Снега рубашка, глина плаща,
Травка волос… Кругозор пешехода —
Общее место. Дорогу ища
Между сугробами, где утопает
Публика, выйдя из перехода
Подземного, кто-нибудь вдруг наступает
На того, кто лежит на земле – как погода.
А он – тут как тут, весь как есть, трепеща
Тканями всеми, улетает домой, —
Рубашка снега, глина плаща,
Травка волос, погода зимой.
* * *
Как тот художник, что на антресолях
Свой рай обрёл в рассказике Камю.
Как тот Камю, что рай на антресолях
Обрёл в художнике, который не хотел
Из этой дырки выползать на воздух
И спрашивал оттуда: – Как вы там?..
И спрашивал оттуда, где картины,
Рассказики, романы, натюрморты,
Портреты, пьесы, оперы, пейзажи,
Симфонии, любовные записки
Рождаются из ткани сновидений,
Не доказуемых наглядно и на ощупь,
Не подлежащих публикации, развеске,
Досмотру на таможне, обсужденью
В кругах… Такое негде предъявить,
Такое одиночество и бегство,
Как в том рассказике Камю на антресолях,
Где вечно дышит тот, кого не видно,
И спрашивает сверху: – Как вы там?..
* * *
Никаких заблуждений со всеми удобствами,
Которые свойственны заблуждениям,
Сменным – как полотенца и простыни,
Сменным – как вывеска над учреждением.
Никакого снижения цен на поступки,
Благородство которых не зависит от спроса, —
Никакой распродажи, ломбарда и скупки.
Честь и доблесть – не вещи с процентом износа.
Есть высокая плотность волны просветления,
Роскошь есть драгоценней, чем золота брёвна…
Это – чистая лирика сопротивления —
Не как бы, не словно, а безусловно.
В переплёте оконном, с деревьями, звёздами,
Издаётся такое… В неслабой скорлупке.
Никаких заблуждений со всеми удобствами,
Никакого снижения цен на поступки.
ГРАНЁНЫЕ СТАКАНЧИКИ ТРАМВАЯ
Серебряные флаги снегопада,
Гранёные стаканчики трамвая,
И ледяные гроздья винограда
Растут на стёклах, слёзы проливая.
Мы едем дальше, здесь сойдёт эпоха,
Но эта остановка – не конечная.
Морозный пар, мороженое вздоха,
Мороженое звёзд – дорога млечная.
Луна красна, каток зеркально чёрен —
В подсолнухе вот так черно от зёрен,
В том круглом зеркале на стебле с плавниками…
У конькобежцев – искры под коньками.
Мы едем дальше, здесь сойдут колени,
Свежа в которых крепость огуречная.
В моих коленях – джазовое пенье,
Но эта остановка – не конечная.
Серебряные флаги снегопада,
Гранёные стаканчики трамвая,
И ледяные гроздья винограда
Растут на стёклах, слёзы проливая.
Мы едем дальше, здесь сойдут кавычки,
Соскочит мода здесь недолговечная,
Войдёт свобода и сопрёт вещички,
Но эта остановка – не конечная.
Какое счастье – впасть в самозабвенье,
Когда играет музыка живая!..
В моих коленях – джазовое пенье,
Гранёные стаканчики трамвая.
ГУЛЯЩАЯ ТЮРЬМА
1.
Пожары в яйцах тьмы,
Огонь ночами лижет
Московские дома.
Гремучие умы —
Их замыслами движет
История сама,
И все преграды выжжет
Гулящая тюрьма.
Гулящая тюрьма,
Гремучие умы,
Пожары в яйцах тьмы,
Огонь гудит и ноет.
Все знают – что почём.
Бегут за скрипачом,
За теннисным мячом.
Гулящая тюрьма,
Пожары в яйцах тьмы,
Пирует пироман,
Пирует параноик.
2.
Москва пожарами пылает по ночам.
Открой окно – и через миг воняют гарью
Одежда, волосы… Как смертники к печам,
Дома московские идут в огонь, где тварью
Поджог заказан за какой-то миллион
Каких-то денег… Слон в гробу, а моська лает.
