https://wodolei.ru/catalog/unitazy/uglovye/
Зная окрестности Папеэте, ты ни за что не представишь себе этих глухих мест полуострова Таравао. Это тихий, тенистый, пленительный уголок с апельсиновыми рощами, где растут могучие деревья, а плодородная земля сплошь покрыта душистыми травами и розовыми барвинками, вся усыпана спелыми апельсинами и цветами.
В этих рощах стоят редкие хижины из лимонного дерева, в которых живут коренные туземцы, не знающие перемен… Здесь ты встретишь старинное таитянское гостеприимство: отведаешь фруктов под навесом из лиственных и цветочных гирлянд, услышишь музыку – жалобный напев тростниковых флейт виво, хор химене, местные песни и пляски…
Я живу в уединенной хижине на сваях прямо над водой и коралловым рифом. Стоит мне свесить голову с таитянского ложа, и я вижу подводный мир. Среди белых и розовых коралловых веточек в хитросплетениях мадрепор шныряет множество рыбок, похожих больше на драгоценные камни или на колибри: ярко-красные, ослепительно зеленые, густо-синие – и вместе с ними крохотные существа, расписанные полосами всех цветов радуги, похожие на что угодно, только не на рыб. В часы дневной сиесты я с восхищением наблюдаю эту морскую жизнь, малоизвестную даже натуралистам.
По ночам же сердце мое в этом робинзоновом уединении не вполне спокойно. Ветер свистит за стеной, океан во тьме подает зловещий громовый голос – и тоска овладевает мною: на крайней южной точке дальнего острова, перед бесконечным пространством Тихого океана – величайшей водной пустыней, что достигает загадочного берега ледяного материка, – я чувствую себя единственным человеком на земле.
Мы с вождем Техаупоо два дня путешествовали к знаменитому озеру Ваириа, наводящему на туземцев суеверный страх. Немногие белые люди видели то, что мы. Необычное место: дорога сюда долга и трудна, окрестности дики и безлюдны… Вообрази себе мертвое море на высоте тысячи метров в центральной части острова; вокруг в ясном небе вырисовываются остроконечные вершины суровых утесов. Вода холодна и глубока, ничто ее не тревожит – ни шорох, ни дуновение ветра, ни зверь, ни даже рыба. «Прежде, – поясняет вождь Техаупоо, – сюда слетались с гор тупапаху – особенные тупапаху – и били по воде большими альбатросовыми крыльями».
Если будешь в среду на вечере у губернатора и встретишь там принцессу Ариитею, скажи ей, что в этой глуши я не забыл ее и надеюсь на следующей неделе танцевать с ней на балу у королевы. А если увидишь в саду Фаиману или Териа, передай им от меня что в голову взбредет.
Братец, сделай милость, сходи к ручью Фатауа и повидай малышку Рараху из Апире. Привет ей от меня. Прошу тебя, сделай это, пожалуйста. Бедная девочка! Право, клянусь тебе, я люблю ее всем сердцем. Ты, конечно, по доброте душевной все простишь нам обоим…
XLII
Рараху ничего не знала о боге Таароа и многочисленных богинях его свиты – она и не слышала никогда о всех этих персонажах полинезийских мифов. Только королева Помаре из уважения к преданиям своей страны выучила имена древних божеств и хранила в памяти диковинные легенды.
Но все поразившие меня странные слова полинезийского языка – те самые, с невнятным мистическим смыслом – были Рараху знакомы; она их употребляла и на редкость поэтично толковала.
– Если чаще будешь оставаться ночевать в Апире, – говорила она, – я тебя научу таким словам, каких девушки в Папеэте не знают, – таких слов много. Когда мы ИСПУГАЕМСЯ ВМЕСТЕ, я тебе расскажу про тупапаху, это очень страшно…
И вправду, у таитян много таких слов и оборотов, которые проясняются постепенно, если долго пожить в лесу под шум ветра и гул океана, ловя каждый загадочный звук в природе…
XLIII
В здешних лесах не услышишь птичьего пенья; слуху Гаитян неведома эта простая музыка, наполняющая леса прочих широт весельем и жизнью.
