«Так, ну у этого цинга, с ним все ясно. Он все деньги на стоматолога ухнет». Или: «Сестра, сгони муху! Всю грудь оттоптала, проклятая!» А потом уже просто – поглядят в монитор, переглянутся и снова в покате.
Чтобы хоть как-то успокоиться, я стала обмахиваться газетой. А Дорохова, приложив ко лбу лед, в изнеможении простонала:
– У-у, Ирка… Давно я так не смеялась.
– Чему ты радуешься, дубина? Мы так никогда тебе мальчика не найдем.
– Ма-а-альчика! – тут же зашлась в новом припадке Оксанка. – Как хомячку… – Держась за живот, она скувыркнулась с табуретки, приговаривая: – Эксклюзивная… с выставки… плющит…
Пока моя подруга билась в истерике, я решила возобновить поиск.
Посасывая лимон, я водила мышью, переходя от страницы к странице. И наконец увидела то, что нам было нужно.
– О! Оксанка, слушай сюда! «Туманный Альбион»… это как раз тебе по теме. Правда, тут нет фотографии, но зато!.. Мужчина. Тридцать пять лет. Высшее образование. Руководящая должность в сфере финансов. Холост. Рост метр восемьдесят пять. Глаза голубые… Ну, как?
Дорохова, заинтересовавшись, поднялась с пола и склонилась над экраном. Бубня, быстро перечитала анкетные данные.
– Слушай, а тебя не смущает, что он Альбинос, а не Альбион? – спросила она в конце.
– Э-э-э… – я сверилась. Действительно! Альбинос! – Ну и что? Глаза-то ведь голубые. Значит, это просто творческий псевдоним!
– Мда? – с сомнением протянула Оксанка. – Ну ладно! Давай будем знакомиться. Как ты думаешь, он в онлайне сейчас?
– Ага. Вот видишь, напротив его ника цветочек зеленый?
– Вижу, понятно. Ну-ка, убери клешни тогда! Я ему напишу что-нибудь эндакое.
Я послушно отодвинулась, и Оксанка молниеносно набила:
«Здравствуй, Альбинос!»
– Стой! Не отправляй! – заорала я. – Что ты делаешь? Кто так мужиков клеит?
– А чего? Я просто поздоровалась…
– Смотри, как надо!
Отпихнув свою горемычную, я набрала:
«Сударь! Вы настолько туманный, что я никак не могла пройти мимо Вас!»
Отправила сообщение и, блестя глазами, задрала голову на Оксанку. Та хмуро глянула на меня, и мы стали ждать ответа. Он пришел почти сразу:
«Я весь внимание, сударыня!»
– О, мон амур! – радостно потерла ладони я. – Как я обожаю таких, которые могут ответить в тон!
– Дай! – снова влезла Оксанка. – Сейчас мы посмотрим, как он будет выкручиваться!
И написала:
«Послушайте, гражданин Альбинос! Вы чувствуете в себе силы затмить собой человека, которого я люблю?»
Я возмутилась:
– Мать, ты чего делаешь-то? Нельзя же так в лоб! Хотя бы заинтригуй его для начала.
Но было поздно. Сообщение ушло.
Оксанка, налив нам еще по стопке, нравоучительно заметила:
– Ир, если мы ищем мою судьбу, то твои игры здесь уже ни при чем. Человек должен четко понимать, что я собой представляю и хочет ли он иметь дело с такой прелестницей. А я должна понимать, на одной мы с ним волне или нет.
Я еще не успела ничего возразить, когда высветился новый ответ. Мы прильнули к монитору и прочли следующее:
«Увы, гражданка Рымбаева! Нам с вами не под силу одолеть любовь! И я здесь отнюдь не для того, чтобы зализывать чьи-то раны!»
– Прикинь! – уважительно, но в то же время с легкой обидой в голосе сказала Оксанка. – Ну, на нет и суда нет! Как скажет моя Мурашова: «Чешите грудь паяльной лампой»!
– Да ну тебя! – отмахнулась я. – Такого кадра спугнула!
Лично я была не намерена ставить точку в столь обнадеживающем начале. Поэтому, немного подумав, настрочила:
«Сударь! Произошло досадное недоразумение! Прошу Вас простить мою кузину, дерзнувшую вклиниться в нашу изысканную беседу. Она юна и безутешна в любви. Я же, право слово, полна раскаяния!»
– Ух, ты! – восхищенно выдохнула Дорохова. – Наташа Ростова к Андрею Болконскому! А я – кузина! Дурнушка Пьер Безухов.
– Пьер Безухов был мужчиной.
– Неважно. Заодно он был дурнушкой. – Оксанка зевнула. – И вообще, сейчас дождусь, что он тебе ответит, и фильм себе какой-нибудь поставлю. Все равно ты одеяло на себе перетянула.
– Неправда! Я для тебя стараюсь.
Ответа не было долго. Мы даже стали подумывать, что Альбинос сорвался-таки с крючка. Но потом он все же написал:
«Сударыня! Никоим образом не претендую на Ваши извинения. Напротив, почту за честь – быть удостоенным внимания столь восхитительной женщины. Кузине Вашей сочувствую, но впредь предпочитаю общаться исключительно с Вами!»
