Общеизвестно, какое значение имела религия для формирования стабильного социального строя в самых различных обществах. Но в то же время и те общественные силы, которые стремились его разрушить и создать новый порядок, тоже исходили из религиозных воззрений. Достаточно вспомнить гуситов, анабаптистов, Кампанеллу, Мора или Руссо, деизм которого исповедовал Робеспьер.
Указывая на эту роль религии, Маркс называл ее "вздохом угнетенной твари, сердцем бессердечного мира" /15/. И действительно, человек веры избирает ли он терпение или восстание - сознает, что эта жизнь бесконечно далека от идеала, который открывается его духу. Он устремлен ввысь, за пределы окружающей его действительности.
Таким образом, мы видим, что вера, религия - исключительно действенный самобытный фактор в существовании человека. Для тех, кто рассматривает ее лишь как "надстройку" исчезающую с изменением базиса, современное состояние религии, прошедшей через столько кругов ада, - непостижимое явление. С тревогой следят они за ней, пытаясь уяснить себе ее силу, ибо все загадочное пугает. Ведь когда у дерева подпилены корни и со всех сторон его раскачивают долгое время, оно должно бы уже упасть и сгнить. Между тем оно не только стоит, но на нем появляется молодая зеленая листва. И если для собственного успокоения прибегают к такому объяснению, как "активизация церковников", то, очевидно, дело с объяснением из pyк вон плохо.
x x x
Большинство определений религии страдает одним общим недостатком: они говорят почти исключительно о психологических предпосылках веры, о тех свойствах человеческой души, которые формируют мистические переживания. Если бы речь шла только о психологии религии, это было бы оправдано; но нас интересует самая сущность веры, и поэтому подобные определения оказываются недостаточными для нас.
Никакой процесс невозможно понять, если не видеть в нем взаимодействия по меньшей мере двух компонентов. Можем ли мы, например, дать удовлетворительную характеристику познания, исходя только из субъективных свойств познающего человека? Если мы не включим в познавательный процесс самого предмета познания, то наша попытка останется бесплодной.
Не только с точки зрения Канта, говорящего о "вещи в себе", но и с точки зрения крайнего субъективизма признается все же некая Первооснова, Реальность, создающая, как говорит Беркли, "обманчивый мир явлений". Поэтому, определяя религию, мы должны включать в понятие о ней и начало внечеловеческое, в контакте с которым она возникает. Известное преимущество марксистского подхода к религии заключается именно в том, что он признает такую реальность. Правда, этим преимущество и исчерпывается. В соответствии со своей метафизикой материализм ограничивает реальность бездуховным, стихийным, чисто природным. Более осторожное, и поэтому более емкое, определение религии дает Арнольд Тойнби. Он указывает, что в отличие от науки, изучающей частные аспекты бытия, религия обращена к нему как к целому/16/. В этом определении мы тоже видим два начала: Бытие и человека, но Бытие - понимаемое шире, нежели в материализме.
Да, религия есть преломление Бытия в сознании людей, но весь вопрос в том, как понимать само это Бытие. Материализм сводит его к неразумной природе, религия же видит в его основе сокровенную Божественную Сущность и осознает себя как ответ на проявление этой Сущности /17/.
Но если природное бытие очевидно для всех, то при помощи каких органов чувств может узнать человек о Бытии божественном? Иными словами: "Мы не видим и не слышим Запредельного, откуда же известно, что оно реально?"
Прежде чем рассмотреть этот вопрос, необходимо уяснить, как вообще человек познает окружающий его мир.
ПРИМЕЧАНИЯ
Глава первая
БЫТИЕ И ВЕРА
/1/. То, что христианские идеи дали толчок развитию науки не сразу, объясняется наличием груза языческих пережитков в церковном сознании средневековья. "Развитие науки в современной Европе, - говорит В. Хокинг, является не только естественным следствием европейской религии, но в значительной мере частью этой религии" (W. Hocking. The Coming World Civilisation. New York, 1958. P. 62). Ту же мысль проводит и другой американский мыслитель, К. Котен (К. Cauten. Science, Secularization and God. New York, 1969. Р182). См. также: J. Cogley. Religion in a Secular Age. P. 129 ff.
/2/. В. И. Вернадский. Очерки и речи. Пг., 1922. Ч. 2. С. 15.
/3/. Этот тезис особенно убедительно развивал французский социолог Дюркгейм. См.: Э. Дюркгейм. Социология и теория познания. - "Новые идеи в социологии". М., 1914. Э 2. С. 28; Е. Durkheim. The Elementary Forms of Religious Life. 1961. P. 463.