Здесь в густой тени, среди лиан и больших папоротников, ничто не летает, не движется, не щебечет; царит непонятная тишина – и она, кажется, определяет меланхолический склад характера аборигенов.
Только в ущельях, на чудовищной высоте парят фаэтоны – беленькие птички с длинным белым или розовым пером в хвосте.
В прежние времена вожди привязывали к волосам пучки этих перьев; чтобы собрать это украшение, требовалось много времени и упорства…
XLIV
НЕСКАЗУЕМОЕ
…Есть у человеческой породы потребности, как бы нарочно созданные, чтобы напоминать, до чего же мы несовершенны и материальны. Им подвластны и королевы и пастушки, и «стража, бдящая при входе во дворец», и все прочие…
Когда Помаре сталкивается с этими неизбежными обстоятельствами, три женщины заходят с ней в укромное место.
Миссия одной из жриц – поддерживать во время акта тело царственной особы. Другая держит наготове свежие и нежные листья бурао. Для третьей служба начинается тогда, когда заканчивается для двух других: поднести сосуд с монои – кокосовым маслом с ароматом сандала и этим маслом умастить места, которые листья могли чуть-чуть раздражить или поцарапать.
Процедура окончена – и процессия возвращается во дворец…
XLV
Рараху и Тиауи повздорили. В течение нескольких минут из чистейших уст без передышки, без запинки, вылетали детские ругательства, мерзкие и непристойные (по части оскорбительных слов таитянский язык не уступит латинскому).
Это была первая размолвка между подружками, позабавившая публику на берегу Фатауа, – красавицы хохотали до упаду, подзуживая девочек.
– Эй, Лоти! – рассмеялась Тетуара. – Это ведь они из-за тебя ссорятся!
Действительно, Рараху приревновала меня к Тиауи, оттого и вышел весь этот шум.
Подружки застыли, бледные, с горящими глазами, дрожащие от злости, как дикие кошки, готовые сцепиться.
– Тинито уфа! (Подстилка китайская!) – в отчаянье шипела Тиауи, намекая на зеленое газовое платье Рараху.
– Овири, амутаата! (Дикарка, людоедка!) – парировала Рараху. Она знала, что Тиауи в раннем детстве привезли с одного из самых дальних островов в архипелаге Паумоту; если подружка сама не успела отведать человечины, то кто-то из ее родных наверняка был каннибалом.
Оскорбления попали в цель; разъяренные девчонки вцепились друг дружке в волосы, начали кусаться и царапаться.
Их едва разняли. Обе расплакались, потом Рараху бросилась в объятая Тиауи, и подружки расцеловались. Они ведь обожали друг друга…
XLVI
Тиауи, забывшись от волнения, поцеловала подругу носом. Это старый забытый обычай полинезийцев – так ее учили в детстве на далеком варварском острове.
Она прижала носик к упругой щечке Рараху и громко засопела – это и был поцелуй по-полинезийски. Целоваться по-европейски они научились совсем недавно.
И малышка Рараху поглядела на меня сквозь невысохшие слезы с лукавой улыбкой, как бы говоря:
– Какова дикарка! Не права ли я была? Но все равно я ее очень люблю!
Девочки крепко-крепко обнялись, и через мгновенье ссора была забыта.
XLVII
Когда бродишь под стройными пальмами по белым гаитянским пляжам, встречаешь время от времени, то на одинокой высотке над бирюзовым океанским простором, то еще в каком-нибудь печальном месте, выбранном со вкусом предками нынешнего народа, надгробные холмы: насыпные коралловые курганы. Это мараэ – захоронения древних вождей; память о тех, кто покоится в них, затеряна в баснословно давних временах. Загадочные жители Рапануи украшали курганы гигантскими статуями с ужасающими лицами. Таитяне же просто сажали рощи железного дерева. Железное дерево – кипарис здешних мест; крона его темна до черноты, ветер с особенным свистом носится в редких ветвях его…
Эта коралловые курганы, сохранившие ослепительную белизну, несмотря на годы, поросшие большими траурными деревьями, наводят на мысль о страшных древних обрядах. Похоже, это и вправду алтари, где мертвецам приносились человеческие жертвы!
