Несколько таких фрагментов требовали от нее «радостного буйства» сразу с двумя-тремя. D?nouement – то есть финал – представлял собой разновидность ronde etrordinaire , которому Гони дал название «Круглые сутки», заявив, что реально наблюдал такое в Гамбурге. Там предстояло задействовать Анджелу и еще четырех участников – двое целовали каждую из ее грудей, еще один целовал рот, а четвертый обрабатывал своим членом ее идеальное влагалище. Как только тот, что занимался влагалищем, достигал оргазма, все четверо перемещались, как в игре «стулья с музыкой», в новые положения, причем по часовой стрелке. К тому времени как первый участник снова прибывал к влагалищу, его член опять стоял и был наготове. Таким образом, по крайней мере теоретически, ronde могла продолжаться неопределенное время – и использование монтажа с быстрым наплывом должно было дать великолепный эффект.
– Я тут вот о чем подумал, – сказал Тони, пока они работали над сценарием в кабинете у Бориса. – Ты уже Анджелу выебал?
Борис, набросав композицию мизансцены, теперь держал ее на расстоянии вытянутой руки и с прищуром разглядывал.
– Нет, приятель, у меня слишком много других забот на уме. – Борис смял набросок и взял новый лист бумаги. – А кроме того, – добавил он, – я не уверен, что у меня есть глаза.
– Гм. – Тони развернул смятую бумажку и внимательно на нее посмотрел. – Не помню, говорил я об этом или нет, – осторожно сообщил он, – но я с ней пару раз этим занимался.
– В самом деле? – отозвался Борис, выказывая вежливый интерес, но продолжая работать над композицией.
– Ага, на «Марии Антуанетте», в ее гримерке. Один раз при полном ее параде – знаешь, большая кринолиновая юбка, еще штук восемь нижних, высокие сапожки с застежками, жуткий парик, короче, весь прикид, чертовски причудливо.
– И как оно?
– Ну-у… – Тони проявлял какую-то странную нерешительность, – вообще-то славно, – сказал он, но почти разочарованно. – Я хочу сказать, сама мысль о том, чтобы выебать Анджелу Стерлинг… ну, это вроде как удача подвалила, верно? То есть даже если это плохо, это хорошо.
– Как ты себе такое представляешь?
– Ну, тогда это по крайней мере тебе жить не мешает – ты ее выебал и можешь про это забыть. Понимаешь, о чем я?
– Гм. – Борис взял набросок и прищурился, разглядывая его.
– Тело у нее классное, – продолжал Тони, словно оправдываясь, – и она, ну… знаешь, вовсю работает… то есть, пиздой аж к потолку устремляется и по-настоящему тебе поддает! Я хочу сказать, приятель, крепко у нее получается… и тот старый захват типа ножницы… корчится… стонет… кусается… царапает тебе спину… всякие странные нежности бормочет… знаешь, все эти страстные дела.
Борис пожал плечами.
– Звучит идеально.
– Угу… – пробурчал Тони, делая паузу и пытаясь собраться с мыслями. – Короче, в первый раз, когда она была в полном костюме Марии Антуанетты и разыграла сцену изнасилования – знаешь, вроде как притворялась, будто я ее насилую, – это было чертовски славно… то есть, я был как раз под такой балдой, чтобы как следует в это врубиться… у меня всегда были примерно такие фантазии… невинная белокурая красавица у мачты, руки грубо связаны за спиной, груди торчат… знаешь, весь этот застарелый синдром типа «Большой Скверный Волк сбег Златовласку»… черт, я этот костюм на куски порвал. У Леса Харрисона совсем крыша поехала нам пришлось целую историю сочинить… про то, как какой-то статист крадет костюм, а потом его сбивает автобусом в Санта-Монике… или что-то вроде того.
Борис хихикнул.
Роскошно. Пожалуй, мы смогли бы это использовать.
Нет, бота ради, Б., даже ей об этом не напоминай. Мне неохота, чтобы меня считали одним из тех, кто, знаешь, «раз чмокнул и всем рассказал».
– Но это так забавно. А я то думал, где Анджела эту фразочку про «Златовласку и Скверного Волка» подцепила. Знаешь, она по-прежнему ее использует.
Тони был в шоке.
– Что? Ты хочешь сказать, она действительно рассказала тебе про то, что вытворяла тогда в гримерке?
– Нет, нет, она просто использовала ату ерундовину со «Скверным Волком», когда описывала всех мужчин… естественно, кроме меня.
– Ха-ха-ха.
– А в другой раз как все было?
Тони помрачнел.
– Получилось даже малость пугающе – то есть как будто ее там на самом не было, врубаешься? Точно она в какой-то город фантазий смылась, Я хочу сказать, у меня было такое чувство, что я могу перерезать ей глотку, а она вообще ничего не заметит… или заметит, когда ей станет сложно жопой вертеть.
Чушь, – сказал Борис, склонив голову набок и изучая свою композицию. – Не думаю, что она так… так чиста.
Тони пожат плечами.
