Алексея Сироту он пережил. Чуть не забыл, он начал писать стихи и издал несколько сборников там-таки, в Одессе. Редакционное предисловие вызвало нервную икоту у посвященных: «Автор давно и плодотворно работает над темой коммунистического воспитания подрастающего поколения на примерах высокой морали и традиций советской семьи».
Алексей Сирота:
Разысканную форму жене прапорщика, конечно, показали. Она засвидетельствовала, что именно в ней муж пошел на службу. Документы и кошелек он всегда брал с собой и прятал во внутренний карман кителя. Когда сверток вытащили из воды, их там не было. Эксперты не обнаружили на одежде никаких следов крови, ножа или пули. Ничего такого, что свидетельствовало бы о насильственной смерти владельца.
Представить, что прапорщик утопил свой мундир из принципиальных соображений и бродит сейчас где-то по свету в семейных трусах и майке, было сложно. Хотя человеческое безумие и знает такую форму, как патологическое невосприятие одежды, в двухмиллионном Киеве голый вояка давно бы уже попался кому-нибудь на глаза. Из всего этого возникала неприятная версия: кому-то срочно понадобились военная форма и документы. А после использования мундир утопили, военный билет уничтожили.
За прошедшее время в Киеве, да и по всей республике, никаких преступлений, где бы фигурировал человек в форме прапорщика или с его документами, не зафиксировали. Проверили Жуляны и Борисполь – никто с фамилией человека, которого мы искали, не брал билет на самолет. Правда, были еще войсковые кассы на вокзале, где часть билетов продавали за наличные – под документ. Но кто их помнит, точнее, кто к ним присматривается – к людям, которые стоят в очереди? Это же вам не станция Березань. У нас по Киеву-Пассажирскому летом одних только дополнительных поездов полсотни.
Что нам оставалось? Разрабатывать версию, что где-то по свету ходит-бродит человек, похожий на прапорщика, только уже в штатском, с его документами. Или он сам, тоже в цивильном, и с собственными документами. И мы начали с того, что должны были сделать военные через трое суток после таинственного исчезновения: разослали по всему Союзу «объективки» с детальным описанием прапорщика и его фотографии из личного дела и семейного альбома.
И у преступников, и у милиции свои стереотипы мышления. Милиция считает, что санаторно-курортные зоны – излюбленное место сокрытия всех подозрительных типов. А преступники, которые это хорошо знают, все равно считают, что лучше затесаться промеж сотен и тысяч людей, которые плотной массой лежат летом вдоль Черноморского и Балтийского берегов. Почему они так делают? Не глупые потому что. И знают, что кроме санатория и турбазы, где твою «ксиву» обязательно зарегистрируют, есть еще тетя Сара, тетя Маня, Катюша, одноногий Петрович, Сидорович без пальцев на левой руке или такой себе Мисак Корян, которые за червонец Али-Бабу и сорок разбойников в помещении райотдела милиции так поселят, что сама милиция и не догадается. Но я знал: эта версия, как говорят доминошники, «дубль-пусто». Потому, что в этот период по всему Советскому Союзу не состоялось такого преступления, для прикрытия которого просто необходимо было убить коренастого прапорщика из спортивной роты исключительно ради его документов. И не просто убить, а так, чтобы на одежде не осталось ни единого следа. Говоришь, задушить? Руками или петлей? Так вот, чтобы ты больше не задавал мне глупых вопросов: в момент асфиксии рефлекторно срабатывают определенные физиологические функции организма, оставляя на одежде недвузначные следы. На брюках прапорщика ничего такого и близко не было. А потом, судя по описи свидетелей, прапорщик, в прошлом штангист, имел такую телесную конституцию, что убить его можно было разве что буфером паровоза. Тогда бы остались следы. Или застрелить, но об этом мы уже говорили.
Никто не брал сберкасс, не грабил почтовые вагоны, не убивал банковских инкассаторов и не убегал из зоны особого режима. Словом, не делал ничего такого, что одной расстрельной статьей больше, одной меньше – уже не имело бы значения. Но прапорщик исчез, растворился посреди двухмиллионного города, при солнечном свете и на глазах тысяч людей. Мистика!
Я еще немного повертелся из угла в угол в своем кабинетике и дошел до безутешного вывода. Все мои резервы для мозгового штурма давно иссякли, значит, оставалось делать то, чего я не любил. Брать ноги в руки и окунаться в знойный город, где вскоре уже некому будет профессионально сварить мне кофе. Потому что в «Мичигане» напротив ЦУМа вместо кофе стали наливать соки. В «Диете», которая на Крещатике, на втором этаже сначала забрали стулья, чтобы народ не рассиживался, а потом запретили варить двойной. Уютную кофеенку на первом этаже гостиницы «Днепр» передали Интуристу и простому люду туда хода не стало. К тому же, даже наши милицейские удостоверения не действовали на мордатых швейцаров, потому что все они раньше работали в «самом высоком доме» на Короленко. Ныне действующие обормоты из этой же конторы «засветили» мою любимую кофейню на Постышева и сейчас посягают на святое – распивочную «Три ступеньки», которая на Свердлова, бывшая Прорезная.
