.. А что?
ЗУБАТЫЙ. Если вы, товарищ начальник, собрались на пляж, я бы пошел с вами.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Почему же именно со мной?
ЗУБАТЫЙ. Мы бы подискутировали. И мне хотелось, чтобы вы оценили мои новые стихи.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет нужды, они наверняка очень хороши.
ЗУБАТЫЙ. Ну, тогда за компанию.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (поглядывая на небо). Что-то, похоже, небо начинает хмуриться...
ЗУБАТЫЙ. Да что вы, товарищ начальник, ни капельки. Погода просто сказочная.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда, возможно, позднее... у меня как раз накопилось много дел.
ЗУБАТЫЙ. Так я подожду. (Садится на стул перед письменным столом.)
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Или, может, только завтра. Сегодня уже вряд ли выберусь. Да и вы, как футурист, наверное, тоже предпочли бы завтра.
ЗУБАТЫЙ. Ничего страшного. Я все равно подожду.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но лучше не здесь. Нам с товарищем секретарем нужно поработать.
ЗУБАТЫЙ (встает). Так вы, товарищ начальник, позовите меня, когда пойдете.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не премину. А вы тем временем что-нибудь напишите.
Зубатый выходит налево.
Уф-ф-ф...
Татьяна встает. От суровой сдержанности и отстраненности по отношению к Захедринскому она переходит к интимной интонации, также физически.
Приблизившись к Захедринскому, она отодвигает стопы бумаг и папок, садится на стол перед Захедринским.
ТАТЬЯНА. Ты несправедлив, не надо с ним так обращаться. Он очень способный юноша.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Разве я говорю, что это не так?
ТАТЬЯНА. Подлинный талант, хоть и несколько неотесан.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тоже верно.
ТАТЬЯНА. Он же не виноват, что жил под гнетом капитализма.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Правда, достаточно давно.
ТАТЬЯНА. Он еще молод, всего двадцать лет.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Двадцать два.
ТАТЬЯНА. Мог быть твоим сыном.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (пораженный). Что?! Неужели похож?!
ТАТЬЯНА. Ты должен уделять ему больше внимания.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не люблю блондинов.
ТАТЬЯНА. Он так робок, так нуждается в заботе.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Материнская душа. (Обнимает ее.)
Татьяна ласково прикасается к его уху.
Пауза.
ТАТЬЯНА. Что ты делаешь сегодня вечером?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Буду есть рыбу с хреном.
ТАТЬЯНА. Могли бы поесть вместе.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Без Зубатого?
ТАТЬЯНА. А потом погулять.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (с энтузиазмом). А сейчас нельзя?
С правой стороны доносится грохот. Захедринский быстро выпускает Татьяну из своих объятий, она соскакивает со стола и отходит от Захедринского. Справа входит Чельцов, волоча за собой по полу пустой мусорный бак.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Товарищ Чельцов, почему вы входите без стука?
ЧЕЛЬЦОВ (поворачивает направо, волоча по полу мусорный бак). Сейчас постучу.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивая со стула и указывая налево). Проходите!
Чельцов поворачивает налево и марширует перед Захедринским, волоча за собой мусорный бак.
И чтобы это было в последний раз!
ЧЕЛЬЦОВ. Ладно уж, ладно... (Выходит налево, таща мусорный бак.)
ТАТЬЯНА. Я передумала. Еду.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Куда?
ТАТЬЯНА. На Капри. С тобой.
Захедринский приближается к Татьяне, идущей ему навстречу. Обнимает ее.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (с такой огромной радостью, что выражает ее чуть ли не шепотом, как если бы он был крайне измучен). Наконец-то... (Кладет голову ей плечо)
Пауза.
(Поднимает голову, в приливе энергии.) Сейчас же напишу Чапаеву. Или нет, лучше позвоню!
ТАТЬЯНА (кладет голову на его плечо). А что, если мы возьмем с собой Зубатого?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что такое?
ТАТЬЯНА. Зубатый мог бы поехать с нами. Встреча с Горьким будет ему полезна, ты же сам говорил, что ему необходимо расширять кругозор. А Чапаев, я уверена, согласится. Он поддерживает молодежь.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (выпускает Татьяну из объятий и отступает на шаг). Товарищ Бородина, вы отдаете себе отчет...
