Наконец после долгих усилий, предпринимая которые она испытывала ужасную неловкость, Пруденс уселась в той же позе, в какой сидел Чарльз Рэмси одобрительно кивнул и закрыл глаза.
– А теперь спросите большие пальцы ног, как они себя чувствуют?
Большие пальцы ног? Уж не розыгрыш ли это? Неужели он говорил серьезно? Глаза Чарльза оставались закрытыми. Он слегка покачивался, словно пытался найти более удобную позу.
Пруденс закрыла глаза. Итак, как же чувствуют себя большие пальцы ее ног? Она никогда не задумывалась над тем, как себя чувствует та или иная часть ее тела, вспоминая об этом лишь тогда, когда что-то было не в порядке, например при головной боли или кашле. И потом, ей казалось в высшей степени странным думать о больших пальцах ног сейчас, когда внимания требовало все ее тело, и все потому, что она сидела напротив Чарльза Рэмси. Внутри у нее все дрожало. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Уши улавливали малейший шорох. И – что было самым необычным – в самой интимной части ее тела разгорался огонь. Хотя вполне возможно, что причиной здесь была ее поза – поджатые под себя ноги, поднятая выше колен юбка, – совсем не подобающая даме. Дамы обычно не сидят на полу, как дети, играющие с кубиками в детской.
– Если большие пальцы ног у вас расслабились, – проговорил Рэмси, – спросите свои лодыжки и колени, как обстоят дела у них. Как только вы обнаружите, что какая-то часть тела у вас не расслабилась и испытывает неудобство, постарайтесь сесть так, чтобы этого не ощущать.
С большими пальцами ног у нее все обстояло прекрасно, но колени и лодыжки были несколько напряжены, и Пруденс постаралась сесть поудобнее.
Голос Рэмси звучал спокойно, неторопливо, советуя ей расслабить последовательно икры ног, колени, бедра, ягодицы. Ягодицы! Открыв глаза, Пруденс уставилась в изумлении на Рэмси. Однако его неподвижность и невозмутимый, ровный тон без всякого намека на игривость почти мгновенно ее успокоили. Она вновь закрыла глаза и сосредоточилась на том, чтобы найти более удобную позу.
– Ваши спина и шея, – продолжал Рэмси, – должны стать гибкими и подвижными как ива. Когда наступит окончательное расслабление, ваша голова, возможно, начнет слегка раскачиваться из стороны в сторону. Вам может также показаться, что ваше тело стало теплым и тяжелым, а потом почти невесомым, как будто ноги у вас в воде или совсем исчезли.
Он был прав. Она совершенно не чувствовала своих ног.
– Обычно, – проговорил очень тихо, почти неслышно Чарльз, – в этот момент в вашем мозгу могут возникнуть мысли и мысленные образы, такие же беспорядочные и стремительные, как гонимые ветром облака. Не гоните эти мысли, позвольте им течь, как им заблагорассудится. Вы можете найти ответы на все свои вопросы. Образы, вспыхивающие у вас в мозгу, могут показаться вам фантастичными и не имеющими никакого смысла. Не старайтесь их прогнать. Пусть эти облака плывут. Ни о чем не думайте, ни о чем не мечтайте, ни о чем не тревожьтесь. Вы пришли сюда обрести покой.
Он умолк и застыл в неподвижности, такой полной, что, если бы не хлопанье его раздуваемой ветром рубашки, можно было бы подумать, будто его здесь нет. Пруденс замерла, наслаждаясь теплом дня и с удовольствием вдыхая свежий морской воздух. Воздух врывался в ее легкие, воздух вырывался из ее легких, вторя вздохам раскинувшегося внизу под ними океана. Волна накатывалась, волна откатывалась. Солнце припекало Пруденс макушку, и легкий бриз целовал ее в щеку.
Непрошеные мысли возникали у нее в мозгу – панические мысли, тревожные мысли. Вспыхивали и гасли образы. Плющ в ее саду умирал. Розовый куст пышно расцвел под жаркими лучами солнца. Чьи-то руки прикасались к ее шее и плечам, они мяли и гладили, нажимая там, где была боль. Мысли набегали, как волны. Она сама была, как белое хрупкое «ангельское крылышко» на гребне волны. Волна откатывалась, волна накатывалась, покрывая камни, способствуя зарождению жизни в подводных царствах – лагунах. Задолго до ее появления на свет эти волны омывали берега, и долго еще после того, как ее не станет, они будут все так же мерно накатываться и откатываться. В шуме волн слышался голос вечности. И все ее страхи и огорчения казались ничего не значащими рядом с этим вечным неумолчным шепотом.
«Посидите минутку спокойно, – обычно говорила она Джейн с Джулией, когда у них возникали какие-то проблемы с уроками. – Посидите спокойно и позвольте Вселенной ответить вам, если она того пожелает».
Часто в такой момент покоя ответ приходил сам собой, не всегда, правда, верный, но ошибки были необходимы для роста, для того чтобы научиться в будущем избегать ошибок. Ошибок таких, как Тимоти. Ей следовало бы помнить собственные уроки. Посиди спокойно и позволь Вселенной ответить тебе, если она того пожелает.
