Голова была прикрыта рваной военной фуражкой, без эмблемы. Чунь-тао, оцепепев, глядела на него.
– Это же я, Ли-мао.
Женщина порывисто шагнула к нищему. По его грязному лицу покатились слезы. Сердце Чунь-тао учащенно забилось, она не в силах была вымолвить ни слова и, лишь немного придя в себя, спросила:
– Брат Ли, ты… ты просишь милостыню? Что случилось… с твоими ногами?
– Это длинная история. А ты давно здесь? Что продаешь?
– Ничего не продаю, собираю бумагу… Пойдем ко мне, поговорим!
Чунь-тао наняла рикшу, усадила Ли-мао в коляску и положила туда свою корзину. Сама она в коляску не села, а пошла сзади. В Дэшэнмэне Чунь-тао и рикша помогли Ли-мао сойти. В переулке старый У, как всегда, колотил в медную тарелку; увидев Чунь-тао, он спросил:
– Что так рано, дочка? Видно, хорошо поработала?
– Приехал мой земляк, – ответила она и пригласила Ли-мао войти во двор.
Ли-мао передвигался словно медвежонок, упираясь руками в землю и подтягивая тело. Чунь-тао вынула из кармана ключ, отперла дверь и помогла Ли-мао перебраться через порог. Потом предложила ему переодеться в одежду Сян-гао и направилась к колодцу. Набрав два ведра воды, она наполнила таз и подала гостю умыться. Когда он сполоснул лицо и руки, усадила его на кан, а сама пошла умываться в переднюю.
– У тебя очень чисто, – заметил Ли-мао. – Ты здесь одна?
– Нет, с помощником, – не раздумывая, ответила она.
– Ты что, занялась торговлей?
– Я же говорила, собираю старую бумагу.
– Бумагу? Много ли ее соберешь за день?
– Будет тебе задавать вопросы. Лучше расскажи, как ты все это время жил!
Она вылила воду из таза, причесалась и села напротив гостя, приготовившись слушать.
– Пережить мне пришлось много, но я постараюсь говорить покороче, – начал он. – С того самого вечера, как бандиты захватили меня, я ненавидел их лютой ненавистью – ведь они разлучили пас с тобой. Мне удалось отнять у одного ружье, я убил двоих бандитов и бежал в Шэньян. Там в это время шел воинский набор, и я завербовался. Три года я пытался разузнать, что стало с родными. Говорят, деревня наша вся разрушена. Когда бежали, мы с тобой забыли взять купчую на землю. У кого она теперь – неизвестно. Вот я и решил, что не стоит возвращаться в деревню. В армии хоть кормят, не помрешь с голоду.
Я служил простым солдатом, даже не мечтал стать офицером. Какое там повышение! Только бы кормили – и на том спасибо. Но злая судьба продолжала преследовать меня. Однажды, в начале прошлого года, командир нашего полка отдал приказ увеличить вдвое жалованье и повысить в чине тех, кто сумеет девять раз подряд выстрелить по мишени из винтовки. Никто не мог попасть в мишень больше четырех раз, а в самый центр – и вовсе ни разу. Мне же удалось поразить цель девять раз подряд. Чтобы показать, как метко я стреляю, я повернулся спиной к мишени, нагнулся, пропустил винтовку между ног и снова угодил в самое яблочко. Я очень гордился собой и был уверен, что командир полка похвалит меня. Но этот негодяй вдруг заподозрил, что я бандит, – только бандиты, сказал он, так метко стреляют. Мне грозил расстрел. С большим трудом ротный и взводный уговорили его пощадить меня. Но оставить меня в полку он отказался. По его словам, среди солдат всегда есть недовольные, и ему вовсе не хочется получить пулю в спину. Конечно, на войне трудно уберечься от смерти, но кому охота пасть от руки собственного солдата?! Тут уж никто не посмел возразить, все стали уговаривать меня подыскать себе другое занятие. Вскоре японцы заняли Шэньян. Я узнал, что этот сукин сын, командир полка, заставил