Может, пригласишь ее сюда?Лицо Симеона исказилось в страдальческой гримасе.– Не надо, Станчев…– Значит, замужем, – следователь бросил на него колючий взгляд. – Вот что…– Вы за мной следите? – не поверил своим ушам Балчев и присел на кушетку.Станчев размял свою затекшую ногу и поднялся.– Ухожу я. Беги к своей очередной поклоннице, товарищ Дон-Жуан! И будь осторожен, на этот раз очень осторожен…Не глянув в сторону кухни, Станчев пересек тесную прихожую и начал спускаться по крутой лестнице. * * * Просторный дом Арнаудовых сиял всеми своими люстрами, светильниками, лампами и лампочками… Впрочем, простите, дорогие читатели, даже в прихожей простых лампочек не было, на каждую из них был надет прозрачный абажур определенного цвета – разумеется, импортный. Мадам, как дома в шутку называл свою жену Арнаудов, сновала в своем дорогом атласном пеньюаре из комнаты в комнату, распоряжалась и приказывала, а Григор и Розалина, их дочка, студентка третьего курса консерватории, будущая пианистка, послушно приносили какие-то спортивные приспособления, упаковывали в станиоль или просто складывали пищевые продукты – телячьи и свиные ножки, копченые колбасы и филе, консервированных раков, крупные, как бычий глаз, маслины, брынзу в коробках, испещренных арабскими иероглифами, свежую форель, баночку черной и баночку красной икры, майонезы, рокфор – чего там только не было! Все это вынималось из двух огромных холодильников – ЗИЛа и „Сименса", каждого с двумя морозильными камерами и с автоматической системой регуляции температуры и размораживания. Отдельно, в пластмассовые коробки, укладывались охлажденные овощи и фрукты – от петрушки и мяты до ранних крупненьких черешен и поздних маленьких бананов.– Не забудьте редиску! – слышался голос мадам. – Вангелов ее обожает… Гриша, ты позаботился о напитках?Арнаудов загодя уложил в объемистую сумку бутылку шотландского виски, греческую анисовку, знаменитую перловскую ракию, марочные красные и белые вина, старазагорское и австрийское пиво. В проволочных ящиках мирно покоились бутылки с прохладительными напитками – минеральной водой, кока-колой, лимонадом, домашним муссом из вишен.– Папочка, мы забыли фазанов… – мимоходом кинула Розалина. – У товарища Вангелова особое пищеварение…Арнаудов косо поглядел на дочь.– Занимайся своей музыкой!.. Погоди, ты что, остаешься?– Имею высочайшее позволение.– Опять пирушка. Ох, ты у меня дождешься!Розалина обернулась и многозначительно подмигнула отцу.– Папа, твоя Роси отлично знает, что позволено в этом ответственном доме, а что нет… – она чмокнула его в висок.– Ответственными бывают не дома, а их владельцы – хорошо бы тебе…– Запомнить это? Знаю, знаю, знаю! Все знаю! – Розалина исполнила пируэт и застыла на месте, как балерина. – Знаю, что в отличие от воды жизнь течет по вертикали. Что ирония позволена только сверху вниз. Что снизу вверх разрешено раболепие. Довольно?В окружении всевозможных пакетов они уставились друг на друга. Розалина понизила голос:– Папочка, я все знаю, и порой мне становится страшно… и весело. Бай-бай.Она исчезла в другой комнате. Арнаудов постоял мгновение-другое, рассеянно уставившись в акварель, висевшую на стене напротив, – подарок молодого художника. Он помог ему выгодно пристроиться и получить заказ на оформление ярмарочной палаты за рубежом. Надо бы ее взнуздать, эту кобылку, но как? – в который раз он задал себе вопрос, так и оставшийся без ответа.Арнаудовы загрузили светло-голубое „БМВ", сияющее снаружи и внутри, еще раз наказали дочери быть внимательной во всех отношениях, особенно с замками с секретом, врезанными во входную дверь, и к завтрашнему вечеру на своей „шкоде" на дачу. И ни капли алкоголя, понятно? Роси кивнула, провожая взглядом светящиеся фары автомобиля и мигающий с подковыкой сигнал поворота. Мой ответственный папа – король поворотов, король.Густая тишина дома окутала ее словно туманом. Она потушила свет, оставив гореть лишь бледно-салатный торшер у пианино, молчавшего с покорностью сытого и умытого молодого буйвола. Подняла крышку, взяла несколько бравурных шопеновских аккордов, звонких, порывистых, которые незаметно перешли в хроматические блуждания Брукнера, полуднично приглушенные и благородно безысходные. Век девятнадцатый минул, сейчас на дворе двадцатый век, вздохнула Роси, надо завязывать с этим пианино!Она встала и принялась бродить по дому, зажигая свет в каждой комнате. Чего тут только не было – персидские ковры и коврики, огромные гобелены, подаренные или купленные картины, узорчатые гипсовые потолки и мраморные полы, даже стены спальни были обиты японскими шелками. Роси застыла на пороге. Вероятно, она была зачата на этой старинной двухспальной кровати в окружении низкорослых стражей – ночных шкафчиков. В одном из ящиков комода лежал альбом с ее фотографиями в грудном возрасте. Упитанное толстощекое существо с вытаращенными, глуповатыми глазами. Молодой побег ветви Арнаудовых. Отец – начальник, мать – подающая надежды музыкантша, впоследствии важная шишка на радио. В национальном радиовещании, поправила себя она. Так звучит более почтенно, совсем как пьедестал. Национальный уровень, проблема национального значения, национальное, национальное. Может, это комплекс или… И то, и другое. Родившиеся и выросшие в провинции, ее родители вставали и ложились с этим миражом… А миражом ли? Для них это был вопрос жизни, судьбы, что значило – карьеры. Карьера средненькая, но на уровне, в центре. Кто знает, кто знает…Она заглянула в кабинет матери. Старинный столик с перламутровыми инкрустациями, старинный стул с высокой судейской спинкой, ночник западного производства, бюст Бетховена, книги с биографиями и мемуарами композиторов, программы передач, музыкальные журналы, „Шогун" „Шогун" – популярный американский исторический роман.