Все смотрят серию – в Москву Наполеон
Привёл войска, идёт кино, Москва пылает,
Открой окно – столбами дым, идёт кино.
Мы приспособлены кошмары поглощать,
Отсутствия включая механизмы.
И прошлым нас бессмысленно стращать,
И будущим… Другие организмы
Давным-давно с ума сошли бы. Но не мы.
Мы не боимся даже ядерной зимы,
Нас не возьмёшь огнём, микробом, бомбой, газом, —
Мы здесь отсутствуем… Пожары в яйцах тьмы.
И там присутствуем, где явно высший разум.
* * *
Прославим рукопись!.. Прославим эту местность,
Прославим пастбища, где бегают каракули.
Её единственность прославим и чудесность
Её полей, где и чернила горько плакали.
Прославим рукопись!.. Рука Её Высочества
Играет музыку, являясь инструментом,
И рукописную природу одиночества
Не подвергает никаким аплодисментам.
Прославим рукопись!.. Прославим замарашку,
Прославим ритмы перечёркнутых попыток,
Прославим трепет и отчаянье, и чашку,
На эту рукопись пролившую напиток.
Прославим рукопись!.. Её прославим древность —
Сиюминутную и вечную!.. Прославим
Всё то, чем рукопись так разжигает ревность
В обложках твёрденьких с оттиснутым заглавьем.
* * *
Я написала женщину на чёрном,
И вся она – из листьев и цветов,
В её пространстве, ярко освещённом,
Мерцают волны в зареве портов,
Где я была в другом тысячелетье,
Где оттиск мой остался на песке, —
Как волны, как цветы, как листья эти
Остались чудом у меня в руке.
Прощай, моя красавица на чёрном,
В тебя влюблён один заморский гость,
Он ходит за тобой котом учёным
И улыбается во всю зубную кость.
А ты ему подмигиваешь листиком,
Где нет зрачка, но обитает глаз.
Он думает, дурак, что это – мистика,
А это – взгляд, преследующий нас.
ВСЯКИЕ ГЛУПОСТИ
Все выросли… Больше не нужен
Им твой опостылевший труд.
Ты куришь, ты стар и простужен,
Все выросли, главное – врут.
Ты вёл их за ручку, не очень
Им нравится это тепло.
Их мир для тебя заколочен.
Ты выбит мячом, как стекло.
Осколки свои собирая,
Ты счастлив, что выросли все.
Но ужасы детского рая
Для них – как стекло в колбасе.
Ответь, собирая осколки:
А кто тебя, милый, просил,
Чтоб выросли козлики, волки,
Ворона, лисица и сыр?..
Все выросли…Завтрак на ужин
Едят, не слезая с колёс.
Ты куришь, ты стар и простужен.
Все выросли – жаль их до слёз!
* * *
Нежнее памяти, которая во сне
Плывёт волнами
Блаженства райского у яблок в глубине,
Играя с нами,
Играя снами прежних жизней, тайных глаз
Во тьме и влаге,
Что глубже нас, прекрасней нас, счастливей нас
И нашей тяги
К тоске чудовищной по ясности вещей,
По лжи значений,
В которых – точность казначеев, палачей,
Царящих мнений…
Не оставляй, не оставляй во мне надежд
На эту ясность,
Она оклеена обоями одежд,
Мозгов, чья страстность
Уже прославилась обоями таблиц,
Содрав так много
Обоев тайны и прижав обои лиц
К обоям Бога.
Не оставляй, не оставляй надежд во мне
На эти блага.
Пускай трепещет мгла и бездна в глубине,
Где жизни влага —
Нежнее памяти, которая плывёт
Во сне волнами,
Лаская плоть, лаская этот звёздный плод
В садах над нами.
* * *
Мы живём, под собою не чуя…
Наши речи за десять шагов…
Здесь обои свободы ночуя,
Превратились в обои мозгов.
Рабски, в рабство из рабства кочуя,
Наша доблесть – товар для торгов.
Мы живём, под собою не чуя…
Наши речи за десять шагов…
Труп тирана со свистом бичуя,
Наглый трус веселит дураков.
