«Как? Неужели это тот самый прославленный Флеминг?» Один молодой американский военный врач, просидев рядом с ним на футбольном матче полдня, пытался припомнить фамилию этого невысокого сердечного человека с галстуком-бабочкой в горошек, так серьезно объяснявшего ему правила игры в регби. Он где-то его уже видел. Может быть, в Королевском медицинском обществе? Возвращаясь на машине в Лондон и глядя на разрушенные бомбардировками улицы города, он по контрасту подумал об этом жизнерадостном профессоре, который способен был в столь тревожное время с таким увлечением следить за игрой. Он спросил у товарища, который правил машиной:
— Дэв, что это за профессор, который сидел рядом со мной? Я забыл его фамилию.
— Как? Да это же Флеминг, бактериолог из Сент-Мэри! Тот, что открыл пенициллин.
На молодого американского врача, на глазах у которого пенициллин справлялся с вирулентной септицемией, это сообщение подействовало так, словно внезапно распахнулась дверь и на пороге появился какой-то легендарный герой. «Я продолжал думать об этом доброжелательном профессоре, но уже по-иному. Затерявшись среди толпы, никем не узнанный и не стремящийся, чтобы его узнали, сердечный, человечный — таким предстал передо мной этот человек, чье имя будет так же прославляться на небесах за все сделанное им добро, как имя Гитлера будет втаптываться в грязь за зло, которое он натворил. Я видел, как англичане играли в самое тяжелое для них время войны, и причастился их душевного величия».
В июле 1944 года в газетах появился список лиц, которых король наградил титулами. Бактериолог из Сент-Мэри стал сэром Александром Флемингом, а его жена — леди Флеминг. Она проявила бо льшую радость, чем он. Но не потому, что эта честь не доставила ему удовольствия, просто он не умел выражать своих чувств. «Я иногда почти жалею, что не родился ирландцем, — говорил он, — чтобы уметь по-настоящему наслаждаться всем этим». На примере Сарин он давно уже убедился, что «у ирландцев вызывает восторг самый банальный комплимент, не говоря уже о заслуженных наградах»... Он, конечно, радовался оказанным ему почестям, это было ясно каждому, но он хотел сказать, что желал бы полнее и безоговорочнее отдаться этой радости.
Новому Knightbachelor предстояло получить свое звание в Букингемском дворце. Накануне Флеминг предложил Клайдену:
— А что, если мы завтра вечером организуем здесь прием?
— Чем же мы будем угощать? — спросил Клайден. — Сейчас ничего нельзя достать.
— Рядом, — сказал Флеминг и показал сигаретой на соседнюю дверь... — Здесь есть пять бутылок джина. Достаньте пива и остальное — все, что полагается. Когда я вернусь, мы устроим пир.
Церемония произошла во дворце, но для безопасности ее перенесли в подвальное помещение, что огорчило Сарин. Флеминг вернулся в Институт к чаю. В библиотеке собралось всего восемь человек. Многие врачи находились в армии. Как раз в этот день Райт на несколько часов приезжал в Лондон, и он председательствовал на этом собрании, как делал это в течение сорока лет. Он был, казалось, в дурном настроении, грузно сел в кресло и до появления Флеминга не произнес ни слова. Тяжелое общее молчание продолжалось еще несколько мгновений; потом Райт, демонстративно повернувшись спиной к Флемингу, произнес сокрушительную речь о достоинствах иммунизации, вреде химиотерапии — этой лженауки, столь пагубной для подлинной научно-исследовательской работы в области медицины.
Доктор Хьюгс сидел напротив Флеминга и наблюдал за ним. Он ждал, что выступление Райта позабавит или разозлит Флеминга, но его лицо оставалось бесстрастным. Наконец Старик начал задыхаться и замолк. Секретарь Института Крекстон, пытаясь разрядить обстановку, попросил сэра Алмрота дать некоторые административные распоряжения. Тот в ответ прогремел:
— Не приставайте ко мне с вашими пошлыми делами. Ими займется доктор Флеминг.
Профессор сэр Александр Флеминг протянул руку за бумагами, встал и, ни слова не говоря, вышел из-за стола.
Райт уехал за город. Вечер прошел очень удачно. Пришел весь генеральный штаб госпиталя. За сэра Александра Флеминга было провозглашено много тостов, и известный хирург Захари Копе, который учился с Флемом, прочитал поэму «Баронету Александру Флемингу»:
То achieve an outstanding success
In one's chosen career.
To become a world-famous F. R. S.
With a merit so clear;
On a pedestal high to be raised,
With no fear of fall;
By the Commons and Lords to be praised,
To be talked of by all;
Just to take in a leisurely stride
The physician's tor rank,
And to dream that Americans vied
To put cash in one's bank;
To be praised by the authors who write
And the poets who sing;
To be given the title of Knight
By Our Most Gracious King;
To know well that while still in one's prime
One has not lived in vain,
And that none has done more in his time
To alleviate pain;
To imagine these Castles in Spain
Is a dream of one's youth,
But for you — one needs hardly explain —
It is lesse than the truth.