ТАТЬЯНА. И Горькому молодежь интересна.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Идиотом меня считаешь?
Пауза.
ТАТЬЯНА. Так что, нет?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет!
Пауза.
ТАТЬЯНА. Знаешь? Я, наверное, не поеду.
Слева входит Рудольф Рудольфович Вольф. Он старше, чем в I акте, на восемнадцать лет. На нем китель а-ля Сталин, на груди несколько орденов и медалей. Вольф в сапогах, волосы набриолиненные с прямым пробором.
ВОЛЬФ. Иван Николаевич, не заходила сюда... (Замечает Татьяну.) А, Татьяна Яковлевна, как здоровье?
Татьяна идет налево, не отвечая на приветствие Вольфа.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (устремляясь вслед за Татьяной). Подожди!... Товарищ Бородина, постойте!
Татьяна выходит налево.
ВОЛЬФ (глядя вслед Татьяне). Что с ней случилось?
ЗАХЕДРИНСКИЙ (поворачивая направо). Переутомилась.
ВОЛЬФ. Здесь не было моей жены?
ЗАХЕДРИНСКИЙ (садясь за письменный стол). Не замечал.
ВОЛЬФ. Интересно, куда она опять подевалась.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. В саду, должно быть, учит роль.
ВОЛЬФ (идет направо, перед выходом оборачивается). Как раз об этом я и хотел с вами переговорить. Не мешаю вам?
ЗАХЕДРИНСКИЙ (лжет, и потому отвечает преувеличенно вежливо). Что вы, нисколько!
ВОЛЬФ. Правда, не мешаю?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да что вы!
ВОЛЬФ. Мне бы не хотелось вас отрывать.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. И правильно.
ВОЛЬФ. Ну, тогда я только на минутку. (Садится на стул перед столом.) Я, видите ли, хотел обсудить с вами дело приватного свойства. (Привстает со стула.) Но я, наверное, мешаю вам...
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да сядьте же!
ВОЛЬФ (садясь). Всего пять минут.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сколько вам угодно.
ВОЛЬФ. Для меня это чрезвычайно важно. Мне только не хотелось бы... (Приподнимается со стула.)
ЗАХЕДРИНСКИЙ (теряя самообладание). Да сядете вы или нет!
ВОЛЬФ (садясь). Речь идет о Лилиане.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как она себя чувствует?
ВОЛЬФ. Не в том дело, как она себя чувствует, а в том, как чувствую себя я.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Смею надеяться, что хорошо.
ВОЛЬФ. Хорошо? Да вы, верно, смеетесь надо мной.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Грипп?
ВОЛЬФ. Если бы! Сегодня у тебя грипп, завтра он прошел, а это... Иван Николаевич, это - уже восемнадцать лет!
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А если короче?
ВОЛЬФ. Короче нельзя, ах, если бы можно было короче... Все началось в тысяча девятьсот десятом.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но хотя бы не с самого начала?
ВОЛЬФ. С самого начала, Иван Николаевич, с самого начала! Мы ведь тогда до имения Раневской так и не доехали, сошли уже в Курске. Ну, там все и началось.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. В гостинице?
ВОЛЬФ. Сначала гостиница, а потом сразу в церковь. Сам не знаю, как это произошло. Ну, гостиница и церковь - еще полбеды, особенно гостиница. Хуже всего, что в этом самом Курске оказался театр.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что же тут страшного?
ВОЛЬФ. Это вы так считаете. А ее в тот театр сразу приняли.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Повезло.
ВОЛЬФ. Только не мне. Вы, Иван Николаевич, когда-нибудь были женаты на артистке?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Женат не был.
ВОЛЬФ. Что вы тогда можете знать о жизни. Так и пошло. Вы не поверите, но даже во время войны...
С левой стороны входит Чельцов с веником, тряпкой и ведерком. Вольф умолкает и смотрит на Чельцова. Следуя за взглядом Вольфа, Захедринский поворачивается на стуле, оба смотрят на Чельцова.
ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ (за левой кулисой). Чельцов!
ЧЕЛЬЦОВ (останавливается и оборачивается). Чего?
ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ. Почему у товарища начальника еще не убрано!
ЧЕЛЬЦОВ. Да иду я, уже иду. (Выходит налево.)
ВОЛЬФ. Даже во время войны театры работали, не сумел царь с ними совладать. Так что у меня тогда одна надежда оставалась - на революцию, думал, придет Ленин, умный человек, уж он на театры найдет управу. И в большевистскую партию записался.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Помогло?
ВОЛЬФ. Где там! Хуже стало. Она тоже коммунисткой заделалась и понесла культуру в массы.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Станиславский?
ВОЛЬФ. Если бы он один! Играла беспрерывно - у него и Немировича-Данченко, у Мейерхольда, Вахтангова...
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вижу, вы неплохо ориентируетесь.
ВОЛЬФ. Я их всех знаю, негодяев. Чисто внешне, конечно. Сколько раз раскланивался с ними, когда ожидал ее у служебного входа. Зимой с шубой в руках, чтобы не простудилась, летом с мороженым, чтобы могла освежиться, а осенью и весной с зонтиком.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. По ее просьбе?
ВОЛЬФ. Да вы что, - она в бешенство приходила, когда я ее встречал. Говорила - ее, мол, это компрометирует.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Чем же?
ВОЛЬФ. Вот именно - чем. И я первое время удивлялся. Да дело было вовсе не в компрометации, а в тех скотах, которые ей сначала на сцену цветы посылали, а потом тоже ожидали ее. Только они в тепле, в ее уборной, а я на улице. Но что я мог поделать? Она же могла простудиться, факт.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, они существа хрупкие.
ВОЛЬФ. Как говорят у нас в Саксонии, удел женщины - это Kinder, Kьche, Kirche[4]. Вот бы им показать Лилиану. Ведь ни на грош домашнего тепла, Gemьtlichkeit[5]...Какое там! Обеды для нее и для себя на керосинке готовлю я сам, в церковь она, естественно, не ходит, а о детях даже слышать не желает. Зато с удовольствием принимает приглашения в шикарные рестораны, а я тогда ем дома в одиночестве. Даже иной раз бываю рад, она же за обедом ни о чем другом, кроме театра, не говорит. То ей пьеса не нравится, то режиссер глуп, а то партнерша стерва, или, вообще, - она уже не может всего этого выносить. А кто ее заставлял? Уж, конечно, не я, а керосинка коптит и керосин достать невозможно.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. На потребительском рынке временный дефицит.
ВОЛЬФ. А что самое скверное - так эти ее гастроли. Уезжают всей компанией, таскаются по стране и - нет ее. Иной раз - целый месяц, а то и два. Сижу дома один и думаю: где она сейчас? Что делает? Ну, что делает, это отчасти известно. На сцене красуется. Еще ничего, если пьеса о революции или о тяжкой доле крепостного крестьянина, там она хоть худо-бедно одета. Но такое играют не всегда. Есть один тип, по фамилии Шекспир, так он написал пьесу "Сон в летнюю ночь". Хорошенький сон, я из-за этого самого сна заснуть не могу. Они же в его пьесе играют в трико, то есть как бы голыми. Я бы того типа голыми руками задушил! Вы его, случайно, не знаете?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет.
ВОЛЬФ. Жаль. Не то, знай я его адрес, наверняка задушил бы. Да, впрочем, что там театр! А после театра? Что она после спектакля делает?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ужинает и идет в гостиницу.
ВОЛЬФ. С кем? Я же помню ту гостиницу в Курске.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, может, ни с кем, с коллегами.
ВОЛЬФ. Да вы, товарищ, издеваетесь надо мной. Коллеги! Знаю я эту банду. Вроде бы артисты, искусство, всякие там Ведекинды, а у каждого только одно на уме. Нет, Иван Николаевич, я так дальше жить не могу.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но ведь как-то живете.
ВОЛЬФ. До последнего времени жил, но больше не выдержу. И знаете почему? С некоторых пор у меня расстройства начались.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нервы?