Мы живём, под собою не чуя…
Наши речи за десять шагов…
Бисер свиньям побед не мечу я,
Чтоб в гармонию влиться кругов,
Где живут, под собою не чуя…
Наши речи за десять шагов
Не слышны. Униженьем врачуя,
Зверским хохотом, – обречены
И живём, под собою не чуя…
Под собою не чуя страны.
Что там чуять?.. Остались обои —
Клей, бумага и хвост сатаны.
Мы живём, наполняя собою
Не страну, а обои страны.
Где читатель?!. Да здесь, где торчу я
В переходе меж трёх берегов.
Мы живём, под собою не чуя…
Наши речи – обои шагов.
ТРИПТИХ
1.
Привлечь внимание, внимание привлечь,
Любой ценой пробиться из-под спуда,
Ошеломить, перелопатить речь,
Чтоб воздух жизни тёк сквозь это чудо
Взаимности волнующихся глаз
Листвы, где всё чирикает и свищет,
Травы, где Клеопатра улеглась
С Антонием, у змейки – тонкий выщип
Бровей и веер незабвенных скул,
Шпионы шастают, мозги макиавеллят,
И старших школьников зелёную тоску
Румянят дерзости, чью славу вечность белит.
2.
Сначала – мясо виноградное стиха,
Потом уж время – это мясо (чьё?) вселенной,
Сначала – сок и связка не суха,
Чтоб мир не вывихнуть из чашечки коленной,
Чтоб (чьё же это?) не распалась связь времён, —
У старших школьников читать в оригинале
Такое принято, когда воспламенён
Фонарь бессонницы и предки доконали,
А (чьё же?) мясо виноградное стиха
Пьянит и полнится взаимным истеканьем,
Всё остальное – пыль и шелуха,
Сдуваемые школьников дыханьем.
3.
Цивилизации бетонный виноград
Включает ночью электрические окна,
В том винограднике меж гроздьями горят
Глаза дворов и небесами пахнет мокро,
Скулит качель, где Клеопатра пьёт вино
С Антонием, она скуластой змейкой
Ему вползает в душу – как в окно
С цветочком поцелуя… Этой склейкой
Тут всё и держится, на это – весь расчёт,
Пока наукой оцифрованная нелюдь
Не даст нам школьников других смакиавеллить
И мясо виноградное течёт.
В ПРИЛИЧНОМ ОБЩЕСТВЕ
Приговорённый к высшей мере
За преступления чужие.
Ему распахивают двери,
Его эскортом окружили,
Его уложат и привяжут,
И впрыснут яд с большим фасоном,
Его конвульсии покажут
Аккредитованным персонам.
Они мгновенно испытают
Блаженство ужаса и секса,
Их репортажи воспитают
Элиту пудинга и кекса.
Её частично укокошит
Преступник, избежавший кары,
Взорвёт он бомбу, купит зошит
И в нём напишет мемуары, —
Их превратят в кино и в майки,
В игру и в книгу для гаданья…
Приговорённый видит гайки
Зрачков, лишённых состраданья, —
В него юстиция вливает
Свои святые идеалы,
И он от них околевает,
Плывя на все телеканалы
Картинкой судорог подробных,
Чья новость вечная и живость —
Пример наглядный сил загробных,
Производящих справедливость.
* * *
– Если б нас победили немцы,
Англичане, французы, шведы,
Мы бы жили сейчас, как немцы,
Англичане, французы, шведы.
Если б наши отцы и деды,
Слабоумные оборванцы,
Не сражались бы до победы,
Мы бы жили, как иностранцы, —
Говорит мужичок-ботаник,
Улыбаясь мечте-надежде,
Что разломится, как «Титаник»,
То, что в плен не сдавалось прежде
По причине дурной гордыни,
Бескультурья и непрактичности,
Потому что живут, как свиньи,
Полагает он, наши личности:
– Территория пусть обмылится,
Население оскотинится,
Потому что у нас кириллица,
А в Европу войдёт латиница.
* * *
Когда великий Макьявелли
Хотел пожать плоды труда,
Мгновенно нравы окривели, —
Он не был избран никуда.
У денег – собственные цели
И гениальные мозги,
Они сочли, что Макьявелли
Способен встать не с той ноги.