/4/. См.: И. Кант. Религия в пределах только разума. СПб., 1908. С. 179; Ф. Шлейермахер. Речи о религии. М., 1911. С. 35; С. Рейнак. Орфей. Всеобщая история религии. Париж, 1910. С. 12; Ф. Паульсен. Введение в философию. М., 1914. С. 259. См. также общий обзор в кн.: прот. Т. Буткевич. Религия, ее происхождение и сущность. Харьков, 1902-1904. Т. 1-2; из современных: W. Schmidt. Der Ursprung der Gottesidee. 2 Auf. B. 1, Munster, 1926; Handbuch theologischer Grundbegriffe. Munchen: 1963. B. II. S. 428.
/5/. Последним, кто отстаивал эту точку зрения, был немецкий марксист Эйльдерман. См.: Г. Эйльдерман. Первобытный коммунизм и первобытная религия. М., 1923. С. 141-142.
/6/. Говоря о происхождении религии, Плеханов писал: "Это очень просто. Вера в эти силы обязана своим возникновением невежеству" (Г. В. Плеханов. О религии и церкви. М., 1957. С. 138). Возражая ему, чл.-кор. АН СССР А. Спиркин пишет: "Это "очень просто" не так уж на самом деле просто. Питекантроп был куда более невежественным, чем кроманьонец (не говоря уж о современном попе), однако он не был фетишистом" (А. Спиркин. Происхождение сознания. М., 1960. С. 266).
/7/. "Производство непосредственных материальных средств жизни, вместе с этим ступень экономического развития народа или эпохи образуют основу, из которой (Разрядка моя.- А. М.) развиваются... религиозные представления" (Ф. Энгельс. Речь на могиле К. Маркса). "Над... объективной системой материальных отношений (экономическим базисом) надстраиваются определяемые ею вторичные и производные системы человеческих отношений, взглядов и представлений, к числу которых принадлежит и религия" (Д. М. Угринович. Введение в теоретическое религиоведение. М., 1973. С. 34).
/8/. См. например: К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма. М., 1953. С. 427.
/9/. Е. Трубецкой. К характеристике учения Маркса и Энгельса о значении идей в истории. - В кн.: Проблемы идеализма. М., 1903. С. 71.
/10/. С. Булгаков. Два Града. Т. 2. С. 25.
/11/. Там же. С. 24.
/12/. К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма. М., 1947. С. 315-316.
/13/. Chr. Dawson. Progress and Religion. New York, 1960. P. 60.
/14/. М. Вебер. Протестантская этика (русск. перевод в сб.: Макс Вебер и методология истории. М.: ИНИОН, 1985. В. 1-2; Изложение и разбор идей М. Вебера см. в кн.: А. И. Неусыхин. Проблемы европейского феодализма. М., 1974 С. 422-464.
/15/. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 1. С. 415.
/16/. A. Toynbee. - In: J. Cogley. Religion in a Secular Age. P. V-VI.
/17/. См.: K. Rahner, H. Vorgrimler. Petit dictionnaire de theologie catholique. Paris, 1970. P. 408.
Глава вторая
ПОЗНАНИЕ МИРА
Последний шаг разума - это признания того, что есть
бесконечность вещей, которая его превосходит.
Б. Паскаль
В одном из рассказов польского фантаста Станислава Лема описан опыт ученого, который поместил изолированные мозги в особые ящички и подсоединил их к устройствам, создающим полную иллюзию реальности. Показывая свою установку гостю, ученый говорит: "Это их судьба, их мир, их бытие - все, что они могут достигнуть и познать. Там находятся специальные ленты с записанными на них электрическими импульсами; они соответствуют тем ста или двумстам миллиардам явлений, с какими может столкнуться человек в наиболее богатой впечатлениями жизни. Если б вы подняли крышку барабана, то увидели бы только блестящие ленты, покрытые белыми зигзагами, словно натеками плесени на целлулоиде, но это - знойные ночи юга и рокот волн, это тела зверей и грохот пальбы, это похороны и пьянки, вкус яблок и груш, снежные метели, вечера, проведенные в семейном кругу у пылающего камина, и крики на палубе тонущего корабля, и горные вершины, и кладбища, и бредовые галлюцинации - там весь мир!"
В этом рассказе речь идет не просто о безудержном полете фантазии, но дана своего рода модель нашего познания. Вопрос, поставленный в нем Лемом, центральный в гносеологии. Как мы можем получать достоверное знание действительности, лежащей вне нас?
Мало того, что органы чувств слишком часто обманывают нас и данные их полны иллюзорности. (Нам, например, кажется, что Солнце вращается вокруг Земли, что камень или рука - нечто сплошное, что на экране происходит не смена кадров, а настоящее движение фигур и т.д.) Трудно вообще доказать, что это дерево или этот дом существуют независимо от меня именно такими, как я их воспринимаю. Сейчас они мне кажутся такими, а как бы они выглядели, если б устройство моих органов чувств было иным? Ведь известно, в частности, что насекомые видят мир иначе, чем мы, и, следовательно, он представляется им иным.