. У мамы был талант, это даже сейчас заметно, когда она садится за пианино. Но эти перстни, браслеты, ожерелья, колье, медальоны, золотые и платиновые заколки и брошки, монеты эпохи Александра Македонского и Юстиниана – они-то уж точно нуждались в описи и хранении в госбанке, а может, в районном отделении милиции… Как это произошло? Розалина наморщила свой гладкий лоб. Все очень просто, Росси, она любила произносить свое имя с двойным „с", первое разочарование, второе, слезы и рыдания, новые надежды, вдруг бац! – появляется товарищ Арнаудов, опытный, элегантный, самоуверенный, вроде бы интеллигентный, перспективный – бац! и отправились на машине в ресторан, бац! – и в постельку… Бац, бац! – произнесла она вслух и сладостно пощупала свои по-античному маленькие груди. И все закрутилось – свадьба при свечах, высокопоставленные кумовья и гости, путешествие по Европе, строительство новой квартиры, мебель… Погоди, погоди, меня же зачали не здесь, а на этой ужасной улице Веслец… В сущности, какое это имеет значение?! Джон вырос в Коневице Коневица – пролетарская слободка в Софии.

, а он – лучший музыкант на курсе, гораздо лучше меня, но я отвлеклась… На третьем курсе учеба была прервана по причине беременности – великого таинства природы, она произнесла последние слова вслух голосом известного актера. Тогда шло капитальное строительство жилища, его обзаведение по всем линиям и каналам, бац – и она получает место редактора на полставки, бац – зачислена в штат, бац-бац – уже замначальника, бац-бац-бац! – всемогущий шеф редакции. Командировки за рубеж, фестивали, Тина Арнаудова превращается в товарища Арнаудову. „Унесенные ветром", „Граф Монте-Кристо", „Дама с камелиями", „Роман Яворова", как там его… ах да, „Обветренные холмы", ну и наконец „Шогун". Была б я писательницей, Роси потянулась и замерла, такой бы „Рэгтайм" закрутила, да нет желания!Растратчица времени, Роси прочитала „Рэгтайм" Доктороу между двумя пирушками и впала в такой восторг, что даже не знала, с кем им поделиться – с близкими и знакомыми или же с небесами. Выбор пал на небеса. Страшная штука – это небо, оно все поглощает и ничего не дает взамен, лишь лунные иллюзии… И еще немного солнца, дождя, ветра и снега, поправила она себя, и утешение в безразличии, бездонное, как оно само. Мысль ей понравилась – утешение в безразличии – да, неплохо.Она остановилась перед открытой дверью отцовского кабинета, здесь ей все было известно наизусть: инженерная и экономическая литература, морские и торговые атласы, справочники, словари, энциклопедии, альбомы, путевые заметки, брошюры, какая-то многотомная история дипломатии, должно быть, он ее ни разу не открывал – эх, мечты, мечты… и романы, большинство из которых он тоже не читал. Но все книги чистенькие, аккуратно выстроенные в ряд, они украшали дубовые шкафы, закрывавшие противоположные стены, а посреди в мудром одиночестве стоял такой же солидный дубовый письменный стол, на котором располагались кожаные папки, пластмассовые стаканчики с ручками и цветными карандашами, малахитовая чернильница и мраморные шкатулки на бронзовых ножках. Здесь же находился старательно подклеенный старый немецкий глобус. Отец гордился им, говорил, что это память о школьных годах – э-э-эх!Роси улеглась на кушетку, на матрас, набитый морской травой, равно как и алжирские кожаные табуретки в форме ручных мельниц, стоявшие по одну сторону камина в гостиной. Этот камин клал один старичок, бывший царский печник, обращавшийся ко всем со словами – „господин и госпожа". Камин был сделан по образцу, взятому из датского журнала, – специальные кирпичи, кованая медь, нетемнеющая латунь, страх и ужас! Разжигали камин осенью и перед Рождеством, исполняли народные обряды, пекли пироги и прятали в них записки с шутливыми пожеланиями, напевали полузабытые песенки ряженых, запах измирского ладана, благовония из Греции и с Ближнего Востока – только с Дальнего Востока ничего не было. Впрочем, неверно. Был резной столик с Филиппин, купленный