И я вступила в свою самую романтичную в жизни переписку.
Грешна. Я уже давным-давно воспринимаю мужчин как средство для выживания. Устав обжигаться, я больше не ждала от долгосрочных отношений ничего, кроме боли. И к ним я теперь не стремилась. Все эти встречи и расставания, бесконечная череда знакомств – все это было с единственной целью: успешно следовать по зыбкому болоту жизни и не уйти на дно. Держаться на поверхности, перескакивая от одного толстого кошелька к другому. И, пока еще оставалось время, самой создать под ногами твердое основание.
Я точно знала, что миром, где я живу, правит корысть. Я очерствела и думать забыла о том, что где-то по земле ходит ОН. Тот, кого я прежде так ждала и искала. А с годами, отчаявшись встретить, успела забыть.
И вот теперь, читая послания от незнакомого мне человека, я понимала, что душа моя оживает, оттаивает. Не видя его и даже не представляя, какой он, ни словом, ни полусловом не обмолвившись о чем-то интимном, я испытывала страшное возбуждение. Меня неумолимо влекло к этому иллюзорному образу.
Вот он – средневековый ученый. В белой рубахе с широкими рукавами, небрежно заправленной в брюки. Он швыряет в огонь исписанные листы – свои невоплощенные замыслы.
А теперь он – странник, сошедший с проторенного пути, чтобы грудью встретить хлынувший дождь. Простирающий к нему руки, ловящий губами каждую холодную каплю.
Я сидела ни жива ни мертва, боясь потревожить эту игру воображения.
Мы писали друг другу свои истории маленькими отрывками, полунамеками, лишь отчасти приспускающими маски с наших лиц. Он представлялся мне героем, быть может, чуть более благородным, чуть более мужественным, чем был на самом деле. Я же описывала героиню, помоложе и понаивнее, чем была в действительности. Но это было так увлекательно, что я совершенно забыла о присутствии Дороховой, которая все так же сидела через стол от меня и с брезгливым выражением лица пялилась в телевизор.
Кажется, она поставила себе фильм ужасов, объяснив это желанием, чтобы кому-то было хуже, чем ей.
Вспомнила я о ней только потому, что в какой-то момент Оксанка сказала:
– Знаешь, что меня больше всего умиляет?.. Смотри! Вон, видишь, из окна вываливается какая-то разложившаяся масса… Ну вот. А умиляет меня представление о том, как человек, сыгравший эту роль, прибегает домой с кассетой, собирает перед телевизором всю родню и ставит фильм. И они все смотрят, а он им с какой-то периодичностью шепчет: «Ща, ща, ща, уже скоро!» А когда до этого места доходит, он бац на стоп-кадр! И сидит такой весь покрасневший от гордости… Его в виде этой разложившейся массы узнать-то нельзя. Но домочадцы все равно за него рады и по плечу хлопают: мол, молодец, братишка, такую роль вытянул!..
Я матюгнулась. Дорохова своим бредом сбила меня с очень удачно составленной фразы. Про то, как моя героиня, впервые полюбив, обожглась. Попытки вспомнить успехом не увенчались. Но по уцелевшим в памяти фрагментам мне почти удалось придумать эквивалент, когда Оксанкин голос опять вторгся в мое сознание:
– Блин, Чижова! А ты в курсе, сколько времени? Ты, вообще, представляешь, что нам через два часа вставать, а я пьяная вхлам?! Завтра уделаю весь самолет. А с нами еще крендель какой-то летит, не то Вероникин родственник, не то друг семьи. Супер!
– Как два часа?
Действительно, часы показывали половину четвертого. Пришлось мне, чтобы не снисходить до банальностей, скрыться, как Золушке, оставив на прощание вместо башмачка интригующее:
«Ах, сударь, как мне было с Вами хорошо!..»
Витька явился без пятнадцати шесть.
На момент его прихода мы с Дороховой тупо сидели на краю ванны, опустив руки в раковину под струйку теплой воды.
– Ты как? – спросила я ее.
– Как никогда, – отозвалась она.
И тут пришел Витька. Я впустила его, оставив без внимания подавшийся мне навстречу счастливый оскал. Витька робко бросил мне в спину:
– Солнышко встало?
В общении со мной мой предусмотрительный ухажер соблюдал предельную осторожность. Поэтому свои претензии по поводу нашей медлительности он решил выплеснуть на Оксанку.
Я слышала, как, приоткрыв дверь ванной, он спросил у нее:
– Вы почему еще не собраны?
В ответ ему раздалось:
– Уйди, старуха, я в печали…
Бедный Витька не знал, как ему нас раскачать. Он суетился, то и дело постукивая себя по циферблату часов, совал Оксанкину голову под холодную воду, щелкал пальцами у меня перед носом. Все бесполезно. Мы с Дороховой ходили друг за другом, как зомби, и никак не могли понять, чего от нас хочет этот усатый упырь.
В конце концов Витька не выдержал. Взял Оксанкин чемодан и пошел к машине. Крикнув нам напоследок, что начало регистрации через сорок минут.
