А так как он нашел этого субъекта, то его услуги больше не нужны. Потом я слышал, что он был некоторое время здесь, в городе, и ездил в Лос-Анджелес, и потом в окрестности Монтерей…
– Монтерей?! Зачем?!
– Не знаю. Так сказал один из мальчиков в конторе. Я ведь теперь тоже работаю в редакции «Солнца», – добавил Билли. – Был проект, что когда я окончу колледж, то поеду в Испанию с отцом и матерью, но теперь все изменилось. На время я поселился в городе. Старик, – сказал он об отце с нежной фамильярностью, – в отчаянии, что я надумал работать в «Солнце». Оба они в отчаянии. У меня здесь комнаты при клубе, но я почти каждый вечер езжу домой и обедаю с ними. У них теперь мало кто бывает. Мама читает старику вслух, играет на фортепиано, играет с ним в карты. Я думаю, он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас. Правая нога у него отнялась совсем, и у него бывают боли в затылке, стоит ему сделать малейшее усилие. Но в остальном – он такой же, как всегда.
Он замолчал и принялся за свое пирожное.
– Вы говорите, что Кент нашел человека, которого разыскивал? Это, кажется, некто, кто по завещанию должен был получить дом на Мишн-стрит? Он мне рассказывал об этом. Ну, и чем же дело кончилось?
– Право, не знаю. Тут какая-то путаница. Да, этого человека он нашел, какого-то Фицроя или что-то в этом роде.
Он говорил об этом с матерью через несколько дней после катастрофы. Тогда мы еще не знали, что будет с «Солнцем», особенно с этой новой постройкой. Кент сказал, что как только отец будет в состоянии говорить о делах, у них будет длинный разговор насчет этого Фицроя. Но, конечно, нас мало интересовало это, когда жизнь старика висела на волоске. Кент много помогал матери в это время, потом уехал, обещав связаться с нами, как только поселится где-нибудь. Но этот непоседа до сих пор не черкнул ни строчки. Кофе был выпит, и Билли курил.
Говоря, он наклонился вперед, и его оживленное молодое лицо было совсем близко от лица его собеседницы. Жуанита откинулась в кресле с блаженным ощущением комфорта и душевного облегчения, какого давно уже не испытывала.
Она не знала, почему, но известие, что Кент был так же далек теперь от обитателей дома в Сан-Матео, как и от нее, значительно смягчило привычную боль в сердце. Теперь виноватым в ее глазах был уже не Кент, а женщины, которые жаждали его любви.
– Нита, как хорошо! – сказал Билли, бросив окурок в пепельницу и уткнув подбородок в руки.
Он улыбался во все лицо с таким по-детски довольным выражением, что Жуанита не могла не улыбнуться в ответ.
– Вы похожи на счастливого мальчугана, – сказала она.
– А вы моя маленькая девочка, да?
Меньше всего ей нравился в Билли этот сентиментально-самоуверенный тон, но сегодня она не могла обрывать его.
Ощущение теплоты, покоя, сытости и комфорта было так сладко.
Он вторично накрыл своей ладонью ее руку. Жуанита сердилась на себя за то, что ее ничуть не трогала эта ласка.
Отчего других девушек это волнует, они тоже говорят разные пустяки, радуются нежной интимности с молодым мужчиной, пожатию рук, поцелуям?
Она же, даже в мыслях, не могла переносить это ни от одного мужчины. Она чувствовала себя за тысячу миль от того, который сейчас касался ее.
И все же он не мог не нравиться, этот милый, красивый, прекрасно одетый двадцатидвухлетний юноша. Его тонкое белье, его пальто, такое мягкое, что напоминало наощупь пушистого котенка, небрежно-уверенная манера, с какой он заказывал обед и расплачивался с лакеем, и потом повел к ожидавшему автомобилю, – все напоминало о том мире, из которого она была изгнанницей вот уже много месяцев.
– Плед, Нита?
– Нет. Благодарю. Мне не холодно.
Он уселся на переднем сидении, закурил, взялся за руль, но вдруг обернулся с улыбкой:
– Куда теперь?
– Домой, я думаю!