Когда гости разошлись, сэр Александр подошел к Клайдену, своему соратнику по обеим войнам и организатору вечера. Клайден пожал руку Флемингу и сказал:
— Я чертовски рад, сэр.
— Это самое приятное, что я услышал из всего сказанного мне за вечер, — ответил Флеминг.
Оставалось немного пива, и друзья просидели вдвоем еще час, вспоминая о Булони, о Вимрё, о старых временах. Это был памятный вечер.
В августе 1944 года был освобожден Париж, а в сентябре — Брюссель. Флеминг написал своему другу Борде:
4 сентября 1944 г.
Дорогой профессор Борде, сегодня мы узнали великую новость: немцы, наконец, оставили Брюссель и вы освобождены от нацистской тирании. Все английские бактериологи надеются, что вы, один из родоначальников этой науки, мужественно пережили эти печальные годы и что у вас еще впереди много лет плодотворной работы. Мы радуемся долгожданному освобождению вашей родины...
Флеминг получил бесчисленное количество приглашений не только из разных городов Англии, но и из Америки и Европы. Он был провозглашен почетным гражданином Паддингтона, района Лондона, где он проработал всю свою жизнь. В начале 1945 года он был назначен президентом только что созданного Общества общей микробиологии. В своей речи на открытии общества он сказал:
— Вы предлагали этот пост другим ученым, более заслуженным, чем я. Они проявили твердость характера и отказались, но я верен шотландской традиции — никогда ни от чего не отказываться — и, когда пришел мой черед, дал согласие. И я был рад этому до того момента, когда пришло письмо от вашего секретаря, оповещавшее меня, что я должен буду произнести вступительную речь...
Флеминг продолжал в таком же полусерьезном-полушутливом тоне Он сказал, что это общество в отличие от многих не должно служить трибуной, с которой ученые читают сообщения только для того, чтобы «создать себе рекламу», оно должно стать местом, где бактериологи, медики, промышленники, специалисты сельского хозяйства, микологи и биохимики будут встречаться и обмениваться информацией. Простая беседа может породить значительное открытие.
«Мне кажется, — пишет доктор Клег, — мало кто знает, каким замечательным послом Великобритании был Флеминг за границей. Во время всяких церемоний он вел себя скромно, даже, пожалуй, застенчиво; он не был красноречив и тем не менее производил на всех впечатление своей простотой и исключительным смирением. Вместе с тем он, как школьник, способен был радоваться самым простым удовольствиям.
— Я узнал, что вы уезжаете в Соединенные Штаты, — сказал я ему однажды вечером в клубе.
— Да, — ответил он. — Чудесно, не правда ли? Ведь я увижу «Бруклин доджерс».
Эта бейсбольная команда интересовала его не меньше, чем все чудеса этой огромной страны.
Перед отъездом в Америку, в июне 1945 года, Беб Даниельс взяла у него интервью для радио.
Она рассказывает: «Я спросила в Би-би-си, не смогу ли я побеседовать с сэром Александром Флемингом.
— О нет! — ответили мне. — Сэр Александр ни за что не выступит по радио.
— А я ему позвоню.
— Сэр Александр никогда не подходит к телефону.
Мне это показалось странным. Я написала письмо от руки, попросила моего секретаря Джоан Мёрри отнести это письмо в больницу и вручить лично сэру Александру. Когда она вернулась, я ее спросила:
— Как все произошло?
— Меня провели к сэру Александру, и он меня спросил: «Кто вас прислал? Мистер Черчилль?» Я ответила. «Нет, Беб Даниельс».
Джоан Мёрри отдала ему мое письмо. Через полчаса мне позвонил сам Флеминг и сказал:
— Приходите ко мне завтра в час в Сент-Мэри.
В назначенное время я была на месте. Я думала, что меня встретят двадцать четыре секретаря, восемь человек охраны и еще бог знает кто. На самом же деле я натолкнулась в коридоре лишь на лаборанта в белом халате и спросила его:
— Где мне найти сэра Александра Флеминга?
— В конце коридора. Он готовит себе чай.
Засучив рукава, Флеминг кипятил воду на бунзеновской горелке. Он предложил мне: «Хотите чашку чая?» — и, прежде чем я успела ответить, в руках у меня уже оказалась чашка с чаем. После этого он сказал:
— Да, по радио мне интересно выступить... Вам хочется увидеть первую культуру?
— Это было бы чудесно.
Он исчез за грудой каких-то баночек, отыскал драгоценную культуру и показал ее мне.
— А какой у вас план? — спросил он. — О чем вы хотите, чтобы я говорил?
— Сэр, вам предоставляется полная свобода.
— Я ждал, что вы это скажете... Вот что я подготовил.
