– Что уделить? – всё также недоумённо спросил он.
– Внимание уделить, – Воха начал раздражаться непонятливостью парня.
– Ну, ты разряжался чем? Где торпеда? Удели внимание людям, если что было, – объяснил Лапша, поняв, что парень в первый раз в тюрьме и ещё многих правил не знает.
Юра аж рот открыл от удивления и оглянулся на парашу, где уже сидел другой заключённый. Конечно, можно было предположить, что то, что выходит из человека, называется здесь торпедой. По форме немного похоже, правда, не в сегодняшнем случае, когда из него лилось. Но он никак не мог поверить, что эти люди всерьёз хотят, чтобы он с ними поделился этим. И не мог понять, зачем им это нужно. Ему уже начало казаться, что над ним просто решили посмеяться, как на флоте разыгрывают новичков. Он опустил голову, не зная, что сказать.
– Так, – сказал Олег раздражённым голосом и протянул руку Юрию ладонью вверх. – Если сам не можешь распорядиться, давай сюда. Я сам уделю, сколько надо, тебе тоже останется. Где торпеда?
Юра опять поднял голову и округлил глаза. Потом кивнул на «парашу» и, заикаясь, произнёс:
– Т-там… смыл…
Все молча смотрели на него и он ждал, что сейчас его будут заставлять лезть туда и доставать, но парни и сами растерялись и казалось даже, что они просто опешили.
Положение спас Лапша, догадавшийся об истинном положении дел. Он засмеялся во весь голос и как раз вовремя, потому что здоровяк Олег уже тоже разозлился на Юрия, думая, что он и ему пудрит мозги.
– Да он же пряник, – сквозь смех говорил Лапша, – не понял просто, что такое разряжаться.
– В натуре что ли? – спросил у Юрия Воха, уже улыбаясь.
Остальные все тоже засмеялись, кроме Юрия, который всё же ничего не понял и подумал, что над ним всё же пошутили, как и хотели с самого начала.
– Ну чё, в натуре нет лэвэшек? Ха-ха.
– Нуты, бля, даёшь, пряник… ха-ха-ха.
Отсмеявшись, Воха сказа Олегу:
– Ну ладно, чё… непонятка вышла… отдыхайте… но ты хоть объясни человеку, что такое разряжаться, торпеда и остальное…
Они развернулись и полезли в глубь нар на свои места, где Колёк Худой уже переливал заваренный чай из кружки в кружку.
Олег показал Юрию на уже застеленные им покрывалом два спальных места и предложил:
– Лезь, располагайся, я щас… – и видя, что Юрий выглядит понурым после этого посмешища, сказал ему вполголоса, но жестко: – Не раскисай. Покажешь слабину – сожрут. Здесь как себя поставишь, так и будешь.
– А почему они меня пряником назвали? Что это означает? – спросил у него, подняв глаза, Юра.
– Иди, располагайся, – улыбнулся довольно Олег, – щас приду, объясню всё.
* * *
Камера под номером 78 была самой блатной в этом СИЗО. В ней сидел смотрящий за тюрьмой Саша Солома и трое его близких друзей, тоже имевших определённый авторитет в уголовной среде. В СИЗО было ещё несколько коммерческих камер, где сидели в основном предприниматели и чиновники, то есть люди с деньгами. Эти камеры тоже считались блатными, но все разводящие вопросы решались именно в хате Соломы, откуда распределялся и грев с воли на тюремный общак. По сравнению с советскими временами все тюрьмы были переполнены в несколько раз, и почти во всех камерах этого централа на одно место было по три-четыре человека. Учитывая, что все блатные почти всегда имели каждый по своему спальному месту, то всем остальным места доставалось ещё меньше, и спали в несколько смен и иногда по двое. В камере же Соломы места хватало всем, и даже молодой парнишка Витёк, который занимался у них уборкой камеры, приготовлением пищи и стиранием, иначе попросту был шнырём, имел своё спальное место, называемое шконкой.
