В голосе сестры звучала насмешка.
– Когда-то он был нашим соседом, жил напротив, мы вместе учились.
– Неужели так интересно все время вспоминать прошлое? Поговорила бы лучше с Тань Мином, он, право, занятный.
– Я и с ним часто беседую.
Сестра проводила Мэн-кэ до дверей ее комнаты и весело сказала:
– Спокойной ночи! До завтра!
Через несколько дней после разговора с сестрой Мэн-кэ попросила у Тань Мина краски, холст и начала учиться писать маслом. Целые дни она просиживала у себя в комнате, то старательно копируя свои излюбленные рисунки, то пытаясь нарисовать темно-голубое небо, видневшееся из окна, бамбуковую ограду напротив дверей, дерево за углом дома…
Наконец однажды, потратив несколько часов, она нарисовала уголок сада, беседку, правда, перенесенную ближе к дому, гвоздичные деревья и Ли-ли, играющую на зеленой лужайке в мяч, и, ощутив глубокое удовлетворение, поспешила к кузине, чтобы показать ей свое произведение. Мисс Ян выхватила у нее картину и побежала хвастать перед всеми домашними. Тань Мин первым дал свой отзыв:
– Прекрасно!
Сяо-сун тоже наговорил ей кучу комплиментов.
Поощренная этими похвалами, Мэн-кэ уверовала в свои способности и с еще большим рвением стала заниматься живописью. Теперь она писала не только пейзажи, открывавшиеся из окна, но пыталась также рисовать людей.
Сяо-сун прислал ей целый набор красок и других принадлежностей для рисования, а также небольшой складной стульчик вместе с изящным мольбертом. Это, естественно, усилило ее желание чаще выходить из дому и рисовать с натуры. В такие часы ее любил сопровождать Сяо-сун, а иногда и Тань Мин, которому ради этого приходилось отпрашиваться с работы.
Втроем они отправлялись за город. Иногда Мэн-кэ удавалось нарисовать один-два этюда, а иной раз за оживленной беседой молодые люди забывали о живописи и, съев привезенные с собой консервы, фрукты, булочки, выпив вино, возвращались домой. Эти небольшие экскурсии увлекали Мэн-кэ. Тань Мин обладал природным юмором и живостью, двоюродный брат был всегда ласков, изыскан, заботлив, как нежно любящая мать. В их обществе Мэн-кэ чувствовала себя такой непосредственной и юной, словно была их маленькой сестренкой.
Однажды в комнате Сяо-суна девушка помогала старшему брату менять воду в аквариуме для золотых рыбок, как вдруг в соседней комнате послышались крики. Она бросилась на шум и увидела Чжу Чэна, студента, изучавшего экономику, который играл в шахматы с Тань Мином. Чжу Чэн, весь красный от гнева, требовал, чтобы ему вернули фигуру. Тань Мин стоял тут же и, крепко сжимая в руке ладью, ни за что не желал уступить.
Наконец он внял уговорам Мэн-кэ и согласился вернуть фигуру Чжу Чэну, но при условии, что тот больше не будет брать ходы обратно.
Мэн-кэ подсела к ним. Игра продолжалась. Сначала все шло тихо и мирно, но потом Тань Мин, собираясь объявить противнику мат, сделал неосторожный ход и, сам того не замечая, поставил своего коня под удар коня Чжу Чэна. Тот ничего не заметил. Он долго размышлял, как устранить опасность, и, тяжело вздохнув, передвинул своего короля на соседнюю клетку.
Тань Мин хотел сделать следующий ход, но Мэн-кэ неожиданно одной рукой удержала его, а другой сняла коня Чжу Чэна.
– Король, король! – воскликнула она. – Постой, Тань Мин, я сделаю ход за тебя!
Чжу Чэн только теперь спохватился, что упустил возможность взять коня противника да еще дал ему съесть своего собственного коня, в то время как стоило ему сделать ход ладьей, и партию можно было считать законченной. Он снова поднял шум, требуя, чтобы ему возвратили ход.