своих солдат сдаться в плен, и решил отыскать его, чтобы отомстить. Я вступил в добровольческую армию и несколько месяцев сражался у Хайчэна. Бои шли упорные – иногда приходилось отступать до самой границы. С месяц тому назад, северо-восточнее Пингу, я стоял в дозоре. Неожиданно напали враги. Мне прострелили обе ноги. С величайшим трудом я добрался до большого камня и, спрятавшись за ним, убил несколько солдат. Но силы мои были на исходе. Я бросил винтовку и пополз по дорожке вдоль поля. Прошел день, другой. Никто не подбирал меня: ни санитары из Красного Креста, ни из Ваньцзыхоя. Ноги сильно распухли. Я не мог двинуться, к тому же мучил голод и очень хотелось пить. Я лег и стал ждать смерти. На мое счастье, какой-то возница довез меня до военного лазарета. Там меня, не осматривая, погрузили в машину и отправили в тыловой госпиталь. С тех пор, как меня ранило, прошло три дня. Едва взглянув на мои ноги, врач сказал, что началась гангрена, необходима ампутация. После операции я пролежал около месяца. Что мне было делать? Здесь у меня ни родных, ни знакомых. Дома инвалидов в этих краях нет, а в деревне безногому не прожить! Просил я врача устроить меня на какую-нибудь легкую работу, но врач сказал, что госпиталь только лечит раненых, а не обеспечивает их работой. Дома инвалидов в тех местах тоже не было. Вот уже третий день я прошу милостыню. Если так будет и дальше, то и жить незачем…
С большим сочувствием выслушала Чунь-тао эту печальную историю, на глаза ее навернулись слезы.
Ли-мао вытер пот со лба и вздохнул.
– Ну, а ты как жила? Я смотрю, здесь не так просторно, как было у нас в деревне, но все же тебе как будто живется неплохо.
– Как тебе сказать. Всякое бывает. Не надо только падать духом, даже если суждено попасть к Яньло вану. Я собираю бумагу, вымениваю ее на спички. Работаю с напарником. Мы с ним очень дружны.
– Он тоже живет… в этой комнате?
– Да, и мы спим на этом кане, – ответила Чунь-тао твердым голосом, приняв, видимо, какое-то решение.
– Ты вышла за него замуж?
– Нет, просто мы живем в одной комнате.
– Тогда я могу все еще считать тебя своей женой?
– Нет. Я не жена ни ему, ни тебе.
Ли-мао понял, что утратил свои супружеские права. Он сидел молча, не осмеливаясь поднять глаз на Чунь-тао. Наконец проговорил:
– Осмеют меня, скажут, что ты мне изменила.
– Изменила? – Лицо Чунь-тао слегка дрогнуло, но она постаралась сдержать себя. – Только богачи боятся за свою репутацию. А тебе чего бояться? Кому до тебя дело? И при жизни тебя мало кто знал, а помрешь – и вовсе не вспомнят! Я теперь женщина свободная, что хочу, то и делаю. А ты тут ни при чем.
– Но все же мы – муж и жена. Недаром говорят: «Одну ночь провели вместе, а сто дней не забыть!»
– Не знаю, сто или не сто, – возразила Чунь-тао, а только прошло уже десять раз по сто. Мы ничего не слыхали друг о друге почти пять лет. Ты ведь и не надеялся меня встретить. Я очутилась здесь одна, мне нужна была помощь. Мы с ним вместе уже несколько лет, и я люблю его больше, чем тебя. Я привела тебя сюда потому, что помню о дружбе наших отцов. Да и, кроме того, мы земляки. Однако женой твоей я быть но намерена. Можешь хоть в суд подать – никто меня не заставит.
Ли-мао потянулся к поясу, словно хотел что-то вытащить, но, перехватив взгляд Чунь-тао, убрал руки.
Чунь-тао всплакнула. Долго сидели они молча, наконец Ли-мао снова заговорил:
– Ладно, Чунь-тао, решай сама. Если б даже ты согласилась жить со мной, я все равно не могу тебя прокормить. – Он, видимо, осознал всю беспочвенность своих притязаний.
