Там я засяду за микроскоп, буду бродить по тайге, собирать насекомых, отстреливать зверьков и зарисовывать таежные ландшафты».
Но ни завтра, ни послезавтра положение не изменялось: по-прежнему приезжали ученые и помощники, шли письма и запросы от врачей. Вставали новые заботы, и оттягивался желанный отъезд.
Неожиданно понадобилось выступить с докладом перед пионерами, сообщить им о состоянии паразитологии в стране.
– Зачем это вам, Евгений Никанорович? – спрашивали его. – Так ли уж важно читать детям лекцию из университетского курса?
– Важно и необходимо, – отвечал он. – Теперь ведь молодежь живет мыслями о технике. Надо, чтобы они и наше дело любили… Нечего отплевываться от вшей.
Еще удержали его на месте две новые болезни – два сыпных тифа, обнаруженных в Сибири и в Крыму. Над одним трудился доктор Алымов – тот врач из Тегерана, которому ученый приложением к книгам послал инструкцию, как собирать в Иране клещей. Для изучения другого случая сыпного тифа предстояло еще отправить отряд.
Впоследствии Алымов, вернувшись в Союз, отдал Павловскому дань благодарности клещами, собранными за рубежом, и стал помощником его. Некоторое время спустя Алымова отправили в Севастополь с экспедицией Петрищевой по исследованию лихорадки папатачи. Там он привил себе возбудителя болезни и, будучи в госпитале, случайно узнал, что в одной из палат лежит больной сыпным тифом.
Летом – сыпной тиф? Казалось бы, откуда?
Было известно, что в Тунисе, Марселе, Греции и на Кипре, вдоль побережья Средиземного моря, встречается форма сыпного тифа, переносчиками которого служат клещи. Павловский в учебнике указал, что болезнь эта, видимо, встречается и у нас, но врачами не распознается. Вспомнив об этом, Алымов поспешил повидать сыпнотифозного больного. После первого же разговора сотрудник Павловского напал на след.
– Вы, говорите, охотник? – спросил он его. – А есть у вас собака?
– Конечно, есть. Какой же это охотник без собаки?
– Снимали вы с нее недавно клещей?
Да, он снимал.
Помощник Павловского раздобыл злополучную собаку, снял с нее самок клещей, растер их и кашицу эту впрыснул человеку. Прошло некоторое время, и доброволец заболел сыпным тифом. Так была открыта болезнь, известная за рубежом как «марсельский сыпной тиф». Внешне схожая с историческим, или общеизвестным, тифом, переносчиком которого служат вши, она глубоко от него отличается. Резервуаром болезни оказалась собака, а переносчиком – клещ.
Мог ли Павловский оставить начатое дело и уехать на Дальний Восток? Уже были найдены очаги болезни в Симферополе, Керчи и Джанкое. Предстояло искать их в районе Одессы, по северному берегу Черного моря, на Кавказском побережье и в Средней Азии.
В то же время шли вести из далекой Сибири, что там среди лета возник сыпной тиф. Заболевание происходило в степи, переносчиками, видимо, были также клещи.
Легко ли при таком стечении обстоятельств покинуть Ленинград, поспеть к лету на Дальний Восток?
Осенью 1937 года из тайги вернулся отряд, и Гуцевич не без волнения доложил о работах отряда. Его речь была серьезно продумана, каждое слово тщательно взвешено, устные дополнения к объемистой тетради имели целью подготовить ученого к неутешительному итогу. Павловский внимательно выслушал помощника, строго проследил полевые дневники и сказал:
– Вы считаете, конечно, что вас постигла неудача?
– Безусловно, – признался тот.
– Отряд открыл переносчика энцефалита, вас можно поздравить с удачей, – спокойно ответил ученый.
Ранней весной 1938 года Гуцевич и его отряд выехали из Ленинграда, и вскоре вслед за ними в дорогу пустился начальник экспедиции Павловский. Он прибыл на место, где в вагончиках разместились сотрудники, и, едва сошел с поезда, поспешил спросить:
– Как устроились? Все ли у вас в порядке? Не терпите ли недостатка в чем-нибудь?
Ученый, исполненный жажды трудиться, привез с собою киноаппарат. Он устал от переписки и организационных хлопот, от бесконечных запросов и ответов. Так устал, что в последнее время не радовали даже посылки с «букашками», как их окрестили на почте.
Работать он начал в дороге. Как только поезд тронулся в путь, ученый обложил себя материалами и погрузился в дела. Он трудился с утра до позднего вечера, отдыхал за романом и жадно возвращался к любимому труду.
