
Он начал молиться за Анну де Санктис, Паоло Сандуцци и Николаса Блэка, которые ушли в ту же пустыню, по которой блуждал Джакомо Нероне. Но прежде чем он успел закончить молитву, боль скрутила его, в горле заклокотала кровь и желчь.
Много позже, ослабевший, с кружащейся головой, он дотащился до письменного стола и дрожащей рукой начал писать:
«Господин мой епископ!
Я тяжело болен и опасаюсь, что умру прежде, чем успею составить полный отчет о результатах моего расследования. Несмотря на прогнозы специалистов, я чувствую, что жизнь покидает меня, и меня печалит мысль о том, как мало мне осталось времени. Я, однако, хочу, чтобы Ваша светлость знали, что я смирился перед Богом, как вы и ожидали, и смерть уже не пугает меня.
Первым делом позвольте сообщить Вам, что я выяснил. Я более чем уверен, что свидетельские показания тех, кто лично знал Джакомо Нероие, и обнаруженные мною его записи ясно указывают, что он был верным слугой Господа и умер в вере, приняв мученическую смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35