– Я не могу выгнать тебя, но не хочу и его терять. Оставайся у нас, что уж там считаться, кто кого кормит, – предложила Чунь-тао. – Согласен? – Услышав, что у Ли-мао заурчало в животе, она встрепенулась. – Мы с тобой совсем заболтались. Ты ведь голоден, а я даже не спросила, что ты хочешь есть.
– Все равно. Все, что дашь. Со вчерашнего вечера у меня маковой росинки во рту не было.
– Подожди-ка, я сбегаю куплю чего-нибудь.
Она выскочила за двери и у навеса встретилась с Сян-гао; тот был в прекрасном расположении духа, весь сиял.
– Чему ты радуешься? – спросила Чунь-тао. – И отчего вернулся так рано?
– Сегодня у меня удачный день. Среди бумаг, которые ты принесла вчера, я откопал пачку донесений минскому императору. Донесения написаны каким-то корейским князем. За каждое из них мы получим юаней по пятьдесят. Я уже оставил несколько штук у скупщиков. Посмотрим, сколько за них дадут, тогда продадим и остальные. Есть две бумаги из дворца Дуаньминдянь – с печатями императора. Знатоки говорят, что эти бумаги – времен Сунской династии, и дают за каждую по шестьдесят юаней, по я боялся продешевить, хотел с тобой посоветоваться. – Сян-гао развернул синий лоскут и показал старинные документы. – Вот, посмотри!
Чунь-тао взглянула на бумагу.
– И что в ней ценного? Разве что печать. – сказала она разочарованно. – Бумага, на которой пишут иностранцы, и та светлее. Видать, господа во дворце разбираются в этом деле не лучше меня.
– И слава богу! Если б они хорошо разбирались, мы не могли бы зарабатывать. – Сян-гао завернул бумагу в лоскут. – Так-то вот, женушка…
Чунь-тао бросила па него недовольный взгляд.
– Сколько раз я тебя просила… – проворчала она.
Но он, словно ничего не слыша, продолжал:
– Ты тоже вернулась рано. Значит, и у тебя день удачный?
– Я купила корзину такой же бумаги, как вчера.
– Ты ведь говорила, что там ее целый воз.
– Говорила. Но сегодня всю бумагу отвезут на рынок в Сяоши. Там ее будут продавать на кульки для земляных орехов.
– Не огорчайся. Мы сегодня хорошо заработали. И домой вернулись рано. В честь этого можно вечерком, когда спадет жара, прогуляться по Шичахаю.
– Гулять мы сегодня не пойдем: у нас гость. – Чунь-тао откинула занавеску и кивнула Сян-гао: – Иди сюда.
Сян-гао вошел в комнату.
– Мой бывший муж… Мой напарник, – представила друг другу мужчин Чунь-тао…
Оба они сконфузились. Воцарилась тишина. Даже мухи на окне перестали жужжать.
– Как тебя зовут? – наконец спросил Сян-гао – только для того, чтобы что-нибудь сказать.
Ли-мао ответил. Завязался разговор.
– Ну, я пойду в лавку, – обратилась Чунь-тао к Сян-гао. – Ты ведь тоже проголодался. Хочешь лепешек?
– Не хочу. Оставайся, я сам схожу.
Но молодая женщина подвела его к капу и сказала с улыбкой:
– Нет, уж ты лучше займи гостя.
Мужчины остались одни. Если бы Чунь-тао не познакомила их, дело, чего доброго, могло кончиться кровопролитием; Ли-мао, хотя и калека, мог бы задушить Сян-гао, который был значительно слабее его физически. И уж во всяком случае, будь у него винтовка, он мог бы одним выстрелом прикончить соперника.
Ли-мао рассказал Сян-гао, что отец Чунь-тао считался в деревне человеком зажиточным, имел целый цин земли. Отец Ли-мао работал у него. Ли-мао уже тогда был метким стрелком, и отец Чунь-тао, опасаясь, как бы он не ушел в армию, выдал за него дочь в надежде, что тот станет его верным телохранителем. Сян-гао слышал об этом впервые. Ли-мао сообщил ему также, о чем он разговаривал с Чунь-тао, и тут они подошли к вопросу, который волновал их обоих.