Солнечное тепло убаюкало ее. Ветер и волны внизу звучали тихой ласковой колыбельной. С криком над ней пронеслась птица. Пруденс ничего не слышала. На мгновение – а может, и на несколько мгновений – она провалилась в пустоту, в ничто, в место, где не было ни звуков, ни мыслей, ни образов. Она сидела абсолютно неподвижно.
Жужжание мухи возле самого ее уха возвратило Пруденс к действительности. Она вздрогнула и открыла глаза, на мгновение полностью дезориентированная. Ей казалось, что она плывет или, может, парит в воздухе. Она ощущала себя пылинкой в солнечном свете, зернышком, подхваченным ветром, одной из несметных брызг, разбивавшихся о скалы внизу. В душе у нее царил покой, и ее переполняло чувство безмерного счастья. Каждой клеточкой своего существа она радовалась синеве неба, крику чаек, сладкому запаху бриза. Сколько же времени она так просидела?
Пруденс распрямила ноги и, посмотрев на Чарльза Рэмси, застыла, не в силах оторвать от него взгляд. Он сидел с закрытыми глазами, неподвижный, как статуя, и только грудь его мерно поднималась и опускалась в такт дыханию да сияющие волосы развевались на ветру, словно пламя.
Пруденс уставилась на него так, будто видела его впервые. И в какой-то мере это было правдой. Никогда прежде у нее не было возможности столь тщательно его рассмотреть. Он всегда смотрел на нее, когда его глаза были открыты. Эти глаза моментально ее завораживали, и, кроме них, она уже больше ничего не замечала вокруг. Для нее видеть его сейчас с закрытыми глазами было все равно что видеть его впервые. Его покрытая глубоким мерцающим загаром кожа и слегка опаленные солнцем волосы, брови и ресницы выглядели совершенно изумительно. Но прекраснее всего был у него рот, особенно нижняя губа, полная, даже, как сказали бы некоторые, чувственная. Разглядывая его рот, она не могла не подумать о том, что он мог поцеловать ее куда угодно, но почему-то предпочел поцеловать в лоб.
Веки Чарльза дрогнули и поднялись. Затуманенный взгляд его зеленых глаз сказал ей, что он сейчас так же далеко от нее, как и океан внизу. В следующее мгновение взгляд его сделался осмысленным. Он моргнул и, посмотрев на нее, улыбнулся. Его улыбка окатила ее, как волна, смешав все чувства. Любовь – горячая, всеохватывающая любовь – смотрела на нее из глаз Чарльза Рэмси.
Пруденс было это так же ясно, как если бы он открыл рот и произнес вслух: «Я люблю тебя». Его любовь – в которой не было ни вожделения, ни жадности или жажды утешения – накатила на нее, как приливная волна, и накрыла с головой, моментально заполнив все пустоты в ее сердце.
Эта любовь ничем не напоминала то чувство, которое соединяло ее с Тимоти. Вера и правда смотрели ей сейчас в лицо. Тимоти же нуждался в ней, нуждался отчаянно. Ей нравилось, что в ней нуждаются, и, как следствие, она находила Тима неотразимым. Он захватил ее, как водоворот, своими руками, своими словами, своими губами, своей потребностью в ней. Чарльз Рэмси тоже ее захватил, но совсем по-другому. Подобно солнцу, яркому, горячему, вездесущему, он привлек ее к себе так же ласково и нежно, как солнце притягивает к себе цветок. Она чувствовала, что тянется к нему, растет и расцветает в его присутствии. Совершенно завороженная, она потянулась к изливающемуся на нее свету.
Они соприкоснулись так же естественно, как набегала на берег волна, так же ласково, как грело им спины солнце, так же нежно, как развевал их волосы бриз. В их первом поцелуе не было ничего отчаянного, ничего требовательного. Скорее он походил на робкое и нежное исследование. Губы Рэмси, как откатывающаяся волна, омыли уголок ее рта, изгиб щеки, линию подбородка. В следующее мгновение эта волна накрыла ее губы, придавая им новую форму. У Пруденс возникло ощущение, будто ее, как песок, подняли, помешали и вновь опустили на дно, уложив, однако, совсем по-другому.
Она полностью отдалась охватившему ее чувству. Прошло несколько мгновений. Внезапно Рэмси оторвал губы от ее рта.
– Я могу предложить тебе только поцелуи, дорогая Пруденс, – услышала она его шепот. – Этого недостаточно.
Не успела она что-либо ответить, как он резко поднялся и, повернувшись к ней спиной, устремил взгляд на сверкающий внизу под лучами солнца Ла-Манш.
– Да, этого совсем недостаточно.
ГЛАВА 20
Пруденс чувствовала себя так, будто за спиной у нее выросли крылья, когда с шляпкой в руке и песком в ботинках она влетела в пансион миссис Харрис. Хлопковая ткань ее платья все еще хранила жар солнца, губы горели от поцелуев Чарльза Рэмси, а в ушах звучал его голос. Впереди ее ждало неизбежное столкновение с кузеном, но она была готова к этому и совершенно спокойна. В счастье, которое переполняло ее в этот момент, было нечто нереальное, и на мгновение у нее мелькнула мысль, что все слишком прекрасно, чтобы быть правдой.