на толкучке, индийский кувшин ручной ковки с ручкой в виде лебединой шеи, из которого никогда ничего не вытекало. Внимание, Росси: к кому природа была более щедра, кому больше благоволила – товарищу Григору Арнаудову или товарищу Екатерине Блысковой-Арнаудовой? Розалина зажмурилась и немного постояла с закрытыми глазами. Она любила этот трепещущий полумрак, в его объятиях мысль текла легко, свободно, минуя препятствия зримого. Папа – логик, бац, педант, бац, материалист, бац-бац! Начинал он с глобуса – путешествия, романтика, громадные звезды над Фамагустой, а добрался до поста крупного торговца, тут машина, там аппаратура, спрос и предложения, конъюнктура – бац-бац-бац!.. Роси подняла ногу, юбка задралась и оголила стройные ляжки, симметрично сливающиеся в Евином междуречье. Конъюнктура, повторила она вполголоса, вот это слово! Папа – человек карьеры, любой ценой, на всю жизнь, беспрекословно, безусловно, без, без… Значит, он и есть конъюнктурщик – бац. А мама – его тень. Чуток духовности, „Унесенные ветром", бац-бац. Роси опустила одну ногу и подняла другую. А моя милость, Роси и тэ дэ Арнаудова, двадцати двух лет, начинающая пианистка с мощной тягой к выпивке и сексу, золотая девчушка с платиновым взглядом… Эх, что тебя ждет, милое создание – всемирные конкурсы, венская, амстердамская, филадельфийская филармонии с дядей Караяном, ну, разумеется, не так ли? Черта с два!..Раздался звонок – один, два, три…Роси бесшумно прокралась к двери и таинственно ее отворила. В прихожую ввалились два парня и девушка, все в джинсах.– Предки умотали? – огляделся один из пришедших, русоволосый, с пронизывающим взглядом голубых глаз.Роси важно кивнула.– Тогда начнем. Я изнываю от жажды.– А я – от голода, – заявила девица с каштановыми волосами, круглыми птичьими глазами, с обтянутыми джинсами бедрами.По дороге на кухню Роси включила аппаратуру. Из гостиной послышались дикие английские голоса, казалось, неизменившиеся со времен Генриха VIII, подстрекаемые звуками столь же цивилизованного оркестра. Хозяйка быстро вернулась, толкая нагруженную тележку с портретом Наполеона.– Прошу вас, господа, – виски, джин, водка, анисовка, коньяк. Как всегда, у нас самообслуживание.Они погасили люстру, сверкавшую своим австрийским хрусталем, расхватали бутылки: здесь привыкли пить из горла и не разбавляя, за исключением разве что джина и анисовой. Особенно старались Тома и Роси, словно они договорились, кто кого перепьет. Она сновала между кухней и гостиной, подносила закуски, что-то бормотала и целовала в лоб своего приятеля Ивана, студента консерватории. Хочу, чтоб ты полностью расслабился… – шептала она ему, вот так… Много пьешь, бросал Иван, он разговаривал с другой гостьей, Эмилией, и был занят своими мыслями. Не дури, отвечала Роси. В ее глазах уже начинал появляться тот особый блеск, дикий, выдававший приближение ее внезапных выкидонов. В любое время без видимого повода она могла взгромоздиться своими точеными ножками на стол и двинуть вызывающую речь – смесь иронии, полуциничных намеков и безумных обобщений, или начать танцевать с прекрасной пластикой и умением, стаскивая с себя и расшвыривая одежду, белье, пока не оставалась почти голой. Но сначала ей требовалось накачаться…– Господа, знаете, как мы будем выглядеть через час? – сверкнул своими лимонадными глазами Тома, студент-политехник, одно время занимавшийся боксом. Одно его ухо росло вкривь – от прямого попадания, как он сам выражался.– Пир во время чумы…– Правильно, Эми, получай конфетку! – Тома приподнялся и небрежно поцеловал Эмилию. Она занималась испанской филологией, а школьные годы провела с отцом за границей.– Это из „Декамерона"? – спросила Роси.– Что, конфетка?– Пир, дорогой мой.– Нет, не из „Декамерона", – неуверенно вставила Эмилия.Я тебя напою, прошептала Роси на ухо Томе, сегодня я в обалденной форме… А по этому делу? – ухмыльнулся Тома. И по этому, а ты из любознательных? – она загадочно ему усмехнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18