Строго говоря, звука как такового не существует: есть лишь волны, которые, действуя на мой слуховой аппарат, создают во мне ощущение звука. Точно такое же ощущение легко можно получить механическим раздражением ушного нерва. Не существует как такового и света (или цвета), а есть поток квантов, определенным образом воздействующий на наши зрительные органы.
Итак, можно доказать, что все ощущения, из которых складывается наша картина мира, зависят от наших рецепторов, или воспринимающих аппаратов. Один и тот же ток, пропущенный через язык, дает ощущение кислоты, пропущенный через глаз - ощущение красного или голубого цвета, через кожу ощущение щекотания, а через слуховой нерв - ощущение звука /1/. Еще английский философ Дэвид Юм, а за ним австрийский физик Эрнст Мах показали, как, признав ощущение за единственный источник познания, мы неизбежно приходим к крайней форме скептицизма. Мах в своей работе об отношении физического к психическому развивает эту мысль с неумолимой последовательностью. Он исходит из того, что каждое воспринимаемое человеком явление внешнего мира есть одновременно и наше ощущение, а следовательно психическое состояние /2/. Таким образом, если наша мысль будет оперировать информацией, сообщаемой только органами чувств, мы едва ли сможем найти объективные критерии для познания мира. Мы окажемся в том положении, о котором говорил Артур Шопенгауэр: "Извне в существо вещей проникнуть невозможно: как далеко мы ни заходили бы в своем исследовании, в результате окажутся только образы и имена. Мы уподобляемся человеку, который, бродя вокруг замка, тщетно ищет входа и между тем срисовывает фасад" /3/. Или, прибегая к другому сравнению, мы похожи на героев сказки "Волшебник Изумрудного города", которым все в городе казалось зеленым из-за надетых на них очков с замком.
Но ведь есть вещи, о которых мы знаем, никогда их не видя: это и безмерно удаленные от нас звезды, и элементарные частицы вещества. Как же человек мог судить о них без помощи чувств? По-видимому, кроме чувств и простейших умозаключений есть иная ступень познания, в которой центральную роль играет отвлеченная мысль.
К объектам, закрытым для непосредственных ощущений, ведет дорога, проходящая через бесплотный мир математических и логических абстракций.
На первых порах отвлеченное мышление, как показал еще в XIII веке Фома Аквинат, неотделимо от чувственных представлений; но, постепенно развиваясь и усложняясь, оно выводит нас из тесного круга эмпирии /4/. Отталкиваясь от чувственного, мысль производит свои операции уже в сфере идеальных, умопостигаемых структур.
"Здравый смысл", обычная логика - эти элементарные средства познания вначале сковывают полет отвлеченной мысли, однако с каждым шагом она все дальше уходит от привычного мира рассудочных понятий. "Рацио", обыденный рассудок, уступает место широким горизонтам научного и философского постижения. "Здравый смысл" оказывается на более высоком уровне столь же ненадежным и неподходящим орудием, как и органы чувств. Разумеется, на своем месте, в быту, он верно служит нам вместе со своими спутниками - "шестерицей ощущений", но с определенного момента владения обычной логики кончаются.
Это можно видеть уже на примере естествознания, когда речь идет о замене одной системы понятий другой, более сложной: в частности, о переходе от Эвклидовой геометрии к геометрии Лобачевского или от классической физики Ньютона к физике релятивистской. То, что прежде представлялось единственно возможным и мирно укладывалось в рамки "здравого смысла", оказывается лишь ступенью, этапом в головокружительном устремлении физико-математической мысли в глубь мировой реальности.
В этом отнощении характерен афоризм знаменитого датского физика Нильса Бора, который, выступая на обсуждении одной новой теории, сказал: "Все согласны с тем, что предполагаемая теория безумна. Вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы оказаться еще и верной". Иными словами, противоречие гипотезы со "здравым смыслом" расценивается теперь учеными не как ее дефект, а скорее как достоинство /5/.
Не случайно французский философ Анри Бергсон называл нашу привычную логику "логикой твердых тел" /6/. Она тесно связана с чувственными представлениями, и то, что невозможно наглядно себе представить, с ее точки зрения - ложно. А между тем современная физика микромира оперирует именно "непредставимыми", парадоксальными понятиями /7/. Что, например, может показаться абсурднее, чем утверждение, что, перемещаясь, "атомные объекты не двигаются по траектории"?
По словам английского физика Поля Дирака, квантовая теория строится главным образом на таких понятиях, которые "не могут быть объяснены с помощью известных понятий и даже не могут быть объяснены адекватно словами вообще" /8/. Это убеждение разделяют и советские ученые. "Квантовая механика, - пишет академик М. Омельяновский, - отражает в точных понятиях движение атомных объектов, которое в одних условиях похоже на движение частиц, в других - на распространение волн и которое одновременно коренным образом отличается от них обоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46