– О, нет, это скучно. Поедем в парк.
При свете уличных фонарей было видно, как заблестели его глаза.
– О, это мне нравится!
– Девочка! – засмеялся Билли.
Автомобиль выбрался из ряда других и помчался. Они пролетели Маркет-стрит, шедшую в гору дорогу к парку.
Здесь Билли остановил машину, и они стали смотреть вниз на панораму города.
Короткие, прямые улицы светящимися полосами бежали к холмам; дальше тускло блестела вода в заливе и темным браслетом опоясывали ее Берклей и Оклэнд.
Жуанита добросовестно смотрела и восхищалась вслух. Но она вряд ли видела что-нибудь. Ей отчетливо вспомнился весенний день, пение жаворонков в вышине, звон бубенчиков на шее у коров, глухой шум голубых волн у скал… и Кент рядом. Но нет, она не хотела помнить этого.
Билли обвил ее рукой, и это вернуло ее к действительности.
Он смотрел на нее с полусмущенной, полудоверчивой мольбой. Он не говорил ничего, но она знала, что он ждет ответной нежности, может быть, поцелуев.
Волна отвращения, инстинктивного протеста поднялась в ней. Она любит Билли, он – милый. Но она терпеть не может таких вещей.
Молодые люди всегда этого хотят, она знала это от коллег по магазину, что такой флирт – непременная принадлежность их воскресных прогулок. Но каждая клеточка в ней бунтовала против этого. Отчего они не могут просто болтать по-дружески, бывать вместе, но без этого?
Но как оттолкнуть Билли, который был так мил по отношению к ней? Это следовало бы сделать с самого начала, два часа тому назад, когда он позвал ее обедать. Но она была так рада увидеть его, он внес в ее одиночество и убогое существование что-то слишком желанное и дорогое, чтобы она могла отвернуться от него.
И она оставила руку в его руках, не отклонила плеча, к которому прижалось его плечо.
Билли был в экстазе. Он пролепетал у самых ее волос:
– Я вам нравлюсь, да?
– Вы знаете, что да. Разве вы не нравитесь всем другим девушкам?
– Оставьте в покое других девушек, вы, лукавое создание! Я хочу знать, нравлюсь ли я вам.
– Ну, разумеется!
Сильные руки сомкнулись вокруг нее.
– И мне можно поцеловать вас, да?
– Не надо, Билли, пожалуйста!
Он смеялся, не слушая ее протестов.
– Отчего же не надо, Нита? Отчего, маленькая, хорошая моя Нита? – бормотал он, глупо и блаженно посмеиваясь.
ГЛАВА XVIII
Ей было ужасно стыдно за себя, когда он оставил ее одну у дверей дома в десять часов вечера. Сердце ее билось, щеки пылали.
Она бесшумно вошла в переднюю, взобралась по лестнице в темноте, заглянула мимоходом в освещенную комнату, чтобы кивнуть старой мадам Дюваль, занятой чтением, и пробежала по коридору…
В ее комнате было светло от огней бара напротив. Она зажгла свет.
В чистенькой комнатке все было, как обычно: белый сосновый стол, комод, ее голубой халатик на двери. Она знала здесь каждый дюйм, книги на столе, скудное содержимое ящиков, картинку (собственность хозяйки) на стене. За открытым окном – темная улица. А вокруг – за стенами, над головой – мрачные комнаты, затхлые коридоры.
Все казалось ей особенно унылым в этот час, создавало ощущение заброшенности.
Жуанита сбросила пальто, шляпу и села на кровать, вытянув ноги, уронив руки на колени, неподвижно, словно остекленевшими глазами глядя перед собой.
Она позволила мужчине целовать себя, держать в объятиях и не испытывала никакого трепета и волнения!
– Ну так что же? Что тут плохого? Девушки все делают это, иначе они остаются за бортом, на них никто не обращает внимания.
Она вдруг вскочила на ноги, торопливо разделась, тряхнула головой, ловко отгоняя это новое для нее чувство стыда, и принялась умываться так старательно, словно желала смыть с себя все, что было с нею. Но тщетно. Горькое чувство презрения к себе не уходило. «Нет ничего плохого в том, – твердила она себе лихорадочно, – что она целовалась с человеком, который любит ее». Но унижение было в том, что это был человек, который не был любим ею!
