А ты нужна. Всего одна операция, каких-то пять минут, она даже не болезненная, знаешь, сейчас медицина очень далеко продвинулась…
– Ты не любишь громких слов, и я тоже их не люблю, – сказала она, и я физически почувствовал, что меня толкнули в грудь, – нет, не ударили, а просто толкнули, чтобы я отступил с дороги. – Но выбор, который ты предложил мне, совсем невелик. Я беременна. И лишить ребенка можно либо отца, либо жизни. Я не убийца.
Я помолчал.
– Ну что ж… Это твой выбор.
– Да. И я рада, что он сильно отличается от предложенного тобой.
Распрощались мы очень вежливо.
* * *
В общем, у меня образовался свободный вечер. Вернее, небольшой кусочек такого вечера, потому что с тех пор, пока мы с Мариной занимались любовью (кстати, в постели она была столь же сильна и самоуверенна, как и в жизни), а потом выясняли отношения, а после я еще узнал много интересного от Катьки, ноябрьский сумрак сгустился настолько, что его уже следовало называть ночью.
Было прохладно, но все же теплее, чем обычно бывает в конце ноября. Листья с деревьев уже облетели, но погоды стояли сухие и безветренные – так что москвичи имели лишнюю возможность не «пересаживаться» раньше времени из плащей в утепленные пальто и дубленки. Для кого как, а для меня это имело значение: из-под курточек и плащей легче разглядеть ножку, прицокивающую каблучком по асфальту, и – если особенно повезет – коленку, так ладно обтянутую гладким чулком, а также ручку, изящно поигрывающую зонтиком…. Конечно, это не весна, когда разодетые и надушенные девочки, на радостях, что повыскакивали из шуб, трещат крыльями и порхают вокруг тебя, как бабочки в Панамском национальном заповеднике. Нет, весна – совсем другое дело… Но и осенью можно натолкнуться на девчонку, которая на некоторое время станет твоей судьбой…
Впрочем, размечтался я все равно напрасно. В такую темень нельзя разглядеть не то что ножку-ручку, но и в принципе какую-либо фигуру, особенно если этой фигуре пришла в голову недобрая мысль перебежать дорогу в неположенном месте!
А случилось именно это. Сосредоточенно глядя перед собой, я повел машину к выезду на шоссе, как вдруг – в темноте это было еле различимо – слева от ветрового стекла мелькнула чья-то невысокая фигура. Коротко ругнувшись, я резко затормозил, машину повело вправо, но тело пешехода уже потеряло равновесие и свалилось прямо под колеса. За секунду до того как нажать на тормоз, я увидел белую руку, на секунду взметнувшуюся перед моими глазами по ту сторону стекла.
– Твою мать!! – от души ругнулся я и выскочил из машины.
Столпившиеся у автомобиля люди – человека четыре – передали мне из рук в руки целую и здоровую правонарушительницу. Пухленькая, кругленькая, как пончик, девушка с вымазанным грязью и исцарапанным во время падения лицом, в съехавшем набок берете, в грязном пальто с разорванным рукавом стояла передо мной и неловко улыбалась улыбкой слабоумной.
– Цела? – Я в одну минуту расстегнул на ней пальто, так же быстро и никого не стесняясь ощупал руки, плечи, колени. – Ты что ж такое творишь, идиотка несчастная?! Если решила с жизнью покончить – тогда тебе к психиатру надо, а не на полосу встречного движения! Цела, я спрашиваю?!
– Ой, я ничего… Ой, я цела, спасибо… Ой, я нечаянно…
– Что тут случилось? – Голос, которым это было произнесано, не оставлял сомнения в том, что он принадлежит автоинспектору. Так оно и оказалось: бдительный страж, раздвинув толпу, стоял около нас и уже тянул из нагрудного кармана служебный блокнотик. – Давайте-ка по порядку, граждане. Итак: что случилось? Кто пострадавший? Кто виновный? Где свидетели?
– Да какие свидетели, какой виновный, – загудели вокруг. – Она, вот эта вот, малахольная какая-то… Стояла-стояла на обочине и вдруг как кинется! Да таких сажать надо! Дура она, товарищ лейтенант.
– Гм… Сержант! – поправил гаишник. – Дура или не дура, а факт нарушения налицо, и я должен запроко… запротро… тьфу ты!!! Запротоколировать! – с ненавистью выплюнул он. – Ваша фамилия?
– Любшин.
– Документы, права на машину.
– Пожалуйста. Но имейте в виду, товарищ сержант, я ничего не нарушил. Она сама…
– Действительно, сержант, девка-то сама…. – загомонили вокруг.
– Разберемся.
– Я… Можно мне сказать? – внезапно подала голос малахольная. – Стас и в самом деле ни в чем не виноват. Я действительно…
– Что?
– Ну, бросилась.
– Под колеса? К нему?
– Ну, да.
Старшина медленно закрыл мой паспорт и воззрился на нарушительницу:
– Да ты что? Зачем?! Может, ты больная? Может, тебе «ноль-пятую» бригаду вызвать?
