Это тоже было нечто новое. Конечно, не само старание угодить, тут как раз ничего нового не было: учитывая ее прошлое, без этого она вряд ли могла бы выжить. Но желание угодить Кукси имело совсем другую природу.
Дело в том, что, делая что-то хорошо для Кукси, она вроде бы делала это для себя, а делая хорошо для себя, она тем самым… Тут у нее уверенность пропадала, ибо, чтобы додумать эту витиеватую мысль, недоставало концепции, зато она поняла, что для Кукси делать что-то хорошо – это вроде формы богослужения. Бог присутствует во всех деталях, моя дорогая, частенько говаривал он. Так или иначе, в его лице она впервые в жизни столкнулась с настоящим, родительским отношением к себе, и это стало для нее подлинным потрясением.
С другой стороны, она начала понимать разницу между тем, чем занимается она, и тем, чем занимаются настоящие биологи, работающие в экспедициях и лабораториях, познавая жизнь миллионов видов живых существ и постигая то, как в их сложнейшем взаимодействии субстанция жизни протекает через глубины времени в бесконечном, беспрерывно меняющемся потоке. Она знала, что это всегда будет за пределами ее понимания, но благодаря самому пониманию того, что такие люди есть (и Кукси один из них), девушка чувствовала себя лучше и даже прониклась к себе большим уважением, чем когда-либо раньше. Воодушевляло чувство причастности к большому делу: это было примерно то же, что быть худшим игроком в команде, играющей в мировом первенстве.
Оказалось, что микроскоп способен увлечь: склонившись над окулярами, Дженни забывалась, как это бывало в пруду с рыбками. И сейчас она не услышала, как вошла Джели Варгос, не обратила внимания на ее приветствие, не откликнулась, пока ее плеча не коснулась рука. Вот тогда она вскрикнула, подскочила и чуть не опрокинула табурет.
– Ого, ты, я гляжу, ушла в это с головой, – заметила Джели.
– Ну да. А где ты была? Я не видела тебя уж и не помню как долго.
– Ну, знаешь, семейные дела. Моя кузина собирается замуж. Мой дедушка по этому поводу развил бурную деятельность. Обычная кубинская суматоха, когда все на рогах круглые сутки, недели напролет.
Это было сказано тоном, наводившим на мысль о нежелании вдаваться в подробности, что показалось Дженни немного странным: обычно Джели как раз с упоением рассказывала о делах своей семьи, тем более что в лице Дженни, лишенной семейных радостей, она всегда встречала благодарную слушательницу.
– А что ты делаешь с микроскопом? – поинтересовалась Джели, указав на прибор.
– Определяю для Кукси видовую принадлежность Agaonidae.
– Что ты делаешь?
– Что слышала. Это нужно для его работы по эволюции мутализма и точности адаптации. Он показал мне, как это делать.
– Ну ничего себе! Прямо скажем, по сравнению с приготовлением завтрака это шаг вперед… Как все это произошло?
– Сама не знаю. Меня собирались выкинуть отсюда из-за того, что я потеряла Мойе, но Кукси сказал, что я могу работать у него – этим я и занимаюсь. Я теперь ассистент-исследователь, каково? Да и по-прежнему готовлю завтрак.
– Здорово, – сказала Джели, хотя Дженнифер уловила в ее тоне не только отсутствие искренности, но и какой-то намек на недовольство, причина которого была ей непонятна. – Можно посмотреть, чем ты занимаешься?
– Конечно.
Дженни подвинулась, дав Джели заглянуть в другой окуляр, тогда как сама положила на предметный столик крохотную осу, определила ее и положила другую. Обе оказались P. insularis, о чем она с гордостью сообщила, используя ученые термины.
– А Кукси проверяет твою работу? – спросила Джели после этой демонстрации.
– Проверял, когда я только начинала, больше не проверяет. Он говорит, что я могу справиться не хуже его, ну почти.
– Хорошо.
Последовала пауза, после которой Джели сказала:
– Как я понимаю, ты теперь не будешь выезжать со мной, да?
– Не знаю. Об этом тебе нужно поговорить с Луной. Кевин и Скотти занимались этим, пока ты была в отлучке, ну а я стала работать здесь.
– О, это эффективная команда! Скотти бормочет, а Кевин норовит разжечь революцию. Кстати, Кевин-то что обо всем этом думает?
Она жестом указала на микроскоп и ящики с образцами.
– Не знаю. Мы с ним поссорились и почти не разговариваем. Он, видишь ли, на меня злится.
Она бесцельно крутила винт регулировки фокуса и раскачивалась на табурете.
– Правда, я вроде люблю его. Мы с ним долго были вместе, почти два года. Сама понимаешь, мне одиноко по ночам.
На самом деле Джели не очень-то это понимала, но открывать это Дженнифер не собиралась, как и комментировать ее разрыв с Кевином. Это показалось Дженни немного странным, поскольку раньше она любила посудачить на такие темы.