В первые же часы после прибытия на место Павловский уже знал, кто и чем здесь занимался, что успел сделать и что намерен предпринять. Отправляя сотрудников из Ленинграда, он заранее определил круг обязанностей каждого, никого не забыл в обширных графиках и планах экспедиции. Теперь, проверив их записи, тщательно разглядев пробирки с клещами, сверив даты и дела, он мог более уверенно сказать:
– Надо искать переносчика там, где непосредственно бушует пожар эпидемии. Он там, где болезнь поражает людей. На следующее утро, когда сотрудники вышли из вагончиков, они обнаружили следы первых трудов учителя: все бревна и камни вокруг стоянки отряда были сдвинуты с места, сваленные деревья обрыты. Он вскоре вернулся, нагруженный добычей; в пробирках находились какие-то жучки, в кассетах – снимки. Прежде чем отдохнуть, он нацелился фотоаппаратом и снял лабораторию со всех сторон.
Годы мало его изменили. По-прежнему жаден его взор и безгранично любопытство, Он все собирает, все хранит и коллекционирует. Нет предела этой страсти. Наряду с насекомыми, тушками зверьков и птиц он копит и хранит пасхальные меню за четверть века, нарисованные некогда его рукой, деньги и документы всевозможных правительств времен семнадцатого – двадцатых годов, трудовые карточки, удостоверения с резолюциями на получение «трудового обеда». Из отдельных экспонатов, собранных им и его помощниками, вырос огромный музей. С не меньшей страстью он копит курьезы, любопытные факты, забавные истории из далекого прошлого и современности. Чего только нет в его папке курьезов! Почтенный академик умеет все подмечать и в веселую минуту потешит своего собеседника.
То, что однажды показалось ему любопытным, будет долго его привлекать. Он должен это снова и снова увидеть, пусть на рисунке, на фотопластинке, остальное довершит память, воображение. В последние годы им овладела идея связать свою работу с киноаппаратом. Мертвенная неподвижность изображения не удовлетворяет его. Можно еще мириться со зрелищем клеща, безжизненно застывшего на стеклянной пластинке. На ней отлично видны и лапки и щупики членистоногого, столь важные иной раз для изучения, – но что могут фотографии поведать о мире переносчиков и очагах возбудителя в природе? Только стремительный бег киноленты, подобный безудержному течению жизни, способен справиться с этой задачей.
По-прежнему удивительна неутомимость Павловского, сурова требовательность к себе и другим. Он просыпается с восходом солнца и в условленное время, минута в минуту, уходит с группой в тайгу. Никто не пользуется здесь привилегией приходить с опозданием и заставлять себя ждать. Тут, в тайге, как и в Ленинграде, он живет строго по расписанию. В запиской книжке, на страничках его «киножизни», где прежде отмечались предстоящие лекции, посещения института, свидания, продолжаются записи всего, что вытекает из «графика дня».
В дни солнечной погоды он шагает с киноаппаратом на плечах.
– Ну, братишки, – весело звучит его голос, – сегодня лётная погода, будем накручивать…
В тайге никому за ним не угнаться, ни тем более его опередить. Высокий, широкоплечий, в резиновых сапогах, в синем комбинезоне с капюшоном поверх головы и рыбачьей сеткой, пропитанной веществом, отпугивающим клещей, он поочередно шагает то с одним, то с другим из помощников, присматриваясь и проверяя их успехи, не забывая при этом собственных дел. Солнце стоит уже высоко, все измучены жарой, искусаны гнусом, в тайге томительно душно, а он нисколько не унывает.
– Взгляните сюда, – доносится его громкий голос. – Какая находка, а вы прошли мимо…
Под сваленным деревом натуралист обнаружил муравьиную кучу. Он опускается на колени и поспешно собирает муравьев.
– Замечательные экземпляры! Истинный клад для музея!
Интерес к медицине и микробиологии не ослабил его любви к природе, не вытравил из него натуралиста, страстного охотника за насекомыми, жаждущего открыть никому не ведомый вид, заполнить белое пятно на карте распространения животного мира. Увлечение биохимией и клиникой обновило его интерес к систематике – этому серьезному разделу в зоологии. По-прежнему, как в дни ранней юности, он склонен забыть все на свете, едва в воздухе вспорхнет насекомое. На этот счет его сотрудники рассказывают много забавных историй.
Случилось Павловскому ждать на станции Минеральные Воды поезда на Ленинград. Прошел час, другой в ожидании, миновал вечер, стало темно. На платформе зажгли электрический свет. Пассажиры беседовали, скучали, вдруг внимание их привлекло странное зрелище: солидный мужчина, спокойно беседовавший с женой, поспешил к фонарю и стал ловить мушек, вьющихся вокруг огня. В руке у него поблескивала пробирка, в которую он собирал свой улов. Это странное занятие начинало развлекать пассажиров, кто-то отпустил веселую шутку, поднялся смех. Но что зоологу до окружающих? Он продолжал охоту, не замечая, что пассажиры устремились к подошедшему поезду и на платформе остались лишь двое – зоолог и его жена. Зато в Ленинграде его ждет награда: он сможет исследовать содержимое пробирки и сказать, какие именно насекомые водятся в этом краю.