– Зачем «ноль-пятую»? – простучала зубами пышка.
– Затем, что самоубийц у нас сразу в психушку отвозят! И под капельницы кладут! Зря, между прочим, делают. Лично я бы таких, как ты, которые намеренно под колеса бросаются, брал бы за ноги и головой об мостовую! Вся бы пыль из мозгов вышла!
Небольшая толпа, все еще не отходившая от моей машины, одобрительно загудела.
Пышка шмыгнула носом и промолчала.
Я тоже постепенно пришел в себя.
– Вы что, знакомы с этой… правонарушительницей? – спросил меня лейтенант.
– Первый раз вижу.
– Ну тогда как? Будем составлять протокол?
– Не надо протокола, – улыбнувшись ему, я достал из кармана корочку редакционного удостоверения. – Как я понимаю, жертва в данном случае – я, а я претензий к девушке не имею. И даже напротив, готов подвезти ее до места назначения. Чтобы другие автомобилисты в эту ночь спали спокойно.
– Имейте в виду, она вам машину помяла, – хмуро сказал старшина, которому, это было видно, все-таки очень хотелось составить протокол. – Если авто застраховано…
– Оно застраховано, но стоит ли обращать внимания на такие мелочи, – я еще раз улыбнулся инспектору своей фирменной улыбкой, которая, я знал это, разоружала очень многих.
– Гм… – Он все еще вертел мой паспорт и очень не хотел его выпускать из рук.
Я нежно потянул документ на себя, одновременно вкладывая в ладонь старшины вчетверо сложенную сторублевку.
Он затравленно оглянулся, но из четырех очевидцев около нас осталась стоять только бабка – божий одуванчик в шерстяной вязаной шапочке. Опираясь на клюку, она мелко-мелко трясла седой головой с выбившимися из-под шапки седыми буклями и пожевывала губами, под которыми тоже росло несколько жестких седых волосков. Бабка стояла в самом свете фар, и ее согбенная почти под прямым углом фигура в жуткой хламиде производила… б-рр! – вот какое впечатление она производила.
Я отвернулся, постаравшись, чтобы ведьма с клюкой не заметила моей брезгливости, и снова переключился на старшину:
– Одним словом, благополучно разрешив это дорожное недоразумение и выразив благодарность доблестным стражам порядка, участники дорожно-транспортного происшествия, усталые, но довольные, разъезжаются по домам. Спасибо вам, товарищ сержант, при случае не премину замолвить за вас словечко и вашему строгому начальству.
Быстро запихнув на заднее сиденье несостоявшуюся самоубийцу, я сел за руль и тронул авто с места, напоследок сделав ручкой гаишнику и бабке тоже – на всякий случай.
Я проехал несколько сот метров и, только когда парочка, стоящая на дороге окончательно скрылась из виду, я вывел машину на обочину, заглушил мотор и обернулся к сжавшейся на заднем сиденье дурочке в грязном пальто:
– Слушаю тебя.
Она сверкнула из темноты диким, как у степной кошки, взглядом и промолчала.
– Ну?
– Что? – пискнула она из темноты.
– Это я тебя спрашиваю – что? Слух у меня хороший, психика тоже, галлюцинациями я не страдаю и потому безо всяких «кажется» и «если я не ошибаюсь» говорю точно: ты назвала госавтоинспектору мое имя, и я это слышал. И не просто назвала, а призналась, что нарочно хотела броситься именно под мои колеса. Было дело?
– Было…
– Ну тогда, я надеюсь, ты не в обиде на меня за вопрос: за каким дьяволом тебе это понадобилось? Ты что, с глузду сдвинулась? Или я стал объектом кровной мести? Если так, то должен же я хотя б знать…
– А вы меня совсем не помните? – вдруг спросила она. Голос на этот раз звучал гораздо громче, но в нем – о ужас! – отчетливо сложились истерические интонации.
Опа! Оказывается, я должен сам разрешить этот ребус. «Помните – не помните», странный вопрос. Мало ли девушек я помню, мало ли сколько из них, в свою очередь, не потрудились запомнить меня. Или наоборот.
Но прямо заданный вопрос требовал как минимум хорошо обдуманного ответа. Поэтому я включил в салоне свет и внимательно оглядел забившуюся в угол, дрожавшую, как осенний лист, толстушку в грязном белом пальто и берете, по-прежнему съехавшем набок. У нее были очень круглые и очень тугие щеки, румяные даже сейчас, когда, по всем законам жанра, им полагалось быть бледными. И еще – тонкие губы, сжавшиеся в ниточку, и глаза, заключенные в густую пушистую рамку из ресничек, которые, впрочем, из-за слез и волнений сейчас слиплись в мокрые треугольнички.