– Ладно, мне нужно поговорить с Луной, – сказала Джели. – Увижу я тебя за завтраком?
– Если не увидишь, значит, и завтрака никакого не будет, – добродушно ответила Дженни и вернулась к своим образцам.
Следующие два часа прошли в усердной работе, по окончании которой она с удивлением и восторгом обнаружила, что полностью обработала серию образцов, собранных с двух пород фикуса. Дженни убрала последние склянки обратно в ящички с образцами, а те поставила на полки, все, кроме склянки с осами, которых она не смогла идентифицировать по определителю видов. Сделав это, Дженни потянулась, разминая затекшие мышцы, и отправилась на кухню, чтобы помочь Скотти приготовить на завтрак салат из тунца. В La Casita его готовили из свежего тунца, а Дженнифер, пока не получила работу в «Лесной планете», вообще не знала, что тунец – это самая настоящая рыбина, которую можно купить в магазине, разделать и приготовить. Для нее тунец существовал только в банках, как и консервированный колбасный фарш. Таким же открытием стало и приготовление майонеза из яиц и масла – раньше она считала его чем-то изначальным и неделимым, вроде бензина. Приготовив, как ее учили, заправку, она сварила вкрутую полдюжины яиц, в то время как Скотти мыл зелень, резал авокадо, а потом чистил тунца. Они работали вместе почти молча, но хорошо, не мешая друг другу. Раньше ее раздражало то, что Скотти никогда с ней не разговаривал иначе как по делу, но теперь, когда у нее в голове завелись собственные мысли, отсутствие болтовни ее не так тяготило. Тем более что теперь у нее был Кукси.
Вот уж с ним были разговоры так разговоры, не то что с остальными. Джели, например, все время хотелось посудачить о всяких умных вещах, о науке и политике, но так, будто она учительница, а ты ученица, и нужно было все время восхищаться ею: ах, а я и не знала этого, какая ты умная! А Кукси и в голову не приходило, что кто-то может не знать того, что знает он. Профессор просто гундел свое, считая, мол, она поймет, словно она училась в колледже в Англии, и, когда он умолкал и говорил: «А?» – чтобы посмотреть, все ли она поняла, Дженни с ходу признавалась, что не поняла ничего. И тут на его лице возникало странное выражение, будто бы на самом деле она поняла, скажем, теорию распределения полов или что-то другое и просто делает вид, якобы не поняла, шутки ради, а потом, с помощью умелых вопросов, он подводил ее к тому, что, оказывается, ей и вправду все ясно.
Во всей науке нет такой идеи, которую не мог бы постигнуть второразрядный, но упорный ум, говорил Кукси, цитируя Уайтхеда. Он много цитировал Уайтхеда, а еще Йетса и кучу всяких умников, о которых Дженни отродясь ничего не слышала.
– А вообще-то, моя дорогая, – как-то заявил он, – насчет того, что ум у тебя второразрядный, – это еще вопрос. Поскольку он почти идеально пуст, у нас просто не было случая оценить его истинные возможности. Ну а упорства тебе точно не занимать, это я часто замечал.
У них имелось большое красочное блюдо в форме рыбины, которое неизменно использовалось для подачи рыбных блюд. Так нравилось Руперту. Скотти добавил к рыбе растертый в однородную массу салат, нарубленный лук-шалот, латук, каперсы и редис, и разукрашенный таким образом тунец стал выглядеть, как на японской гравюре. Он понес тунца на террасу, а Дженни последовала за ним с подогретым хлебом и охлажденной бутылкой шардоне.
Ей трудно было сказать, связаны ли наблюдаемые изменения в группе с ее новым положением, или происходило что-то еще. Как справедливо указывала Джели, Дженни мало смыслила в оценке расстановки сил и прочего, но происходящие перемены чуяла нутром, тем более что тут особой сообразительности не требовалось. Девушка прекрасно помнила, что, перед тем как исчез Мойе, Руперт частенько вел беседы с Луной и Кукси, а Луна разговаривала с Рупертом и Скотти, Скотти разговаривал с Луной и Кевином, Кевин же лишь иногда разговаривал с ней, главным образом с улыбочкой отпускал замечания себе под нос. Когда Джели приходила, она появлялась за завтраком и всегда садилась рядом с Дженнифер и разговаривала с ней и Луной. Теперь же, похоже, все изменилось. Джели и Луна сидели по обе стороны от Руперта, Кевин занимал место на их конце стола, а профессор и Скотти сидели по обе стороны от Дженнифер, за тем концом стола, который Кевин всегда называл «крестьянским». При всей их очевидности, эти перемены никто и никак не комментировал.
Усевшись, Дженни сказала Кукси, что закончила серию.
– Неужели? Это замечательно, моя дорогая. Придется найти для тебя еще какое-нибудь занятие.