Мэн-кэ громко рассмеялась и смешала фигуры. Тань Мин, улыбаясь, дерзко смотрел на нее. Он даже осмелился отпустить несколько неприличных острот, на которые не решился бы в обычное время.
Мэн-кэ после этого несколько дней избегала с ним встреч. Однако вскоре отношения между ними понемногу наладились, ибо Мэн-кэ по-прежнему хотелось чувствовать себя беззаботным ребенком, а ему – изображать себя человеком искренним и во всем сведущим.
Однажды вечером они снова играли в шахматы. Мэн-кэ сидела напротив Тань Мина, и Сяо-сун немного позади, наискосок от нее, опираясь на спинку ее стула. Он то и дело давал ей советы и, протягивая руку из-за ее спины, хватался за фигуры. Всякий раз, когда он наклонялся, горячее дыхание щекотало ей шею, и она невольно отстранилась. Сяо-сун видел тень ее длинных ресниц и старался заглянуть в глубину ее глаз. Он даже пододвинул свой стул поближе.
Мэн-кэ, поглощенная игрой, не замечала, что пара глаз напротив пристально следит за каждым движением ее тонких изящных пальцев с ровно и аккуратно подстриженными бледно-розовыми ногтями, красиво оттеняющими белоснежную руку. Кожа на руке казалась прозрачной, как кристалл, под ней едва виднелись тоненькие, как шелковинки, синие прожилки.
Тань Мин, по-видимому, думал о чем-то постороннем, поэтому приходилось все время напоминать ему, что теперь его ход. Он делал вид, что играет внимательно, но в результате проиграл партию. Мэн-кэ тряхнула головой и радостно воскликнула:
– Я же говорила, что мне не нужны помощники! Разве я не делаю успехов? Погляди, Сяо-сун, он все время проигрывает!
Двоюродный брат улыбнулся. Проигравший тоже был доволен и на все лады расхваливал Мэн-кэ.
Еще не окончилась игра, как в гостиную, держась за руки, вошли мисс Ян и двоюродная сестра.
– Посмотри на меня, милая Мэн-кэ! – воскликнула мисс Ян, едва переступив порог.
– Ах, как прелестно! – Тань Мин тотчас же сорвался с места и бросился ей навстречу, протягивая руку… Он несколько раз понюхал пучок страусовых перьев, свисавших со шляпки золотистого цвета, и принялся громко хвалить аромат духов.
Мэн-кэ не понравился чересчур шикарный наряд мисс Ян и особенно красная безрукавка, такая яркая, что глазам становилось больно. Да и платье казалось слишком пестрым по сравнению с черным атласным платьем двоюродной сестры, на котором единственной отделкой была золотая оборочка.
И все же надо было восхищаться, чтобы польстить самолюбию мисс Ян. Мэн-кэ не знала, как это сделать, но в конце концов после небольшой заминки последовала примеру других.
– Ах, как прелестно! Как очаровательно! – воскликнула она, еще раз бросив взгляд на напудренное и нарумяненное до неестественности лицо подруги.
– Дорогая Мэн-кэ, это платье – подарок старшего брата. Как выразился один из его сослуживцев по бирже, оно наряднее, чем у самой госпожи Хэй, примадонны из «Нового мира». Переодевайся скорее, поедем туда – брат сегодня придет пораньше!
– Я не поеду, – не задумываясь, ответила Мэн-кэ.
Одно упоминание о «Новом мире» вызывало у нее неприятное воспоминание: как-то вскоре после приезда в Шанхай она с подругами по училищу отправилась в «Новый мир» погулять, и там над ними насмехались какие-то распутники.
Смекнув, в чем дело, Сяо-сун едва заметно улыбнулся, сел в кресло и стал листать книгу, всем своим видом показывая, что тоже не собирается идти. Сестра снова хотела позвать Мэн-кэ, но мисс Ян уже направилась к двери, увлекая за собой упирающегося Тань Мина.