ВОЛЬФ. Не нервы, а Лилиана. Я, товарищ, ответственный работник, спец по железным дорогам. Строю всероссийскую транспортную систему. Наградами отмечен. Вот! (Указывает на награды, перечисляя.) Это за Бурятский транзит, это за вокзал в Смоленске, за Казбар, за Вологду, за Кубань, за Перекоп, за мост через Донец...
ЗАХЕДРИНСКИЙ (встает). Поздравляю от лица советской власти.
ВОЛЬФ (встает). Служу Советскому Союзу.
Торжественное рукопожатие, затем оба садятся.
Ну и сижу вот так ночами, над чертежами работаю, над расчетами, а сам думаю: Где она сейчас? Что делает? С кем? И знаете что? У меня рельсы начинают путаться.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Рельсы?
ВОЛЬФ. Да, а рельсы в нашей работе - первейшее дело, им положено быть прямыми и параллельными. А я уже ничего прямого не вижу, и рельсы у меня закручиваются восьмерками. Бывает и хуже - какими-то узлами.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А что, если - голову сунуть под кран...
ВОЛЬФ. Не помогает. От холодной воды у меня в голове уже стреляет, а узел как в ней застрял, так и сидит. Какой теперь из меня спец, Иван Николаевич. В лучшем случае - шнурки распутывать гожусь.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это ужасно, Рудольф Рудольфович, поистине ужасно. А вы не пытались от нее уйти?
ВОЛЬФ. Пытался!? Да я уже вещи не раз паковал!
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и что?
Пауза.
ВОЛЬФ. Я ее люблю.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Безвыходная ситуация.
ВОЛЬФ. Вы-то хоть меня понимаете?
ЗАХЕДРИНСКИЙ (взглянув налево, туда, где исчезла Татьяна). Еще как...
ВОЛЬФ. Тогда сами представляете, каково мне.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Представляю, конечно. Нам с вами никто не поможет.
ВОЛЬФ. Не знаю как вам, зато знаю точно человека, который сможет помочь мне.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не верю, Рудольф Рудольфович, в подобных делах помочь невозможно. Говорю вам, как брату.
ВОЛЬФ. Вы можете.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да ведь я эту путаницу из рельсов в вашей голове не распутаю. Они железные.
ВОЛЬФ. Зато в вашей власти сделать так, чтобы она покончила с театром.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как, например?
ВОЛЬФ. Скажите ей, что она бездарна.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Этого актрисе говорить нельзя.
ВОЛЬФ. Почему?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Она меня убьет.
ВОЛЬФ. У вас же есть разрешение на оружие. Возьмите в руку наган и скажите.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. К тому же - это неправда. Лилиана Карловна Светлова...
ВОЛЬФ. Вольф.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что?
ВОЛЬФ. Лилиана Карловна Вольф. По мужу.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лилиана Карловна Вольф - великая артистка, гордость всех наших республик.
ВОЛЬФ (с гордостью). Моя жена.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. И говорить о ней нечто подобное - значит сказать неправду.
ВОЛЬФ. Ну, тогда, если она не покончит с театром, пусть театр покончит с ней. Сейчас вы самый главный начальник по культуре, от вас все зависит.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не начальник, а всего лишь заместитель. Начальник товарищ Чапаев.
ВОЛЬФ. Вы, товарищ, просто отговариваетесь. Каждому известно, что заместитель важнее начальника. И вы можете выгнать ее из театра.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Весьма сожалею, Рудольф Рудольфович, для вас я бы все сделал, как для брата, но это за пределами моих возможностей.
ВОЛЬФ. Отказываете?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не могу.
ВОЛЬФ (опускается на колени). Товарищ начальник! Я же прошу только о справедливости! Кто отомстит за мужа актрисы, кто за него вступится? Никто! Все только восторгаются и бьют в ладоши, а для меня это - как по морде. Вы моя последняя надежда, вы единственный, как Георгий Победоносец! (На коленях огибает стол и хватает Захедринского за ноги.)
ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивает и прячется за стул). Да вы что?... Не нужно, не нужно... Вы же, товарищ, атеист, вы спец-железнодорожник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13