– Только на Таити, – рассказывала королева Помаре, – даже в древности закланные жертвы не съедали, а лишь изображали жертвенную трапезу. Правителю подносили на блюде, как знак его власти, вырезанные из орбит глаза. Конечно, это ужасно. Но таков был обычай! (Записано со слов Помаре.)
XLVIII
Тахаапаиру, приемный отец Рараху, занимался необычайным промыслом: в Европе, столь богатой на всякого рода изобретения, ничего подобного и в голову не могло прийти.
Глубокий старик, каких немного в Океании, обладал серебряной бородой – величайшая редкость в тех местах. На Маркизских островах седая борода – невероятная драгоценность: из ее волос делают дорогие плюмажи и серьги для вождей. Там живут несколько седобородых старцев, за ними заботливо ухаживают, чтобы регулярно использовать редкостный дар природы.
Дважды в год Taxаапаиру стриг бороду и отправлял на Хива-Оа, самый дикий из Маркизских островов: там она ценилась на вес золота.
XLIX
…Я держал на коленях человеческий череп: Рараху с ужасом разглядывала его.
Мы сидели на самой макушке кораллового кургана под высокими железными деревьями. Дело было к вечеру в отдаленном округе Папеноо; солнце медленно опускалось в огромный зеленый океан; стояла дивная тишина…
Я нежнее обычного смотрел на Рараху – это был прощальный вечер: «Рендир» ненадолго уходил на север, на Маркизские острова.
Рараху сидела серьезная и сосредоточенная, погруженная в детскую думу свою, неведомую для меня. На миг ее всю осветил золотистый свет, а затем лучезарное солнце погрузилось в воду, и на закатном небе рисовался ее грациозный силуэт…
Никогда прежде малышка не видела так близко жуткий предмет, что лежал у меня на коленях. Как и все ее соплеменники, она страшно боялась его.
Было ясно, что эта штука породила в ее головке множество новых мыслей, но Рараху не находила слов для их выражения.
Череп, по-видимому, был очень старый; он почти окаменел и, как все камни и кости в здешней земле, имел красноватый оттенок. Если смерть случилась так давно, ее меньше боишься…
– Риариа! – твердила девочка. Таитянское слово «риариа» только весьма приблизительно можно перевести как «ужас». Оно соотносится с мрачными кошмарами, со смертью и привидениями…
– Чем же так пугает тебя этот несчастный череп? – спросил я Рараху.
Она показала на скалящиеся челюсти:
– Он смеется, Лоти! Он смеется, как тупапаху…
Поздно ночью мы возвращались в Апире, и Рараху все время боялась – и сильно боялась. В этих краях совершенно нет ничего опасного – ни ядовитых змей, ни зверей, ни людей… Где угодно можно без опаски расположился на ночлег под открытым небом – никто тебя не тронет. Но туземцы ужасно боятся темноты и дрожат от страха перед привидениями.
Пока мы шли по взморью, Рараху крепко держалась за мою руку и для храбрости пела химене.
Но предстояло пройти большую пальмовую рощу, через нее-то пробираться, держась за руки, было трудно…
Рараху медленно ступала впереди. Держа руки за спиной, она старалась дотянуться до меня. Ей было неудобно, но так она меньше боялась, что ее вдруг схватит за волосы красный череп…
В лесу стемнело и чувствовалось благоухание тропических растений. Под ногами хрустели сухие пальмовые листья, устилавшие землю. С высоты доносился металлический звук перебираемых ветром зеленых пальмовых крон. За стволами слышался зловещий хохот тупапаху, а в траве – отвратительное урчание: большое семейство голубых крабов при нашем приближении торопилось укрыться в подземных норах…
L
Приближался волнующий час расставанья…
Вечером я рассчитывал повидаться наконец с Таимахой. Мне сообщили, что она вернулась на Таити, и я через одну из фрейлин назначил ей свидание на пляже Фареуте при заходе солнца.
В назначенный час я появился в этом укромном местечке. Меня уже ожидала неподвижно сидящая женщина, закутанная густой белой вуалью.
Я окликнул призрак по имени: «Таимаха!»
Женщина не шевельнулась.
Я безуспешно позвал ее еще несколько раз.