Оставалась «царица Тамара», она же Тамара Владимировна. В недалеком прошлом – буфетчица из ресторана «Динамо». Там она со всеми перегрызлась и теперь дорабатывала до пенсии в кофейне подземного перехода на площади Калинина. «Я за свою жизнь накрала столько, что сейчас могу позволить себе роскошь поработать честно», – говорила она в минуты откровенности.
– А сколько же это, Тамара Владимировна, – спрашивал я ее, – надо украсть, чтобы потом жить честно? Сумму прописью назовите, пожалуйста.
– Это зависит, Алешенька, это зависит… – уклонялась от ответа кофейная царица.
В подземном переходе двое немолодых уже сержантов милиции, из тех, что пришли на службу вместе со Стариком, лениво гоняли теток с цветами. Те подхватывали свои корзины с цветущей флорой и перебегали на противоположную сторону Крещатика. Старые легавые с достоинством совершали круг почета по переходу и опять выныривали посреди цветов, как два бритых чертополоха. Тетушки опять брали в руки свой товар и топали вниз по ступенькам, а оттуда – на место предыдущей дислокации. Уйти с площади было никак нельзя, – в «Же-Пе-Ка» гастролировал Малый театр из Москвы с Юрием Соломиным. Тем, который в роли капитана Кольцова, адъютанта его превосходительства, лишил сна прекрасную половину населения. Женщины, дамы, девушки и соплюшки с охапками цветов все эти дни держали Палац в осаде. Торговки подняли цены на ароматную зелень до уровня 8-го Марта, но никто не возмущался. Старик говорил, что такую же сексуальную возбужденность масс он видел раз в жизни, когда двадцать лет назад в Киев приезжал Ив Монтан.
Тамара Владимировна, к моему счастью, была на месте, кофеварка работала, как положено, и очередь была в разумных пределах – не вылезала за дверь. Но «царица», увидев меня, радостно махнула рукой и быстро спроворила мне двойной, впридачу со своей обычной шуткой:
– Стой там, иди сюда! И не надо «спасибо»! На Соломина уже ходил?
– Тамара Владимировна, – вздохнул я горько, – дался вам этот Соломин. Если когда-нибудь я стану капитаном, то специально надену форму и приду к вам. И тогда вы поймете, что и на меня тоже можно иногда смотреть влюбленными глазами.
– Пока тебе четвертую звездочку дадут, Алешенька, по мне уже давно заупокойную отпоют… Тебе сахара – один или два?
Какой-то ветеран устроил тарарам – кого это там обслуживают вне очереди?
– Ему положено, – огрызнулась Тамара Владимировна, но кавалер одной-единственной фронтовой медали не успокаивался:
– А кто он такой, что ему положено?
– Водитель говновоза, – объяснил я на все кафе. – Тороплюсь, жарко, знаете ли, а груз деликатный. Уже начал портиться.
Несколько женщин чухнули из очереди, только юбки взметнулись. Что значит – богатая фантазия! Мне стало легче, но к решению загадки испарившегося прапорщика не приблизило. Тамара Владимировна поделилась своими новостями:
– В гастрономе против Золотых Ворот собираются варить кофе. Зовут меня. Наверно, пойду, а то тут сквозняки замучили. Заходите!
– К сожалению, не смогу. Там рядом известная всем контора. Не успеешь кофе допить, как начальству настучат, что мы в рабочее время баклуши бьем.
От автора: Площадь Калинина в 1977-м году переименовали в Жовтневую, а в 1991-м – в Майдан Незалежности. «Царица Тамара» поменяла несколько точек, а после очередного отпуска не вернулась на свое рабочее место. Говорят, купила частный дом в Тарасовке и жизнь доживала там. Надеюсь, честно.
«Же-Пе-Ка» – Октябрьский Дворец, он же «Жовтневый Палац культуры» на одноименной улице, сейчас переименовали в Международный центр культуры и искусств, а улице вернули старое название – Институтская. Из «Диеты» – диетического гастронома на Крещатике, где кофе варили на втором этаже (смотри следующие истории Алексея), еще в 1980-м году сделали ресторан.
«Мичиган» – летнее кафе на Крещатике против ЦУМа – уцелело. Седовласые академики, писатели и политики со слезой умиления вспоминают в мемуарах свою молодость, когда комсомольские оперативные отряды не давали им в этом «Мичигане» (название народное, возникло еще в начале 60-х!) нормально посидеть.