Только после этого мы кое-как привели себя в чувство, оделись. И Оксанка даже произнесла первую за этот день шутку:
– Ира, смени мешки под глазами: они переполнены.
Спустившись во двор, мы заметили невдалеке Витькин «москвичок». А самого Витьку было видно только до половины, потому что голова и плечи его исчезли под крышкой капота.
– Только не говори мне, что у тебя машина сломалась! – подойдя, накинулась я на него.
– Да что-то искры нет, – стал оправдываться несчастный Витек. – Ты не нервничай, я сейчас все исправлю. В крайнем случае с толкача заведемся. Садитесь в машину, я вам там энергетических напитков купил.
Ободренные его словами, мы с Оксанкой забились в салон. Здесь, на заднем сиденье, лежали две пол-литровые банки «Берна», известного как панацея от сомнамбулистического состояния. Мы с жадностью накинулись на напиток, как будто надеялись одним махом стряхнуть с себя и бессонную ночь, и почти допитую бутылку водки.
Витька тем временем не добившись от своего металлолома желаемого результата, стал тормозить въехавшую во двор «газель».
Мы наблюдали за ним из окна.
– Не-а, не убедит, – сделала ставку Оксанка.
– Сотку заплатит – убедит, – парировала я.
– Не убедил, – резюмировала моя подруга, заметив печально бредущего обратно Витька. – Все! Пролетела я с Лондоном, как фанера над Парижем. Где я машину в шесть утра поймаю? Тем более в вашей глуши.
Тогда я опустила стекло и закричала:
– Товарищ-водитель «газели»! Помогите нам, пожалуйста! Мы в аэропорт опаздываем. Вы же хомо сапиенс! Неужели бросите в беде ближнего своего?
– Девушка! Меня время во как поджимает! – откликнулся тот, медленно проезжая мимо нас.
– Ну, пожалуйста! Мы вам пятьсот рублей заплатим.
«Газель» остановилась, и водитель, недовольно покачивая головой, выпрыгнул из кабины. Они с Витькой быстро размотали веревку. Привязали концы каждый к своему транспортному средству. И мы тронулись, описывая по периметру двора торжественный круг почета.
Мотор все не схватывал. А «газель», фыркнув, вдруг заглохла сама.
Тут мы высыпали уже всей гурьбой. Мужики нервно чесались, переходя от одной машины к другой. Дорохова, вся зеленая от волнения, пыталась позвонить Веронике, но та была недоступна. Я, чувствуя себя кругом виноватой, орала на Витьку.
На наше счастье, из подворотни вырулил джип. Мы с Оксанкой уже было рванули к нему наперерез. Но бритоголовый молодчик, управляющий джипом, заметив во дворе какую-то заварушку, сам подкатил на разборки. Очевидно, сказалась профессиональная привычка.
Разобравшись, в чем дело, бритоголовый взял нас на трос, а водитель «газели» остался стоять в задумчивом онемении. Проплывая мимо него, мы махали ему в окно довольно сочувственно. Только мне почему-то кажется, что со зла он мог подумать, будто мы над ним издевались.
В аэропорт мы приехали за минуту до регистрации.
Выхватив из Витькиных рук чемодан, Оксанка бросила нам «Пока!» и помчалась. В следующую секунду ее уже поглотила толпа, исчезающая в дверях терминала.
Мне стало ужасно завидно. Счастливая! Впереди ее ждут: Вестминстерское аббатство, Биг-Бен, Тауэрский мост… Принц Чарльз с сыновьями!
Это последнее обстоятельство меня почему-то особенно огорчило. Я вдруг подумала: «А что, если Дорохова зайдет так далеко, что начнет искать замену Лихоборскому среди членов королевской семьи?» И потом сразу без перехода: «Ах, сударь Туманный Альбинос! Как мне не терпится свидеться с вами снова!»
Витька прервал мои мысли самым беспардонным образом.
– Ну что, куда поедем? На работу рано еще. Может, ко мне? – с мольбой в голосе предложил он, впрочем не питая особых надежд.
Я призадумалась.
На работу мне совсем не хотелось. Наверняка Талов, избавившись от своей гематомы (по имени Вероника), начнет меня домогаться. Может, попытаться съездить еще разок в страховую?
– Черт!!! – пронзенная жутким открытием заверещала я. – Витька, тормози! Я забыла Оксанке печать вернуть!
Я пулей выскочила из машины и рванула по прямой. Навернулась попутно на груженную чемоданами тачку, вывихнула ногу и, хромая, ворвалась в полный света и шума зал аэропорта.
Повертев головой, я заметила с обеих сторон несколько боксов для отлетающих. Народу везде было полно. Интуитивно я повернула направо и – точно! – увидела в толпе ярко-желтый плащик Оксанки и наплечную нахлобучку из перьев таловской пассии.
Чтобы не привлекать к себе внимания Вероники, я решила выдернуть Оксанку звонком. Пристроившись за журнальным киоском, я набрала ее номер и принялась наблюдать.
Вот Оксанка отставила чемодан. Лезет в сумку. Достает телефон. Изучает номер звонящего.
1 2 3 4 5