Он мне прочел свое выступление; это было превосходно. Сэр Александр обладал восхитительным чувством юмора».
В июне, июле и августе 1945 года Флеминг совершил триумфальное путешествие по Соединенным Штатам. «В Америке пенициллину, бесспорно, придают гораздо большее значение, чем в Англии», — писал он в своем отчете. Джон Камерон, состоявший на службе в британской миссии, был его гидом и просил его давать свое согласие на все пресс-конференции, выступления по радио, речи в университетах, так как это послужит великолепной пропагандой для Великобритании. По правде говоря, Флемингу нравилось это занятие, и он очень хорошо со всем справлялся.
Он побывал на пенициллиновых заводах и в лаборатории Пеории, благодаря которой и было налажено производство пенициллина. Американская техника вызвала у него восторг. В Пеории он жил у доктора Роберта Д. Когхилла. Там он увидел настоящий музей разновидностей пенициллиума. Во всех своих выступлениях он беспрестанно напоминал, что эта мощная пенициллиновая промышленность была создана благодаря английским ученым, что Флори сообщил в Пеории метод производства пенициллина, потом Америка усовершенствовала технологию и тогда смогла поставлять этот препарат Англии. Это яркий образец взаимопомощи двух стран.
В Нью-Йорке фабриканты пенициллина устроили банкет в «Уолдорфе», «чтобы воздать почести и поблагодарить того, — сказал председатель, — кого избрало Провидение открыть миру существование и свойства самого могучего оружия, которым сейчас обладает человек в борьбе против болезни... Никто до него не мог осуществить мечту химиотерапии: найти вещество, невероятно мощно действующее на вторгшиеся микробы и безвредное для тканей, подвергшихся вторжению». Передавая слово Флемингу, председатель процитировал евангелие от Иоанна:
«Есть же в Иерусалиме у Овечьих ворот купальня, называемая по-еврейски Вифезда, при которой было пять крытых ходов;
в них лежало великое множество больных, слепых, хромых, иссохших, ожидающих движения воды;
ибо Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду; и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какой бы ни был одержим болезнью».
— Когда сэр Александр Флеминг впервые увидел, какое действие произвела на бактериальную культуру случайно занесенная туда плесень, его ум, несомненно, «возмутил» ангел, потому что взбаламученная купальня вылечила не одного больного, а мириады больных, — сказал председатель в заключение.
Бывало, что после выступлений Флемингу задавали очень прямолинейные вопросы. В Бруклине, например, Джон Смит, глава фирмы «Пфайцер и К°», самого крупного в то время производителя пенициллина в мире, спросил:
— Почему вы не взяли патент? Ведь вы и ваши близкие были бы обеспечены и вы жили бы, как подобает ученому, оказавшему такую услугу человечеству?
— Я никогда об этом не думал, — ответил Флеминг.
О том, что он посетит лабораторию Пфайцера, было объявлено заранее. Спешно были отполированы столы и начищена вся аппаратура. Осматривая просторные помещения, где все блестело и не видно было ни пылинки, Флеминг заметил:
— Если бы я работал в таких условиях, я бы никогда не нашел пенициллина.
В одном из университетов какой-то профессор спросил его:
— Почему вы не продолжили работу и не очистили ваше вещество?
— А вы почему этого не сделали? — парировал Флеминг. — Ведь все сведения были напечатаны.
Пресс-конференция в Вашингтоне вывела из себя самого нераздражительного человека на свете.
— Вы были боксером в юности?.. Если нет, то почему у вас перебит нос?.. Кто оплачивал ваше обучение в Лондоне?
Обычно Флеминг сохранял спокойствие. Его умение молчать помогало ему во время подобных встреч. Когда он не хотел отвечать, он хмыкал и глядел в пространство. Но на этой пресс-конференции он в конце концов сказал Камерону:
— Мне надоело... Идем...
И Флеминг ушел.
В Нью-Йорке два репортера подстерегли его в холле гостиницы «Балтимор», когда он шел завтракать в кафетерий.
— О чем вы сейчас думаете? Нам бы хотелось знать, о чем думает великий ученый, отправляясь утром завтракать?
Флеминг совершенно серьезно ответил:
— Любопытно, что вы задаете мне этот вопрос именно сейчас. Я и в самом деле думал об очень своеобразной вещи.
— О чем же? — в волнении спросили журналисты.
— Well, я обдумывал, заказать ли мне два яйца или одно.
Джон Камерон, тоже шотландец, восхищался своим соотечественником. Ему нравился его скрытый и лаконичный юмор, его скромность, его доброта (услышав в Нельском университете от дамы, у которой он гостил, что ее горничная-шотландка тоскует по родине, он предложил Камерону: «Пойдемте к ней, может быть, мы ее развлечем»). Крупные американские фирмы по производству химических продуктов во время пребывания Флеминга в США, объединившись, собрали сто тысяч долларов и вручили их ему в знак благодарности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42