– Может быть. Она запросто могла все это под делать. Еблю подделать. Гм. Старая как мир история – такая же древняя, как сама Женщина. А я был слишком уторчен, чтобы различить. Но в первый раз, в оснастке Марии Антуанетты – тогда был класс. Я хочу сказать, такое подделать нельзя. Я был бы не прочь еще разок что-нибудь такое попробовать.
– Изнасиловать Марию Антуанетту?
– Нет-нет, теперь уже что-нибудь другое.
– Типа чтобы у тебя аккуратненькая восьмилетка с косичками отсосала?
– Да, обормот хуев! Какой ужасный обман! Как ты мог своему классному другу Гони такую подлянку устроить? Теперь мне, может статься, уже никогда не узнать восторга восьмилетнего отсоса!
– Послушай, Тони, – сказал Борис, – не хотелось бы опускать тебя на грешную землю, но нам надо принять кое-какие решения насчет фильма.
– Решения. Ух ты, блин.
– Хорошо, назовем это выбором вариантов.
– Да, верно – выбор куда лучше.
– В общем, не думаешь ли ты, что нам следует включить мужской гомосексуальный эпизод?
Тони скорчил гримасу.
– Тьфу, говно.
– Никки думает, что это шикарная идея.
– Это жопа его так думает.
Борис улыбнулся.
– Ты что, Тон, антипидор?
Тони пожал плечами.
– Ну… если от этого отойти – и, между прочим, это совсем не обязательно правда… я просто не думаю, что получится эротично.
– Есть же у нас лесбийский эпизод.
– И это классно. В лесбиянок я врубаюсь. Когда две телки ебутся – или чем они там занимаются, – это красота. То есть это меня заводит… но два мужика, волосатые ноги, волосатые жопы, волосатые яйца и хуи… нет, забудь.
– А что, если они красивы… молоды и прекрасны… арабские парнишки, лет четырнадцати-пятнадцати, стройные как тростник, гладкая оливковая кожа, большие карие глаза…
– Ты хочешь сказать, как телки?
Борис с любопытством на него взглянул.
– Нет, приятель, я хочу сказать, что у нас здесь есть возможность и обязанность выложить все до конца. И я не думаю, что нам следует что-то с ходу вычеркивать. То есть, я не хочу отбрасывать какой-то аспект эротики только потому, что лично я в него не врубаюсь.
– Да? – фыркнул Тони. – Прекрасно, тогда почему бы нам крутой садомазохизм не сделать? Знаешь, с выжиганием сосков, вырыванием клиторов, с такого рода делами… Или как насчет капельки копрофилии? Как насчет этого, Б.? Мы проведем исчерпывающее кинематографическое исследование поедания говна. Есть же люди, которые заявляют, что круче этого ничего нет.
Борис склонил голову набок, улыбаясь и щурясь. Затем он выдал тираду в манере Эдварда Дж. Робинсона :
– Нравится мне, мальчонка, как ты кулаками работаешь. А как тебе за монету подраться?
Тони глотнул выпивки, качая головой в неподдельном унынии.
– Я правда не знаю, приятель… то есть я точно знаю, что не смогу написать хорошую сцену сжигания сосков или поедания говна… и сомневаюсь, что смогу написать сцену гомосексуальной ебли… то есть я смогу, но не хорошую – не такую, какую, скажем, смог бы написать Жан Жене…
Борис глубоко погрузился в свои мысли, молча двигая фломастером по бумаге и медленно зачеркивая очередной рисунок.
– А у тебя никогда гомосексуального опыта не было?
Тони скорчил гримасу и замотал головой.
– Нет, приятель… то есть совсем ничего с тех пор, как мне было одиннадцать или двенадцать.
– А что было тогда?
– Тогда? Ну, мы с другом просто дурачились со своими хуями, только и всего… то есть, мы их надрачивали, а потом… Черт, теперь я припоминаю, какой хуйней мы тогда занимались… – Тони нахмурился, пытаясь вспомнить, затем вздохнул. – Ну да, теперь оно возвращается… вот блин… короче, вот чем мы обычно занимались – я и мой друг… Джейсон его звали… Джейсон Эдвардс Мы залезали в шалаш на дереве, который сами построили, и вместе кончали… вроде как состязаясь, понимаешь, чтобы посмотреть, кто кончит первым или кто выдаст больше… или пустит дальше – примерно как на соревновании по плевкам. И, врубаешься, Джейсон был месяцев на шесть старше меня, да и в любом случае малость пообразованней, потому что у него была сестра – ей уже пятнадцать стукнуло… короче, он вынул из се коробки с тампаксом эти диаграммы – знаешь, такие рисунки, где показывается как тампакс одним пальцем вталкивается во влагалище, – показал их мне и говорит: «Вот, смотри, куда твою штуку надо вставлять – прямо сюда». Фантастика! Там, на этих рисунках, все эти дела в профильном разрезе показывались – утроба, матка, фаллопиевы грубы и всякое такое, – а художник, по какой-то странной причине, всегда снабжал эту фигуру такой жопой… знаешь, такой сказочно округлой, цветущей, соблазнительной, совсем как у Джейн Фонды! В общем, думаю, так мы ассоциацию и провели… в смысле, идею жопы – его и моей – как возможного заменителя пизды… или, но крайней мере, просто чтобы кончать, чем мы тогда уже вовсю занимались. Так или иначе, мы с ним пару раз друг друга через жопу попробовали, но меня особенно не зацепило… Я даже не помню, кончал я тогда или нет… меня тогда больше всего занимало то, как его сестра раздевается – мы могли подсматривать за ней через окошко в ванной… как она стояла там перед зеркалом и груди свои массировала. Вот это было чертовски клево! И я начал использовать ее как образ, чтобы спускать… мой первый такой образ – то есть, не считая той девушки из коробки с тампаксом, которая на самом деле в счет не шла, потому что была безлика… даже безголова. Да у нее и плеч не было! И ног тоже! Абсурд. А суть в том, что в те пару раз, когда я ебал Джейсона в жопу, я на самом деле воображал, что ебу его сестру. – Тут он посмотрел на Бориса и сухо усмехнулся, словно осознавая, что, пожалуй, принимает себя слишком всерьез. – Дьявольски здоровая образность, а, доктор? В таких взаимоотношениях ничего из твоей знаменитой модели «пидорас-хуесос» нет, верно?