Его жене не впервые быть в таком положении. Подобные случаи бывали не раз. Однажды в Нюрнберге, вскоре после женитьбы, они отправились за город гулять. День был солнечный, жаркий, их разморило, и они присели на камень отдохнуть. Неожиданно ему вздумалось погнаться за пестрым жучком. Он побежал полем, исчез за оврагом и вернулся к камню, когда стало темно. Занятый делом, он попросту забыл о жене.
И сейчас временами он забывает об окружающих, увлеченный природой и зрелищем тайги…
Вот он взобрался на вершину сопки. Ему надо посмотреть, каков там растительный покров, на какой подстилке плодятся клещи. Результаты наблюдения заносятся в книжку, и неутомимый искатель продолжает свой путь. Спутники не смеют признаться, что устали, ученый ни разу не присаживался, а ведь все они значительно моложе его.
– Какой прекрасный экземпляр! – опять доносится откуда-то его голос. – Мы чуть не прошли мимо.
Под валежником сидит зеленая жаба. Они действительно прошли бы мимо нее и нисколько не пожалели об этом.
– Какие пауки! – не умолкает он. – Вот это молодцы! Неожиданно перед ними вырастает полянка, густо покрытая цветами. Яркие краски и причудливые формы приводят ученого в восторг. Он спешит заснять полянку, срывает цветы и прячет в сумку тяжелый букет. Вечером он зарисует одну из орхидей и отправит рисунок семье в Ленинград…
К вековому дереву в обжитой тайге хозяин огорода прибил дощечку с указанием пределов своих владений.
– Чей это огород? – спрашивает Павловский, фотографируя характерную вывеску.
– Мой, – отзывается владелец.
– Очень приятно, – говорит ученый. – Встаньте здесь, среди грядок, я сфотографирую вас.
Снимок ему пригодится, неизвестно когда, но безусловно пригодится.
Ученый снова уходит в свое дело: гоняется за комарами, Флажком ловит клещей и никого теперь больше не замечает. За короткой передышкой, мимолетным развлечением следует долгий, томительный труд, часы однообразной и опасной работы.
Заметив усталость на лицах помощников или признаки безразличия, он принимается их развлекать. Для этого у него более чем достаточно средств. Вот он остановил одного из сотрудников и, снимая наползших на него клещей, говорит:
– Берегите себя, нет ничего легче, как пасть жертвой собственной профессии. Земельвейс, ратовавший за антисептику, первым из врачей разгадавший секрет заражения крови, умер от заражения при вскрытии трупа. Доктор Гильотэн – изобретатель гильотины – под ее ножом сложил свою голову. Тот, кто придумал металлические кнопки, указывающие пешеходам безопасные пути перехода по улице, погиб под колесами автомашины… К собственной профессии надо изрядно привыкнуть, тогда лишь забываешь, что она действует как бумеранг. Разумеется, не всякому это удается, – спешит ученый оговориться. – Известно, что победитель при Трафальгаре, адмирал Нельсон, не привык к морю и страдал морской болезнью до самой смерти.
Вечером после тяжелого дня неутомимый исследователь принимался за новое дело. Он завешивал окна в вагончике и долго в темноте перематывал ленты для киноаппарата. Подготовившись к утренним съемкам, он садился за микроскоп tfco страстью изголодавшегося по труду человека вскрывал жуков и клещей, экспериментируя их железами, внутренними органами и мозгом. В тайге, как и всюду, у него возникали другие заботы и дела. В клубе леспромхоза он читал лекции о паразитах, проводил беседы о предупредительных мерах против энцефалита и штудировал с населением тему о вреде насекомых и клещей.
О великих делах и печальных итогах
На опыте удач и ошибок отряда Павловский утвердился в своем первоначальном заключении: переносчика следует искать в очагах заболеваний, там, где энцефалит отбирает свои жертвы, – в недрах тайги, подальше от человеческого жилища. В соответствии с этим он рассыпал отряд по отдельным постам, в нескольких стах километрах друг от друга. Одни разместились в глухом Супутинском заповеднике, другие – в Оборе, третьи – в менее обжитой тайге.
Рыжов и Скрынник работали на прежнем месте; собирали клещей, кормили их на мышах, вскрывали животных и, как в прошлом году, ничего не находили. Злополучных иксодес было видимо-невидимо, а заразить ими мышей не удалось. Двести семьдесят пять грызунов, пойманных на территории леспромхоза, не дали ни одного зараженного клеща. В напрасном труде прошла половина лета.
Иначе обстояло там, где группы находились вблизи очага эпидемии или в недрах дикой тайги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26