– Ладно, пошли! Их все равно не вытащишь! Позовем этого «соню», Чжу Чэна.
За Мэн-кэ пришел старший двоюродный брат, но она уже поднялась к себе.
Внизу резко засигналил автомобиль, возвещая, что все уехали.
Тоска охватила Мэн-кэ. Она сбросила халат и вышла на террасу подышать воздухом. Время было раннее, луна еще не взошла, прямо над головой мерцала холодным светом Ткачиха. Млечный Путь смутно белел на фоне темного неба.
Легкий ветерок трепал волосы Мэн-кэ. Глубокая ночная тишина усилила ее грусть. Она понурила голову и прислонилась к каменным перилам.
Неслышными шагами к Мэн-кэ подошел Сяо-сун.
– Простудишься, сестрица! – Он легонько коснулся ее плеча.
При слабом свете звезд брат заметил, как в ее черных глазах сверкнули блестящие, чистые, как кристалл, слезы.
Девушка обернулась, лицо ее озарилось улыбкой.
Рука об руку они вошли в дом.
Сидя на низенькой скамеечке, Сяо-сун наблюдал, как Мэн-кэ надевает халат. Из-под короткой нижней юбки из черного шелка виднелись стройные ноги, сквозь тонкие шелковые чулки просвечивало нежное белое тело. Взгляд Сяо-суна был прикован к ее ногам.
Сяо-сун пожалел, что предложил ей теплее одеться – широкий халат совершенно скрыл изгиб девичьей талии. Сяо-сун решительно не одобрял нынешнюю женскую моду: халаты должны облегать фигуру.
– Ты как-то странно на меня смотришь! – заметила Мэн-кэ.
– Может, сходим в кино, сестрица? В «Гарделе» сегодня идет «Дама с камелиями»…
Три гола назад Мэн-кэ читала перевод этого произведения и, как ей теперь казалось, по глупости проливала слезы. Ей захотелось посмотреть этот фильм. Она обрадовалась и заторопила Сяо-суна.
На лестнице Мэн-кэ вдруг услышала плач Ли-ли. Она побежала к ней и увидела там жену двоюродного брата с покрасневшими глазами. Та по-видимому плакала, а Ли-ли лежала на кровати и кричала, дрыгая ручками и ножками.
При виде Мэн-кэ жена брата обняла ребенка и сказала, что у Ли-ли болит живот. Ли-ли притихла было на руках у матери, но затем снова раскапризничалась и принялась колотить ее в грудь кулачками.
Мэн-кэ предложила жене двоюродного брата пойти в кино, но та отказалась под предлогом, что нянька ушла и не на кого оставить ребенка.
Мэн-кэ пошла разыскивать Я-наня, но слуга сказал, что он ушел сразу после ужина.
Пришлось идти в кино вдвоем с Сяо-суном. Они отправились в гараж «Летающий Феникс» и взяли машину.
Они немного опоздали, сеанс уже начался. Сяо-сун достал карманный электрический фонарик, и при его свете они пробрались в боковую ложу, с самого края.
Усадив Мэн-кэ. Сяо-сун придвинул вплотную к ней мягкий стул и сел. В этот момент на экране появился какой-то толстяк в халате. Он летел в самолете; сначала внизу промелькнуло море, потом проплыли горы, и, наконец, самолет стал кружиться над городом.
Мэн-кэ недоумевала: что это такое?
Сяо-сун наклонился к ней и шепнул на ухо:
– Фильм еще не начался.
Мэн-кэ вовсе не хотелось смотреть на толстяка. Она стала оглядываться в поисках чего-нибудь интересного. Сквозь голубой тюлевый занавес на возвышении, где расположился оркестр, струился мягкий электрический свет. На балконе и в партере смутно виднелись плотные ряды годов. Из соседней ложи доносился густой аромат духов. Сидевший сзади мужчина сопел и притопывал ногой в такт оркестру.