Солома ходил туда-сюда по полу камеры, застеленному цветными покрывалами вроде ковров, и размышлял над полученной из камеры 91 малявой. В ней сообщалось о вновь прибывших людях и он думал, где же он слышал это имя – Олег Плетнёв. Он почёсывал свой затылок и время от времени поглядывал в листок бумаги, в ту самую малявку, чтобы ещё раз прочитать имя.
– Паха, – подошёл он к одному из своих сокамерников, сидящему на шконке и читающему другие малявы, – прыгни на кабуру, спроси-ка у Деда, кто такой Олег Плетнёв? Плетень ещё скажи на всякий случай, может так знает?
Паха был раздет по пояс и когда он запрыгивал на верхнюю шконку, чтобы добраться до проделанного в потолке отверстия, купола церкви на его спине зашевелились.
– Девять шесть! – негромко крикнул Паха в это отверстие.
– Да-да, – послышалось оттуда.
– Дай-ка там Деда на кабуру.
Сверху послышался какой-то шорох и уже другой хриплый голос произнёс:
– Говори, Паха.
– Ты Олега Плетнёва не знаешь такого? Плетня? – спросил Паха.
– Конечно знаю, – повысился голос Деда, – это ж Ларионовский. Он что, здесь что ли? Вон Хромой его хорошо знает, надо мной сидит на больничке.
Паха посмотрел на Солому.
– Да, здесь, Дед. В отстойник заехал, в семь четыре, – сказал сам Солома. Он хорошо слышал Деда и тот его тоже слышал. Таким образом Паха, находясь возле этого отверстия в потолке, мог разговаривать даже с камерой, находящейся ещё выше его соседей сверху, и Солома сказал Деду: – А ну дёрни его на зелёную, мы поговорим с ним.
Паха, находясь возле отверстия, которое заключённые называли кабурой, хорошо слышал, как сверху кто-то кричал: «Один один четыре, на зелёную Хромого!» Затем послышался голос самого Хромого, но уже не так отчётливо, как голос Деда, и слышал его теперь только Паха.
– Да-а, – кричал ему Хромой сверху.
– Хромой, здорово. О Плетнёве Олеге что можешь сказать? – крикнул прямо в кабуру Паха.
– Здорово, Паха. Да гандон это. С Серым работал. Они Чеха нашего замочили, и ещё кое-кого из людей правильных. Может, и Бандита они грохнули.
Пока Паха передавал слова Хромого Соломе, ему хорошо был слышен голос Деда сверху, который кричал Хромому, что Плетнёв заехал в семь четыре. Не успел Паха сказать ещё всю информацию, как Хромой уже кричал ему сверху.
– Порвать его надо, Паха, пока есть возможность. А то прочухает, что я здесь, на лыжи встанет, сука.
– Понятно, Хромой, – ответил ему Паха. – Ладно, определимся. Пойдём пока.
Он спрыгнул на пол и передал весь разговор Соломе. Тот задумался надолго, но из задумчивости его вывел голос Деда, который кричал сверху.
– Саня, вон Хромой орёт сверху, что порвать волка этого надо. А то он скоблянёт.
– Ладно, ладно Хромой, – ответил ему Солома, – разберёмся. До утра один хер никуда не денется.
– Давай, Сань. Эту падлу нельзя упускать. Если вы ночью пойдёте туда, мы с Хромым с вами.
– Ладно, Дед, – ответил Солома, – я тебя понял. Он посмотрел на Паху и, подумав немного, сказал ему: – Ларионы, конечно, не наше дело. Но раз уж они замахнулись на людское, порвать волка и шкуру на продол. Ночью прогони туда, чтоб дали ему по седлу.
– Сами не пойдём что ли? – спросил Паха.
– Зачем? Там Воха, Лапша, Лисёнок… людей хватает.