Женщина отвернулась, еще глубже спрятавшись в складки муслина, и засмеялась…
Я поднял вуаль и увидел знакомое лицо Фаиманы. Она расхохоталась и бросилась прочь. Я за ней.
Оказывается, моей старой приятельнице совсем не понравилась наша случайная встреча. Какое любовное приключение привело ее сюда, она скрыла. О Таимахе Фаимана ничего даже не слыхала.
Волей-неволей пришлось отложить следующую попытку увидеть Таимаху до моего возвращения. Мне уже казалось, что эта женщина – миф, и таинственные силы препятствуют нашему знакомству, чтобы долгожданное свидание еще больше поразило нас…
Мы отплывали на следующее утро перед рассветом. Когда гасли последние звезды, Рараху с Тиауи вышли проводить меня до берега.
Рараху горько плакала, хотя «Рендир» уходил не более чем на месяц. Быть может, она предчувствовала, что больше не вернется дивное время расцвета нашей любви.
Идиллия закончилась… Как мы ни хотели продлить часы покоя и невинного счастья на берегу Фатауа, они прошли и не вернулись уже никогда…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
ОТСТУПЛЕНИЕ О НУКУ-ХИВЕ
(Можно его пропустить, но оно не длинное)
При одном упоминании Нуку-Хивы сразу представляешь каторгу и ссылку, хотя ныне нет никаких оснований для этих неприятных мыслей. Уже в течение многих лет в этой прекрасной стране не стало заключенных, и бесполезная крепость в Таиохае развалилась.
С 1842 года остров Нуку-Хива стал принадлежать Франции вследствие добровольного отказа от своей свободы Таити и островов Общества и Паумоту.
В Таиохае, главном городе острова, живет десятка полтора европейцев: губернатор, миссионерский епископ с братией, четыре сестры, содержащие школу для девочек, и четыре жандарма.
Есть там и своя королева, правда, полностью лишенная владений и власти; она получает содержание от французского правительства в размере шестисот франков и солдатский паек на свою семью.
Прежде сюда частенько заглядывали китобойные суда, и все островитяне сильно страдали от необузданных матросов: те учиняли жуткие погромы в туземных жилищах.
Для охраны жителей прислали четверых жандармов: китобои их боятся и выбирают для своих разбоев другие острова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
В этих рощах стоят редкие хижины из лимонного дерева, в которых живут коренные туземцы, не знающие перемен… Здесь ты встретишь старинное таитянское гостеприимство: отведаешь фруктов под навесом из лиственных и цветочных гирлянд, услышишь музыку – жалобный напев тростниковых флейт виво, хор химене, местные песни и пляски…
Я живу в уединенной хижине на сваях прямо над водой и коралловым рифом. Стоит мне свесить голову с таитянского ложа, и я вижу подводный мир. Среди белых и розовых коралловых веточек в хитросплетениях мадрепор шныряет множество рыбок, похожих больше на драгоценные камни или на колибри: ярко-красные, ослепительно зеленые, густо-синие – и вместе с ними крохотные существа, расписанные полосами всех цветов радуги, похожие на что угодно, только не на рыб. В часы дневной сиесты я с восхищением наблюдаю эту морскую жизнь, малоизвестную даже натуралистам.
По ночам же сердце мое в этом робинзоновом уединении не вполне спокойно. Ветер свистит за стеной, океан во тьме подает зловещий громовый голос – и тоска овладевает мною: на крайней южной точке дальнего острова, перед бесконечным пространством Тихого океана – величайшей водной пустыней, что достигает загадочного берега ледяного материка, – я чувствую себя единственным человеком на земле.
Мы с вождем Техаупоо два дня путешествовали к знаменитому озеру Ваириа, наводящему на туземцев суеверный страх. Немногие белые люди видели то, что мы. Необычное место: дорога сюда долга и трудна, окрестности дики и безлюдны… Вообрази себе мертвое море на высоте тысячи метров в центральной части острова; вокруг в ясном небе вырисовываются остроконечные вершины суровых утесов. Вода холодна и глубока, ничто ее не тревожит – ни шорох, ни дуновение ветра, ни зверь, ни даже рыба. «Прежде, – поясняет вождь Техаупоо, – сюда слетались с гор тупапаху – особенные тупапаху – и били по воде большими альбатросовыми крыльями».