Его коварно прокатили,
И при подсчёте голосов
Послали на фиг в лучшем стиле
Палатки правильных весов.
Другой бы тут ополоумел,
Интриги подлые настриг,
А Макьявелли взял и умер —
От скуки мыслимых интриг.
Дух Ренессанса в рог бараний
Его скрутил и отнял шанс
Узнать, что это был не ранний,
А очень поздний Ренессанс,
И что эпохой Возрожденья
Считаться будут времена
Чудовищного поведенья,
Как нынче видно из окна.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ БЕЗ ВРАНЬЯ
Спи, моя детка,
Под нами – планетка,
Где всех поимеют плохие парни.
Вкусным не будь,
Сладким не будь —
Это всего бездарней!
Злого не будь добрей,
Чтоб закуской не стать в поварне.
Спи, моя детка,
Ты – не котлетка,
Которой закусят плохие парни.
Ты – моя нежная струнка,
Нет ничего антикварней!..
Я одна виновата,
Если когда-то
Будешь нежней, чем плохие парни.
Злого не будь добрей —
Спустят собак на псарне.
Спи, моя детка,
Земля – такая планетка,
Где всех поимеют плохие парни.
* * *
Главное – уметь договориться.
Знают клён, олива и каштан —
Где, о чём и с кем договориться
Не сумели Лорка, Мандельштам…
Неужели главное уменье
Так могли отчаянно проспать
Истуканы договорной лени,
Что пришлось их в землю закопать?
Да, покуда эти двое брились
И гуляли, сбрендив, на Парнас,
Все давным-давно договорились:
«Жаль, что с нами не было и вас!..»
Если не умеете свариться
В том котле, где варят договор, —
С вами же нельзя договориться,
Вы – мертвец, расстрелянный в упор.
Но легко договориться с мёртвым, —
Этот клад лишь надо раскопать.
Мёртвые проходят высшим сортом.
Мёртвые умеют не проспать.
В ЛУЧАХ ГЕКЗАМЕТРИЧЕСКОГО ТЕЛА
С какой горы сегодня наблюдают
За нами древнегреческие боги,
Когда в сраженьях
Бомбы так умны
И опытом огромным обладают
Портные (пришивая руки-ноги!),
Чья сила духа – в кратких выраженьях,
А не в гекзаметрах избыточной длины?..
Длина избыточна —
Так ныне тесен глобус,
Такую скорость развивает истребитель,
Так быстро прилетает к нам картинка
Событий, где на скорости огромной
Рыдает в сжатой форме Андромаха —
Гражданка титров, сжатых до предела.
Жара там пыточна,
Но можно взять автобус
С прохладным климатом и посетить обитель
Тех призраков, чья плавает пластинка
С конём, с его начинкой вероломной
В лучах гекзаметрического тела.
ГОД МЕТАЛЛИЧЕСКОЙ ЗМЕИ
Змея из белого металла,
Из платины и серебра, —
Ей первой карту наметала
Тысячелетия игра.
Она полна целебным ядом
И ядом гибельным – состав
У них один… Невинным взглядом
Она глядит, на хвост привстав, —
И держит кольчатая длинность
Головку страшной красоты,
Её змеиную невинность,
Её невинную змеиность,
Взирающую с высоты
На всё, что здесь для нас настало,
Когда пришла её пора —
Змеи из белого металла,
Из платины и серебра.
Мы с ней должны, как йог в пустыне,
Делить вселенную свою,
Где звёзды чествуют отныне
Металла белого змею —
Событий кольчатую длинность,
Которой славится игра,
Её змеиная невинность,
Её невинная змеиность
Из платины и серебра.
* * *
Завтра мальчик придёт восьмилетний,
Все мы будем его обожать.
Он не первый, и он не последний,
Кто способен от счастья дрожать,
Побеждая на клеточном поле,
На газоне, на грунте, в воде,
Замирая от страха и боли
И, как бомжик, ночуя везде.
Это – Ваня, мой внук перелётный,
У него на спине рюкзачок —
Мир его, аскетически плотный
И огромный, как тайны зрачок.
Этот мир, путешественный жребий,
Он за тридевять тащит земель,
И в моём появляется небе
Раз в году он на пару недель.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3