Борис перешел к пародированию акцента Стренджлава .
– Но правда ль, што ви рассказаль абсолутную правду? Совсем никакой отсос? Нихт коммен вен жопа?
– Не-а, – Тони грустно помотал головой. – Так все и было.
– Довольно безбедное и защищенное существование… для того, кто надеется уловить ускользающие чувства… страхи… надежды легендарного Рядового Человека.
– Ага, блин, но вся штука в том, что у меня неплохое воображение… врубаешься? И насчет использования педерастического эпизода в фильме я хочу сказать только то, что мы в конце концов станем использовать оценки телок… в смысле, негейские оценки в отношении телок. Я хочу сказать, что если ты попытаешься романтизировать то, как юного, гибкого, гладкокожего мальчика ебут в жопу, на самом деле ты будешь говорить о том, как ебут телку. Верно?
– В жопу?
– Ох ты боже мой… да куда угодно – в жопу, в пизду, в подмышку… это все равно будет телка… мягкая, теплая, ласковая, гладкокожая телка – а не какой-нибудь костлявый, волосатый засранец!
Борис задумчиво кивнул.
– Я просто хотел хорошенько все это перетряхнуть, прежде чем выбросить в корзину… знаешь, обмусолить это дело, поднять на флагшток и посмотреть, не отдаст ли кто-нибудь честь…
– Или, – добавил Тони, – как сказал бы великий С. К. Крассман, «малость это дело погладить и посмотреть, не брызнет ли сперма».
– Верно, – согласился Б. Тони вздохнул.
– И теперь мы знаем. – Он глотнул выпивки. – А я уж было подумал, что меня вот-вот отсюда попрут.
– А я подумал, что ты сам собрался уйти.
– Никогда, маэстро.
– Ладно, теперь мы должны обсудить, сколько будет эпизодов – четыре из двадцати трех или пять из восемнадцати. В общем, будет очень тяжело или вообще невозможно сделать лесбийский и нимфоманский эпизоды в рамках двадцати пяти минут каждый – в них слишком много действия. А потому в идеале у нас на всю остальную картину остается сорок минут. Итак, у нас по-прежнему есть «Идиллический», «Нечестивый» и «Кровосмесительный». Лично я испытываю сильные чувства по поводу «Нечестивого» – знаешь, типа «Монашка и азартный игрок», «Священник и проститутка», что-то в таком плане. Могло бы даже забавно получиться, Капелька знаменитой «разрядки смехом», а, Тон?
– Мы должны по-прежнему делать это со вкусом.
– Ага, никаких сортирных шуток про священника.
– Верно.
– Теперь позволь я вот о чем спрошу – как насчет самого тяжелого? Как это в твоей большой тыкве очерчивается? Мать – сын? Отец – дочь? Брат – сестра? Думаю, здесь мы должны следовать самым нашим личным побуждениям. Теперь скажи мне, кого бы ты скорее выебал – свою дочь или мамашу… предполагая, ясное дело, что твоя мамаша в форме, лет тридцати двух – тридцати трех?
– Лет тридцати двух – тридцати трех? Черт, а такое возможно? То есть сколько же тогда мне?
– Шестнадцать-семнадцать.
– Гм. – Тони поднял брови, явно заинтригованный. – В форме, лет тридцати двух – тридцати трех, говоришь? Рыжеволосая?
– Очень может быть.
– Погоди-ка, погоди. Кажется, у меня есть идея… Давай-ка об «Идиллическом» поговорим. Помнишь, я сказал, что когда я ебал Джейсона, я воображал, что это его сестра? Ну так вот – это не совсем так. То есть я действительно воображал, что это его сестра, та самая девушка, но я к тому же воображал, что она моя сестра… врубаешься? Понимаешь, у меня никогда не было сестры, зато я всегда сооружал грандиозные фантазии насчет того, что у меня есть красивая сестра и что мы очень близки, может, даже близнецы. В общем, у нас с ней фантастическая близость, а потом мы реально этим занимаемся. Я хочу сказать, что, может быть, более романтично… более идиллично?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33