Так оно и оказалось.
Вид ее саквояжей, бесцеремонно сваленных у стены в холле, сразу же вернул Пруденс с небес на землю. Ей стало ясно, что Тимоти уехал. Но хотя сердцем она это понимала, ее разум отказывался этому поверить. Она ринулась вверх по лестнице, но тут же слетела опять вниз, увидев, что двери в ее комнату и комнату миссис Мур распахнуты настежь и там уже разбирают свой багаж какие-то незнакомые люди, которые то и дело перекликались друг с другом, жалуясь на недостаток удобств. Стараясь подавить растущую панику, которая грозила уничтожить ее только что обретенное чувство счастья, Пруденс отправилась на поиски миссис Харрис.
– Мои саквояжи… – начала она, обнаружив наконец почтенную даму в одной из комнат.
Миссис Харрис оглядела ее с головы до ног, словно она вдруг превратилась в какое-то диковинное животное.
– Да, мисс Стэнхоуп. Вы их заметили, когда вошли?
– Да, но…
– Ваш кузен сообщил мне, что вы уезжаете и ваша комната вам больше не понадобится. Признаться, меня несколько удивило, что он с миссис Мур уехал без вас. Я и не подозревала, что вы уезжаете но отдельности. – Судя по выражению лица миссис Харрис, она прямо-таки сгорала от любопытства.
Поскольку Пруденс никак не отреагировала на ее слова, почтенная дама тут же быстро добавила:
– Я взяла на себя смелость упаковать ваши вещи. Надеюсь, вы не против. Из-за скачек у нас неожиданно большой наплыв гостей, и всем нужно жилье. Дамы, которым отвели вашу комнату, прибыли после полудня и обратились ко мне с просьбой устроить из здесь на ночь.
Во рту у Пруденс пересохло, голова кружилась.
– Мой кузен… – с трудом выдавила она из себя. – Когда он уехал?
Миссис Харрис похлопала себя по карману.
– Сразу же после полудня, мисс. Как необдуманно с его стороны не поставить вас в известность относительно своих намерений. Возможно, все выяснится к вашему полному удовлетворению, когда вы прочтете его письмо. Ваш кузен оставил для вас, когда оплачивал счет.
– Письмо?
Миссис Харрис вытащила из кармана кучу бумаг и нашла среди них послание Тимоти.
И в этот момент зазвонил колокольчик у входной двери.
– Ну вот, опять начинается. – Миссис Харрис поспешно сунула письмо Пруденс в руки. – Люди не верят доске с объявлением, что у нас все занято, хотя я выставила ее на самом видном месте на ступенях. Я отказала уже почти дюжине приезжих, и все они были уверены, что я могу найти им свободную комнату, как по волшебству, если только пожелаю. Извините меня. Я сейчас вернусь, вот только спроважу их отсюда.
Пруденс едва ее слышала. Стиснув в руке конверт, она на мгновение словно окаменела. Мозг ее сверлила одна мысль: пока она развлекалась на пляже, из-под ног у нее вырвали весь ее мир.
В послании Тимоти говорилось, что они с миссис Мур отправились в Джиллингем. Все счета, как за комнаты в пансионе, так и за процедуры в банях Махомеда были полностью оплачены. В конверт вместе с письмом были также вложены несколько банкнот.
«Тебе, несомненно, понадобятся деньги, – писал Тимоти, – поскольку Рэмси ничего тебе не смогут дать, как бы ты ни ценила их общество. Пожалуйста, сообщи мне свой новый адрес, чтобы мы могли переслать тебе твои вещи. Я буду счастлив выслать их по любому адресу, кроме, разумеется, адреса Рэмси. Ты придерживаешься своих убеждений. Я должен придерживаться своих. Возможно, тебя приютит у себя кузен Тобиас. Я советую тебе обратиться к нему с этой просьбой».
В конце шел целый список адресов родственников Пру, которым она уже всем написала. Внизу страницы Тимоти поставил свою подпись, но там не было ни нежных прощальных слов, ни извинений или оправданий, ни единого слова сожаления или печали по поводу их расставания.
Пруденс была ошеломлена. Вся ее радость улетучилась в мгновение ока. Чувство вины захлестнуло ее, как приливная волна, угрожая свалить с ног. Как последняя идиотка, она в погоне за развлечениями профукала собственное благополучие, лишив сама себя тихой безопасной гавани. Куда ей теперь идти? Что делать?
Перед ее мысленным взором возникло лицо Чарльза Рэмси, и она услышала его слова: «…состояние покоя, мисс Стэнхоуп. Я обрел его посреди хаоса…» Пруденс расправила плечи. Затем, закрыв глаза, сосредоточилась на том, чтобы расслабить мышцы шеи. И опять Рэмси словно прошептал ей в самое ухо: «Стремитесь к состоянию покоя. Это всегда поможет вам в трудную минуту».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30