Если будешь в среду на вечере у губернатора и встретишь там принцессу Ариитею, скажи ей, что в этой глуши я не забыл ее и надеюсь на следующей неделе танцевать с ней на балу у королевы. А если увидишь в саду Фаиману или Териа, передай им от меня что в голову взбредет.
Братец, сделай милость, сходи к ручью Фатауа и повидай малышку Рараху из Апире. Привет ей от меня. Прошу тебя, сделай это, пожалуйста. Бедная девочка! Право, клянусь тебе, я люблю ее всем сердцем. Ты, конечно, по доброте душевной все простишь нам обоим…
XLII
Рараху ничего не знала о боге Таароа и многочисленных богинях его свиты – она и не слышала никогда о всех этих персонажах полинезийских мифов. Только королева Помаре из уважения к преданиям своей страны выучила имена древних божеств и хранила в памяти диковинные легенды.
Но все поразившие меня странные слова полинезийского языка – те самые, с невнятным мистическим смыслом – были Рараху знакомы; она их употребляла и на редкость поэтично толковала.
– Если чаще будешь оставаться ночевать в Апире, – говорила она, – я тебя научу таким словам, каких девушки в Папеэте не знают, – таких слов много. Когда мы ИСПУГАЕМСЯ ВМЕСТЕ, я тебе расскажу про тупапаху, это очень страшно…
И вправду, у таитян много таких слов и оборотов, которые проясняются постепенно, если долго пожить в лесу под шум ветра и гул океана, ловя каждый загадочный звук в природе…
XLIII
В здешних лесах не услышишь птичьего пенья; слуху Гаитян неведома эта простая музыка, наполняющая леса прочих широт весельем и жизнью.
Здесь в густой тени, среди лиан и больших папоротников, ничто не летает, не движется, не щебечет; царит непонятная тишина – и она, кажется, определяет меланхолический склад характера аборигенов.
Только в ущельях, на чудовищной высоте парят фаэтоны – беленькие птички с длинным белым или розовым пером в хвосте.
В прежние времена вожди привязывали к волосам пучки этих перьев; чтобы собрать это украшение, требовалось много времени и упорства…
XLIV
НЕСКАЗУЕМОЕ
…Есть у человеческой породы потребности, как бы нарочно созданные, чтобы напоминать, до чего же мы несовершенны и материальны. Им подвластны и королевы и пастушки, и «стража, бдящая при входе во дворец», и все прочие…
Когда Помаре сталкивается с этими неизбежными обстоятельствами, три женщины заходят с ней в укромное место.
Миссия одной из жриц – поддерживать во время акта тело царственной особы. Другая держит наготове свежие и нежные листья бурао. Для третьей служба начинается тогда, когда заканчивается для двух других: поднести сосуд с монои – кокосовым маслом с ароматом сандала и этим маслом умастить места, которые листья могли чуть-чуть раздражить или поцарапать.
Процедура окончена – и процессия возвращается во дворец…
XLV
Рараху и Тиауи повздорили. В течение нескольких минут из чистейших уст без передышки, без запинки, вылетали детские ругательства, мерзкие и непристойные (по части оскорбительных слов таитянский язык не уступит латинскому).
Это была первая размолвка между подружками, позабавившая публику на берегу Фатауа, – красавицы хохотали до упаду, подзуживая девочек.
– Эй, Лоти! – рассмеялась Тетуара. – Это ведь они из-за тебя ссорятся!
Действительно, Рараху приревновала меня к Тиауи, оттого и вышел весь этот шум.
Подружки застыли, бледные, с горящими глазами, дрожащие от злости, как дикие кошки, готовые сцепиться.
– Тинито уфа! (Подстилка китайская!) – в отчаянье шипела Тиауи, намекая на зеленое газовое платье Рараху.
– Овири, амутаата! (Дикарка, людоедка!) – парировала Рараху. Она знала, что Тиауи в раннем детстве привезли с одного из самых дальних островов в архипелаге Паумоту; если подружка сама не успела отведать человечины, то кто-то из ее родных наверняка был каннибалом.