– Вы – законные супруги, а я должен уйти, – с болью в сердце произнес Сян-гао.
– Нет, мы с ней уже давно расстались, – возразил Ли-мао. – Да и куда я теперь гожусь? Прокормить ее не смогу! А вы все время вместе, зачем же вам расставаться? Лучше я пойду в дом инвалидов. Может, тут все же есть такие? По рекомендации туда можно легко попасть.
Сян-гао был глубоко поражен этими словами. «Надо же, – подумал он. – Солдаты обычно люди грубые, нахальные. А этот не такой».
В глубине души он, конечно, только и мечтал, чтобы Ли-мао ушел, но тем не менее принялся его отговаривать, пытаясь не обнаружить своего желания.
– Это несправедливо! – говорил Сян-гао. – Я не могу отобрать у тебя твою жену. Да и ты не согласишься ее уступить.
– Я дам ей развод или напишу купчую па твое имя, – ответил Ли-мао, силясь улыбнуться.
– Развод? Но ведь Чунь-тао ни в чем не провинилась – зачем же ее позорить? А с купчей тоже ничего не получится. Все, что здесь есть, – принадлежит ей, у меня денег нет.
– Не надо мне никаких денег.
– Чего же ты хочешь?
– Ничего.
– Тогда зачем купчая?
– А вдруг завтра кто-нибудь из нас раздумает. Нет, уж давай сделаем все, как положено. Порядок есть порядок.
Немного погодя возвратилась Чунь-тао с покупками. Увидев, что мужчины мирно беседуют, она обрадовалась.
– Нам нужен помощник, – сказала Чунь-тао. – Брат Ли не может ходить, пусть сидит дома и сортирует бумагу. Я буду, как и прежде, собирать ее, а Сян-гао – продавать. Организуем торговую компанию.
Ли-мао был голоден, как волк, и когда Чунь-тао подала лепешки, он тут же набросился на них, не дожидаясь, пока остальные усядутся.
– Торговую компанию? А капитал где взять? – спросил Сян-гао.
Чунь-тао удивилась:
– Так ты против?
– Нет, не против. – Сян-гао хотел что-то добавить, но промолчал.
– Я вам не компаньон, – уныло протянул Ли-мао, который догадался, что на уме у Сян-гао. – От меня никакой пользы не будет…
– Не беспокойся! Я уже все обдумала, – перебила его Чунь-тао.
Сян-гао, пораженный, молчал. Ли-мао выжидательно поглядывал на Чунь-тао, пока та излагала свой план.
Она считала, что собирать бумагу – дело чисто женское. Ли-мао будет выбирать из макулатуры старые марки и красивые коробки из-под сигарет – для этой работы требуются только руки. Если Ли-мао сможет собрать хотя бы по сотне таких коробок в день и но две-три ценные марки, он заработает себе на пропитание. В Пекине продается ежедневно около десяти тысяч коробок иностранных сигарет, и собрать какую-нибудь сотню пустых коробок не составляет труда. Сян-гао может отыскивать письма знаменитых людей или что-нибудь другое, выгодное для продажи; он человек опытный и не нуждается ни в чьей помощи. Сама Чунь-тао будет заниматься своей работой в любую погоду: и когда нещадно пали г солнце, и когда дует сильный ветер; собирать макулатуру в ненастные дни особенно хорошо – мало конкурентов, только в проливной дождь она может позволить себе отдохнуть.
Познакомив мужчин со своим планом, Чунь-тао выглянула в окошко – судя по высоко стоявшему солнцу, было около двух часов дня. Она вышла в переднюю, надела свою соломенную шляпу и, обернувшись к Сян-гао, сказала:
– Пойду разузнаю, может быть, из дворца опять вывозят бумагу. Ты посиди с ним, а вечером снова потолкуем.
Сян-гао пытался удержать ее, но безуспешно.
1 2 3