«Три ступеньки» – распивочную на Прорезной – закрывали в годы горбачевской борьбы с алкоголизмом. Сейчас там опять и наливают, и на вынос продают. Хозяин обновленной точки, бывший полковник милиции, ровесник Алексея Сироты, возродил ее уже в годы Независимости, но взятый в шоры законами, «благоприятными для отечественного предпринимателя», вынужден был продать заведение кому-то, у кого оказалось здоровье крепче, а зубы острее.
Алексей Сирота:
Что было дальше? Кофе попил, перекурил на лавочке (бросай – не бросай!) и поехал на метро, а потом на трамвайчике в спортроту, за личностной характеристикой прапорщика.
Командир роты – молодой майор, з. м. с, то есть, заслуженный мастер спорта – вначале был лаконичен:
– У прапорщика Н. было два недостатка. Первый – он бывший спортсмен. Второй – он сверхсрочник, он же «кусок», «макаронник», с недавних пор – «прапор». А так, в общем, нормальный человек.
– Нелогично, товарищ майор. Мой короткий армейский опыт свидетельствует, что нормальный человек никогда не пойдет в «куски», а «кусок», в свою очередь, никогда не станет нормальным человеком. Потому что это не звание, а состояние души. Точнее – наличие ее отсутствия.
Майор посмотрел на меня с интересом:
– Ну, нормальным он был настолько, насколько можно быть нормальным, имея вышеупомянутые недостатки. Хотя – контингент у меня весь такой. Слава Богу, что это не ракетный полк. Много ума не надо. Можно вообще без него. Надо помнить три вещи: в армии движение начинается с левой ноги, в строю надо видеть грудь четвертого от тебя направо, а на вверенном тебе складе наличность должна соответствовать табельному списку.
Майор не скрывал, что свой ум имеет, и то немалый, так как на его столе, кроме обычных телефонов, стоял аппарат даже не «вертушки», а «прямой» – без наборного диска и с позолоченным барельефом герба СССР. Такой в войсках не у каждого генерала есть.
Потом майор стал разговорчивее – после моего вопроса, не собирался ли прапорщик уйти из армии после окончания контракта.
– А куда бы он ушел? В свою Зачепиловку коровам хвосты вертеть? Вы знаете, как он к нам попал? Кандидата в мастера спорта сделал себе еще до призыва – в техникуме. Ну, «емесом» он у нас быстро стал. Но ему очень свербело в олимпийский резерв попасть. Там и стипендия высокая, и квартирный вопрос – не вопрос. И машина светит, считай, даром, да еще и вне очереди. Главное – давай рекорды и медали.
Вот так. А ты, Сирота, вне очереди только кофе пей.
– Интересно, товарищ майор, откуда он обо всей этой халяве узнал? Ведь в газетах о таком не пишут, по радио не говорят и по телевизору не показывают.
– А я знаю? Вот детей материться тоже никто не учит, специально, имею в виду. А что мы каждый день на заборах возле школы читаем? Так и прапорщик: где-то узнал, где-то унюхал… Начал он результаты накачивать. Но это только в поговорке: сила есть – ума не надо. В тяжелой атлетике ума надо, еще как надо! Закончилось все быстро – сорвал себе мышцы на спине, да еще и так, что думали – калекой останется. Пока в госпитале лежал, дембель подкатил. Мы его пожалели, оставили в прапорщиках.
– Извините, товарищ майор. Вы Ницше никогда не читали?
– Читал, правда, в отрывках. В хрестоматии для студентов философских факультетов. А что именно вы имеете в виду?
– «Если человек споткнулся, подтолкни». Согласитесь, умная мысль. Ляпнется, расквасит харю и в дальнейшем будет под ноги смотреть. А мы сразу – под белы рученьки да через лужицу перенесли, через ямку-канавку. А оно, падло, в конце концов, само упадет, да еще и нас с ног собьет и в той луже изваляет.
– Вы хотите сказать, что нас погубит наша же доброта? А что мне было делать с этим вот красавцем… здоровье он восстановил, гантелями балуется, даже штангой, только лежа. Плечевой пояс, руки и шея у него хорошо накачаны, а спина – хиловата. Врачи предупредили – еще раз сорвет, а не дай Бог, позвоночник повредит, будет калекой до могилы. Так что он за нашу службу не то, что руками – зубами держится.
– Так может, как говорят французы, «шерше» ту самую «ля фам»?
– Я вначале, грешным делом, тоже думал, что он решил жену поменять. Но, опять-таки, у него хоть пару клепок в голове и нет, но не всех же. Супруга – профессиональная медсестра-травматолог. Это раз. А во-вторых – однокомнатную квартиру очень сложно делить, а он к сложностям не привык. Разбаловала его армия: на всем готовом и на простоте жизни по уставу. Я уже, грешным делом, подумал, – опять повторил свою любимую фразу майор, – может, кому-то его форма и документы понадобились? Как тому шизику, который когда-то под Кремлем в космонавтов стрелял.
– Для этого он бы, тот шизанутый, или неизвестный «кто-то» милиционера укокошил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11