– Не, ну я думал… разберёмся там на месте… – высказал свою мысль Паха. – Может, он там не при делах был?
– Ты что, Хромого под сомнения хочешь поставить? – в упор спросил Солома, и Паха сразу опустил голову. – Ночью сделай прогон туда, только через верх, а не через продол.
* * *
Лисёнком звали того человека, который тепло встречал Boxy и Худого с этапа. Он был сыном одного умершего в лагерях авторитета по прозвищу Лис, и сам тоже был уважаемым арестантом не из-за легендарного отца, от которого ему досталось такое прозвище. Когда в камерах или, как называли заключённые, хатах, не было поставленных смотрящим ответственных или их увозили на этап, Лисёнок сам брал на себя ответственность и решал все вопросы, согласовывая в трудных случаях со смотрящим. На момент прихода в карантин Вохи Лисёнок был самым авторитетным из всех арестантов людского круга, включая Лапшу и ещё с десяток парней покрытых татуировками. Но сейчас, когда появился Воха, в правящей верхушке появились разногласия, поскольку Воха ставил себя если не выше Лисёнка, то, по крайней мере, на его уровень. И несмотря на хорошие отношения спорил с ним по некоторым вопросам, которые хотел решить по-своему. Вот и сейчас он был не согласен с Лисёнком по поводу распределения средств, собранных с этапов на общак.
– Я тебе говорю, он сам решит, чё куда, – настаивал Лисёнок на отправке общака Соломе.
– Мы чё, сами не можем Горбатого с Митяем взгреть в бочке? Или такие вещи согласовывать, по-твоему, надо? – возражал Воха.
В их спор никто не встревал, все молча занимались своими делами или уже спали, поскольку было уже далеко за полночь. Лапша всё ещё бродил среди массы заключённых, спрашивая тех, кто не спал, с высоты своёго роста, нет ли у кого ещё денег или чего-нибудь из предметов первой необходимости в общий котёл. Но так как те, у кого что-то было, по возможности уже дали или наоборот, зажали в своём мешке или сумке под головой, то Лапша по большей части высматривал себе какую-нибудь другую выгоду. Вот он наткнулся на человека в стильной фирменной куртке и, осмотрев его с головы до ног, присел к нему рядом.
– Бля, после завтра на суд ехать, – начал он издалека. – Ты с какой хаты?
– С девять три, – ответил тот. Даже сидя на своей сумке он всё равно был ниже Лапши, сидящего рядом на корточках, и смотрел на него снизу вверх.
В этот момент к ним подошёл тот парнишка, которого Лапша трахал на параше, и сказал тихим голосом:
– Я уже всё убрал. Теперь можно ехать?
– Убрал? Щас проверю, – ответил Лапша и прошёлся по проходу между железными стеллажами. Задержав свой взгляд на параше он вернулся и сел обратно.
– Да вроде ничё, чисто, – сказал он и обратился к парню в куртке: – Не хочешь засадить ему напоследок? А то он щас уже поедет своих искать.
Юрий, расспрашивавший своёго заступника о тюремных обычаях и нравах, краем глаза наблюдал за этой сценой. Он уже знал, что этот паренёк, усердно чистивший несколько часов парашу своей зубной щеткой, называется обиженный или петух. Сейчас, когда его лицо не кривилось от боли во время секса, он оказался совсем молодым, не больше девятнадцати лет. Юра увидел, как он вздохнул с облегчением после того, как парень в куртке отказался от предложения Лапши. В этот момент сверху раздался хриплый, но громкий голос, нарушивший уже относительную тишину.
– Семь четыре, на вас прогон идёт с семь восемь. Там Олег Плетнёв к вам заехал, дайте ему там по седлу как следует.