А потом он пустился в рассуждения со Скотти об опылителях орхидей, то и дело делая паузу, чтобы включить в беседу Дженнифер, и спустя некоторое время Скотти стал делать то же самое. Обычно тихий, как кот, о рыбах и растениях он мог говорить без умолку, хотя никогда раньше не распространялся об этом с Дженнифер. А что же Кевин и Луна? Они терпеть не могли один другого, но сейчас только и тарахтели, словно друзья не разлей водой. Странно, конечно, но еще более странным было то, что Дженни это ни чуточки не волновало.
После завтрака Дженни помыла посуду и, вернувшись с кухни, нашла Кукси, который, примостившись на табурете рядом с микроскопом, сверялся с лабораторным журналом.
– Ты все записала на этой странице? – спросил он. – В этой колонке номера, кажется, идут не подряд.
– Да, но несколько образцов мне не удалось определить, и я не смогла их ни к чему отнести. Что-то, наверное, напортачила – прошу прощения. Те, которые я не смогла определить, находятся здесь.
Она подняла баночку, и Кукси всмотрелся в черную массу внутри.
– Ага, значит, они не определяются – ты не смогла отнести их по классификации ни к gemellus, ни к insularis?
– Да. Я смотрела по определителю, но они ни к чему не подходят.
– Странно. Что ж, давай посмотрим, ладно?
Он уселся за микроскоп и поместил осу на предметный столик. Некоторое время он внимательно всматривался, потом рассмотрел еще одну, потом третью, что-то бормоча себе под нос. Потом Кукси встал, достал папку с оттисками, изучил несколько распечаток, сверившись с определителем, снова заглянул в микроскоп… Все это сопровождалось бурчанием под нос, а потом неожиданно профессор стукнул кулаком и выругался:
– Ох, мать твою! У меня нет слов!
– Что? Я здорово дала маху?
Он посмотрел ей в лицо, и она увидела, что его глаза блестят, как у двухлетнего малыша, получившего конфетку.
– Здорово, да, но маху ты не дала. Ничего подобного. По-моему, ты обнаружила новый вид Pegoscapus.
– А это хорошо?
– Хорошо? Это замечательно! Эпохально! Я сам изучал этих маленьких паршивок более двадцати лет и обнаружил только один новый вид.
Для Дженни, лишь недавно узнавшей о существовании видов и о существовании у каждого живого существа научного названия, открытием стало то, что, оказывается, могут быть насекомые, не имеющие никакого названия.
– Так что, их назовем мы? – уточнила она, испытывая совершенно особое чувство. – И как? То есть, я хочу сказать, под каким названием занесем в журнал?
– Да как захотим, так и назовем, черт возьми! – воскликнул Кукси.
– Правда? То есть просто придумаем?
– Конечно. Разумеется, существуют определенные традиции. Виды обычно называют или по какому-то свойству, присущему данному организму – вроде особенностей формы или размеров, или по повадкам, по ареалу обитания, а то в честь кого-то, прославившего себя в данной области. В одном только Pegoscapus, как ты знаешь, отличились Хоффмайер и Герр. Я сам назвал мой Tetrapus в честь моей покойной жены.
Тут что-то произошло: Кукси словно сдулся, свет, только что сиявший в его глазах, потускнел, сам он осунулся. Дженни заметила это и испугалась.
– А как ее звали? – ляпнула она, не найдя ничего лучшего.
– Порция, – тускло отозвался Кукси.
– Как спортивную машину? – спросила Дженнифер.
И была поражена, увидев выражение его лица, ошеломленное, словно от удара. Девушка испугалась еще больше, не зная, не сморозила ли она по глупости что-нибудь обидное, ведь с этими англичанами ничего не поймешь, у них на все какие-то свои, странные понятия. Вон у него какое лицо сделалось: того и гляди удар хватит. Весь покраснел и за грудь схватился.
Она едва не побежала звать на помощь, когда из горла профессора вырвались звуки, которые не могли быть не чем иным, кроме смеха. Это удивило Дженнифер еще больше, ибо раньше Кукси хватало разве что на сухой смешок, а чтобы он давился от хохота, такого и представить никто не мог.
Но так или иначе, Кукси смеялся, и смеялся, похоже, не над ней, так что все было в порядке. Хоть и весьма странно.
Он сотрясался от хохота, колени дрожали, из глаз струились слезы.
– О господи, боже мой! – восклицал профессор время от времени и в конце концов заразил Дженни.
Она тоже рассмеялась из солидарности, радуясь тому, что ее дурацкая ремарка вызвала такой бурный поток веселья. Вообще-то она когда-то знала девушку по имени Крайслер, но не мог же такой джентльмен, как Кукси, и вправду жениться на девчонке, названной в честь машины.
Кукси все еще пребывал в пароксизме смеха, плотно закрыв глаза и совершенно утратив контроль над собой; он отпрянул от стола с микроскопом и свалился бы на пол, если бы Дженни не поддержала его. Она опустилась под стол вместе с ним, поддерживая его торс. От него пахло табаком и чем-то мужским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60