Когда же наконец на экране появилась каменная лестница и на ней – женщина в длинной черной юбке, Мэн-кэ больше не отрывала глаз от экрана: она вспоминала прочитанную книгу, забыв, что перед ней артистка, и вместе с ней переживала ее горе, будто собственное.
Временами, чувствуя на себе пристальный взгляд брата, она шептала:
– Как трогательно! Ты только посмотри!
– Да, и в самом деле трогательно! – отвечал он.
Мэн-кэ и в голову не приходило, какой смысл вкладывал он в эти слова.
Вдруг в самый, как ей казалось, интересный момент оркестр умолк, и в зале стало ослепительно светло. Начался антракт.
Сяо-сун опросил, не желает ли она выпить кофе. Она покачала головой. В ее воображении мелькали тонкие брови, большие глаза, стройная талия, горькая усмешка…
Протиснувшись сквозь толпу в фойе, Сяо-сун вышел наружу проветриться – духота в зале его утомила. К его возбуждению прибавилась тревога: он понимал, что развязностью можно испортить все дело, тем более если девушке не свойственно кокетство.
В буфете толпилось множество людей, особенно там, где продавались засахаренные фрукты и сигареты.
Некоторые мужчины вскакивали из-за столиков, делая вид, будто ищут друзей. На самом же деле они просто старались разглядеть стройную женскую фигурку.
Пожилые дамы, придвинувшись друг к другу, шепотом высказывали критические замечания о туалетах сидящих поблизости женщин и исподлобья поглядывали на интересных мужчин. Некоторые женщины пудрились, глядя в зеркальце, или поправляли волосы, коротко подстриженные на висках.
В ложе, по соседству с Мэн-кэ, какая-то итальянка оживленно беседовала с усатыми мужчинами, и ее громкий смех привлекал внимание окружающих. Большая рука с зажатой между пальцами сигаретой легла на перегородку ложи, в которой сидела Мэн-кэ; сверкнуло драгоценное кольцо с бриллиантом.
Когда вернулся Сяо-сун, было слышно, как за перегородкой кто-то прощается.
Сеанс продолжался. В наиболее трагических местах Мэн-кэ не могла сдержать слезы. Не дождавшись конца фильма, она встала и направилась к выходу. Сяо-сун последовал за ней.
Когда они сели в автомобиль, Мэн-кэ молча оперлась на руку брата, и он осторожно обнял девушку. Оба молчали: каждый думал о своем. Едва машина остановилась, как Мэн-кэ выскочила и убежала к себе.
В это же время на асфальтовой мостовой у подъезда остановилась небольшая коляска: это тетка вернулась с банкета, устроенного по случаю дня рождения в семье Ли. Потом в доме наступила тишина. В «Новом мире» веселье, по-видимому, было в самом разгаре, но для Мэн-кэ оно не представляло никакого интереса.
Сяо-сун посидел немного с матерью. Разговор шел о гостях на дне рождения, о чрезмерной роскоши, с какой было устроено пиршество, о вине, которое там подавали, о развлечениях… о сегодняшнем фильме. Как только Сяо-сун заметил, что мать устало опустила веки, он поспешил проститься. Рассудок его в это время был уже совершенно трезв: он вспомнил наивность Мэн-кэ и про себя усмехнулся – до чего же он был глуп! Но Мэн-кэ, право, недурна! Он не переставал мысленно ею восхищаться.
«Если захочу, своего добьюсь!» – решил он, и на лице его появилась самодовольная улыбка. Он залез под мягкое одеяло и заснул безмятежным сном.
А Мэн-кэ в это время думала о судьбе дамы с камелиями. Она была просто влюблена в актрису. Все второстепенные детали исчезли из ее памяти: остались только выразительные движения бровей и чувство глубокой скорби, горького сожаления о разбитой жизни. Именно такой она представляла себе жизнь самой актрисы, исполнявшей эту роль.
Она тщетно пыталась вспомнить ее имя.
1 2 3 4 5 6