Если кто-то и разговаривал в это время, вмиг все стихли и на несколько секунд воцарилась полная тишина. Сам Плетнёв, который до этого говорил Юрию, что обломает тут всех блатных и, показывая ему на спорящих Лисёнка и Boxy со смехом говорил: «Вон, смотри, блатные портфель делят», вдруг оборвался на полуслове. Его глаза загорелись от злости, а рот так и остался открытым. Через несколько мгновений он опомнился и стал быстро выбираться со своёго места.
Вместе с ним в проход выскочили Лисёнок, Воха и Худой. Поднялся Лапша и зашевелились остальные обитатели отстойника. Все смотрели на Олега и переглядывались между собой.
– Чё, чё ты сказал?! – взревел опомнившийся Олег, смотря со злостью на кабуру в потолке.
– Я говорю, – повторял голос сверху, – прогон на вас с семь восемь. Олегу там Плетнёву по седлу дайте как следует, – говоривший сверху человек не понял, что с ним разговаривает сам Плетнёв и повторял прогон спокойным, будничным тоном.
– Я тебя щас достану оттуда, сам по седлу дам! Слышь, ты?! – в бешенстве заорал Олег.
Воха, которому спортсмен не нравился с самого начала, не раздумывая, сразу кинулся на Олега. Его примеру последовали и Лапша с Худым, но у взбешённого здоровяка Олега от злости силы удесятирились и он как детей отбросил всех от себя, ударив каждого лишь по одному разу в грудь или в живот.
– Ну-ка повтори, чё ты сказал, слышь, ты?! – орал Плетнёв в направлении кабуры, не обращая внимания на стонущих от боли противников.
Говоривший сверху человек, после услышанных им звуков во вновь наступившей тишине, стонам и крику Олега видимо понял, что происходит. Он тут же крикнул в кабуру теперь уже раздражённым голосом:
– Там что у вас, людей нет больше, а?! Валите его, смотрящий сказал!
Крик подействовал отрезвляюще. Всё вокруг вмиг зашевелилось и начался громкий гомон. Повскакивали со своих мест все, кто причислял себя к людскому кругу. Остальные просто поднимались, чтобы увидеть всё происходящее. Стоявший до этого без движения Лисёнок с угрожающим видом вместе с остальными шёл на Олега, который, увидев теперь уже серьёзную массу надвигающихся на него людей, встал в защитную стойку и стал отступать к двери. Путь ему преградил поднимающийся с пола Воха. Первый удар в первой схватке был ему в живот и теперь он, кряхтя и ловя ртом воздух, пытался встать. Об него-то и споткнулся Олег, медленно пятясь задом к двери. Удержавшись на ногах и развернувшись он пнул Boxy коленом и тот отлетел от него на несколько шагов. Того мгновения, что Олег был ко всем спиной, хватило для того, чтобы все разом кинулись на него. Плетнёв развернулся как раз вовремя, чтобы встретить ударами первых нападающих. Но теперь уже отбиться от окруживших со всех сторон уголовников он не смог, его повалили на бетонный пол и начали жестоко избивать.
– На! На, сука!
– Получи, бля!
Неслось со всех сторон одновременно с хрипом и пыхтением тяжелодышавших «бойцов». Юре всё это больно резало слух, звук каждого удара он воспринимал как будто по своёму телу. Он ничего не видел, так как собравшиеся возле прохода обитатели нижнего яруса заслоняли от него всю эту картину. Но видеть было и не нужно, всё и так было ясно. И Юра прижался к стене в ожидании, что сейчас кто-нибудь вспомнит про него и его вытащат туда же для избиения. Ничего другого он в этот момент не ждал, ведь он был с Олегом, и руки его тряслись в ожидании.
Избиение в проходе продолжалось. Те, кто не мог дотянуться до Олега из-за скученности просто, кричали, поддерживая своих.
– Так его, гниду!
– Вбейте его в бетон!
Перекрывая возгласы всех остальных вдруг закричал Воха, который только сейчас очухался от полученных ударов и добрался до беспомощно сжавшегося на полу Олега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46