Оскорбления попали в цель; разъяренные девчонки вцепились друг дружке в волосы, начали кусаться и царапаться.
Их едва разняли. Обе расплакались, потом Рараху бросилась в объятая Тиауи, и подружки расцеловались. Они ведь обожали друг друга…
XLVI
Тиауи, забывшись от волнения, поцеловала подругу носом. Это старый забытый обычай полинезийцев – так ее учили в детстве на далеком варварском острове.
Она прижала носик к упругой щечке Рараху и громко засопела – это и был поцелуй по-полинезийски. Целоваться по-европейски они научились совсем недавно.
И малышка Рараху поглядела на меня сквозь невысохшие слезы с лукавой улыбкой, как бы говоря:
– Какова дикарка! Не права ли я была? Но все равно я ее очень люблю!
Девочки крепко-крепко обнялись, и через мгновенье ссора была забыта.
XLVII
Когда бродишь под стройными пальмами по белым гаитянским пляжам, встречаешь время от времени, то на одинокой высотке над бирюзовым океанским простором, то еще в каком-нибудь печальном месте, выбранном со вкусом предками нынешнего народа, надгробные холмы: насыпные коралловые курганы. Это мараэ – захоронения древних вождей; память о тех, кто покоится в них, затеряна в баснословно давних временах. Загадочные жители Рапануи украшали курганы гигантскими статуями с ужасающими лицами. Таитяне же просто сажали рощи железного дерева. Железное дерево – кипарис здешних мест; крона его темна до черноты, ветер с особенным свистом носится в редких ветвях его…
Эта коралловые курганы, сохранившие ослепительную белизну, несмотря на годы, поросшие большими траурными деревьями, наводят на мысль о страшных древних обрядах. Похоже, это и вправду алтари, где мертвецам приносились человеческие жертвы!
– Только на Таити, – рассказывала королева Помаре, – даже в древности закланные жертвы не съедали, а лишь изображали жертвенную трапезу. Правителю подносили на блюде, как знак его власти, вырезанные из орбит глаза. Конечно, это ужасно. Но таков был обычай! (Записано со слов Помаре.)
XLVIII
Тахаапаиру, приемный отец Рараху, занимался необычайным промыслом: в Европе, столь богатой на всякого рода изобретения, ничего подобного и в голову не могло прийти.
Глубокий старик, каких немного в Океании, обладал серебряной бородой – величайшая редкость в тех местах. На Маркизских островах седая борода – невероятная драгоценность: из ее волос делают дорогие плюмажи и серьги для вождей. Там живут несколько седобородых старцев, за ними заботливо ухаживают, чтобы регулярно использовать редкостный дар природы.
Дважды в год Taxаапаиру стриг бороду и отправлял на Хива-Оа, самый дикий из Маркизских островов: там она ценилась на вес золота.
XLIX
…Я держал на коленях человеческий череп: Рараху с ужасом разглядывала его.
Мы сидели на самой макушке кораллового кургана под высокими железными деревьями. Дело было к вечеру в отдаленном округе Папеноо; солнце медленно опускалось в огромный зеленый океан; стояла дивная тишина…
Я нежнее обычного смотрел на Рараху – это был прощальный вечер: «Рендир» ненадолго уходил на север, на Маркизские острова.
Рараху сидела серьезная и сосредоточенная, погруженная в детскую думу свою, неведомую для меня. На миг ее всю осветил золотистый свет, а затем лучезарное солнце погрузилось в воду, и на закатном небе рисовался ее грациозный силуэт…
Никогда прежде малышка не видела так близко жуткий предмет, что лежал у меня на коленях. Как и все ее соплеменники, она страшно боялась его.
Было ясно, что эта штука породила в ее головке множество новых мыслей, но Рараху не находила слов для их выражения.
Череп, по-видимому, был очень старый; он почти окаменел и, как все камни и кости в здешней земле, имел красноватый оттенок. Если смерть случилась так давно, ее меньше боишься…
– Риариа! – твердила девочка. Таитянское слово «риариа» только весьма приблизительно можно перевести как «ужас». Оно соотносится с мрачными кошмарами, со смертью и привидениями…
– Чем же так пугает тебя этот несчастный череп? – спросил я Рараху.