Вот по этим щекам и ресницам я ее и узнал. То есть не то чтобы узнал – имя и другие анкетные данные девушки, которую я не переставал считать дурой, по-прежнему не всплывали в моей памяти – а уж на память я никогда не жаловался. Но зато я точно знал теперь, что видел ее в своей редакции. Причем не один раз. И всегда вот такой – забитой, сжавшейся, всегда выбиравшей на летучках самые затененные места, до которых не доставало бдительное око начальства.
– Как тебя зовут?
На этот раз она ответила:
– Рита… Рита Мурашко.
– Постой-постой… Практикантка?
– Да… Летом в «Стобойке» практику проходила…
– Мммм… – вот теперь в моем мозгу бешеной каруселью закрутились воспоминания, и воспоминания эти были очень смешные, – так это ты про коллекцию… коллекцию… – Меня уже душил хохот, и слова приходилось буквально выдавливать из себя. – Коллекцию заварочных чайников писала?!
– Я…
Вот тут я ее вспомнил. И упал на руль, потому что сдерживать смех уже не было никакой возможности.
* * *
Дело действительно происходило в начале лета – полгода назад. Оседлав стул, я сидел в кабинете у отвсека молодежной газеты «С тобой» Натки Игнатовой и пытался выторговать у нее хотя бы полтора дополнительных столбца под статью, над которой я трудился целую неделю. Речь в этой статье шла о подделке культурных ценностей и криминализированности рынка антиквариата, фактура приводилась богатая, а впрочем, речь сейчас не об этом.
В еженедельнике, как всегда, места под все заготовленные публикации не хватало, стол Натки Игнатовой к концу дня просто ломился от шоколадок, поднесенных ей, такими же, как я, авторами-горемыками. Я тоже глядел ей в глаза и, улыбаясь так заискивающе широко, что самому себе становился противен, двигал по столу по направлению к Натке очередную «Аленку».
Но отвсек делала мне страшные глаза и хмурила брови, на ее лице ясно читалось: «Не мешай!» Она разговаривала по телефону, и голос у нее был такой, каким дикторы Центрального телевидения вещают о вселенских катастрофах.
– Марго! – проникновенно говорила она в трубку. – Марго, ты что, с ума сошла? Где ты, чем занимаешься? Бросай все срочно и мухой сюда! Шеф сказал, если тебя не будет через пять минут – он подписывает приказ об увольнении!
Трубка была опущена на рычаг. Натка, профессиональным движением вынув из-за уха карандаш и мимоходом сбросив в ящик стола мою шоколадку, хотела было углубиться в план номера, который она с утра кроила и перекраивала как могла, но тут по коридору пронесся топот, и в кабинет ворвалась растрепанная толстушка в слишком натянутом на груди свитере:
– Натка! – в ужасе прошептала она, задыхаясь. – Как об увольнении?! Почему???
И, не удержав равновесия, плюхнулась на свободный стул, прижимая к груди пухлую ручку.
– Потому что ты опять умудрилась стать героиней дня! – раздельно и без всякой видимой жалости ответила Натка. – Ты вчера сюжет про этого, как его, как его, ну, коллекционера чайников, делала?
– Ну я, я, а что? А что? – вплеснула руками толстушка. – Хорошая же тема! У него выставка была в районном Доме культуры. Человек за свою жизнь две тысячи чайников собрал, от миниатюрных до пятнадцатилитровых! Скажешь, не интересный материал?
– Интересный, интересный! Очень даже интересный! – с непонятной для меня и этой Риты издевкой подтвердила Натка. – А комментарий у этого чайного владельца, ну, хозяина коллекции, тоже ты брала?
– Ну я… – и тут Рита смутилась.
Дело в том, что (это я узнал гораздо позже), проторчав возле витрины, заставленной причудливыми предметами для чаепития, добрых полтора часа (Каких только чайников там не было! В виде пишущей машинки, лесного пенька, дамы с собачкой и даже один совершенно неприличный – поглазеть на него собралось особенно много народу), они с нашим редакционным фотографом Васькой по прозвищу Отойди-не-Отсвечивай так и не дождались собственно самого коллекционера. Хозяин выставленной на обозрение публики коллекции на открытие собственной выставки почему-то не пришел.
– Что будем делать? – в сотый раз взглянув на часы, спросила у фотографа Рита.
– Марго, ты меня удивляешь. Ты профессионал или где? Наговоришь за него за кадром все, что эти сумасшедшие собиратели в таких случаях талдычат, – усмехнулся Васька Отойди-не-Отсвечивай. – Дескать, «как говорит сам коллекционер В.И. Теребенников…»
– Думаешь, проскочит?
– Да ну! Он же тебе еще и спасибо скажет! Голову даю на отсечение – этот Теребенников потому и на открытие выставки не пришел, что двух слов связать не может. Стесняется, как пить дать.
Рита в последний раз посмотрела на часы, подумала и согласилась. Вечером на последней полосе нашего еженедельника можно было лицезреть довольно милый материалец о необычном увлечении «…нашего земляка, Владимира Ивановича Теребенникова. Говорят, что коллекционером стать нельзя, им можно только родиться.
1 2 3 4 5