Она показала на скалящиеся челюсти:
– Он смеется, Лоти! Он смеется, как тупапаху…
Поздно ночью мы возвращались в Апире, и Рараху все время боялась – и сильно боялась. В этих краях совершенно нет ничего опасного – ни ядовитых змей, ни зверей, ни людей… Где угодно можно без опаски расположился на ночлег под открытым небом – никто тебя не тронет. Но туземцы ужасно боятся темноты и дрожат от страха перед привидениями.
Пока мы шли по взморью, Рараху крепко держалась за мою руку и для храбрости пела химене.
Но предстояло пройти большую пальмовую рощу, через нее-то пробираться, держась за руки, было трудно…
Рараху медленно ступала впереди. Держа руки за спиной, она старалась дотянуться до меня. Ей было неудобно, но так она меньше боялась, что ее вдруг схватит за волосы красный череп…
В лесу стемнело и чувствовалось благоухание тропических растений. Под ногами хрустели сухие пальмовые листья, устилавшие землю. С высоты доносился металлический звук перебираемых ветром зеленых пальмовых крон. За стволами слышался зловещий хохот тупапаху, а в траве – отвратительное урчание: большое семейство голубых крабов при нашем приближении торопилось укрыться в подземных норах…
L
Приближался волнующий час расставанья…
Вечером я рассчитывал повидаться наконец с Таимахой. Мне сообщили, что она вернулась на Таити, и я через одну из фрейлин назначил ей свидание на пляже Фареуте при заходе солнца.
В назначенный час я появился в этом укромном местечке. Меня уже ожидала неподвижно сидящая женщина, закутанная густой белой вуалью.
Я окликнул призрак по имени: «Таимаха!»
Женщина не шевельнулась.
Я безуспешно позвал ее еще несколько раз.
Женщина отвернулась, еще глубже спрятавшись в складки муслина, и засмеялась…
Я поднял вуаль и увидел знакомое лицо Фаиманы. Она расхохоталась и бросилась прочь. Я за ней.
Оказывается, моей старой приятельнице совсем не понравилась наша случайная встреча. Какое любовное приключение привело ее сюда, она скрыла. О Таимахе Фаимана ничего даже не слыхала.
Волей-неволей пришлось отложить следующую попытку увидеть Таимаху до моего возвращения. Мне уже казалось, что эта женщина – миф, и таинственные силы препятствуют нашему знакомству, чтобы долгожданное свидание еще больше поразило нас…
Мы отплывали на следующее утро перед рассветом. Когда гасли последние звезды, Рараху с Тиауи вышли проводить меня до берега.
Рараху горько плакала, хотя «Рендир» уходил не более чем на месяц. Быть может, она предчувствовала, что больше не вернется дивное время расцвета нашей любви.
Идиллия закончилась… Как мы ни хотели продлить часы покоя и невинного счастья на берегу Фатауа, они прошли и не вернулись уже никогда…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
ОТСТУПЛЕНИЕ О НУКУ-ХИВЕ
(Можно его пропустить, но оно не длинное)
При одном упоминании Нуку-Хивы сразу представляешь каторгу и ссылку, хотя ныне нет никаких оснований для этих неприятных мыслей. Уже в течение многих лет в этой прекрасной стране не стало заключенных, и бесполезная крепость в Таиохае развалилась.
С 1842 года остров Нуку-Хива стал принадлежать Франции вследствие добровольного отказа от своей свободы Таити и островов Общества и Паумоту.
В Таиохае, главном городе острова, живет десятка полтора европейцев: губернатор, миссионерский епископ с братией, четыре сестры, содержащие школу для девочек, и четыре жандарма.
Есть там и своя королева, правда, полностью лишенная владений и власти; она получает содержание от французского правительства в размере шестисот франков и солдатский паек на свою семью.
Прежде сюда частенько заглядывали китобойные суда, и все островитяне сильно страдали от необузданных матросов: те учиняли жуткие погромы в туземных жилищах.
Для охраны жителей прислали четверых жандармов: китобои их боятся и выбирают для своих разбоев другие острова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16