– Но, Боже милостивый, как девушке знать, любит ли она? – спросила она себя с досадой, уже лежа в постели.
И ответ пришел в виде внезапной, мучительно острой мысли о Кенте.
– Да, но Кент – мужчина, – говорила себе Жуанита, – а Билли – мальчик. Кент не стал бы шептать девушке такие влюбленные слова, это было не в его духе, с ним все было иначе. К чему же сравнивать?
Билли молод, это, верно, первое его серьезное чувство. Все убеждало ее в этом. Он богат, у него положение в обществе, будущее.
Но Жуанита в этот первый вечер понимала, что никогда она не будет охотно отвечать на его поцелуи, никогда – желать, чтобы эти руки обнимали ее. Она будет только притворяться, играть роль отлично и охотно, чувствуя к нему искреннюю нежность и жалость и, может быть, обманывая себя саму.
Они продолжали встречаться. Три раза в неделю Билли ездил домой развлекать мать в се уединении с больным, порадовать отца своими успехами и интересом к делу, в котором он принимал теперь участие; остальные вечера он почти всегда проводил с Жуанитой. Она замечала, что он как будто за этот год стал старше, серьезнее. Но он оставался все тем же большим мальчиком, жизнерадостным, добродушным, стремительным и ограниченным.
Ее совесть немного тревожило то, что он платил за нее повсюду, возил в автомобиле, что он обожал ее и баловал безмерно, – и однажды она сказала ему это.
– Ах вы, злючка, вы ничего не придумали сказать лучше?
И он прижался лицом к ее белой шее, жадно целуя ее.
– Билли, вы хотите, чтобы я выпрыгнула из автомобиля?
– О, нет!
– Так будьте пай-мальчиком! Так невозможно разговаривать! Я не могу думать, когда вы целуете даже кончики моих пальцев, потому что… у меня, должно быть, мозг в кончиках пальцев!
Она этими минутами платила за ту радость, что Билли внес в ее существование. Вечера за чаем, катания в автомобиле, длинные веселые воскресные прогулки по набережным или в парках.
Билли умел всегда найти случай для «глупостей», как мысленно называла это Жуанита. Не успеешь оглянуться, как его рука – вокруг ее талии, его дыхание на ее щеке и снова это стыдливое и умоляющее бормотание:
– Ты меня любишь, детка? Любишь своего мальчика, Нита?
Она незаметно изменила свое отношение к нему. Он, действительно, любил ее. Девушка, работающая в «Мэйфер», не могла отвергнуть Билли Чэттертона. Другого такого случая ей не представится в жизни.
Год назад Жуанита могла бы отвернуться от него. Но с тех пор она наслушалась от девушек рассказов на тему о глупости и жестокости мужчин. И у нее был свой собственный опыт, ведь они могли оказаться такими жестокими, как Кент! К тому же, очень немногие из них имели столько денег, сколько Билли.
А деньги – сила: туфли, обеды, плата за проезд, когда человек устал, – все это важные вещи. Когда какой-нибудь жилец уезжал, не заплатив мисс Дюваль три доллара и шестьдесят пять центов, мисс Дюваль плакала и выходила к завтраку с покрасневшими глазами. Если какой-нибудь несчастный пытался улизнуть из дешевого ресторана, так как ему нечем было уплатить за обед, за ним гнались, громко крича обидные вещи.
Никто никогда не посмел бы кричать вслед Билли Чэттертону. Его глаза никогда не покраснеют из-за трех долларов шестидесяти пяти центов. Вид его большой руки, открывающей бумажник, извлекающей из него ассигнацию за ассигнацией, имел в себе что-то притягивающее для Жуаниты.
И она понемногу пристрастилась к роскоши, которой он окружил ее. Когда она возвращалась после чаепития с Билли в Фэйрмонте, грязные улицы, затхлые коридоры и жалкие трапезы у мисс Дюваль раздражали, оскорбляли ее.
В большом отеле у них с Билли был свой постоянный стол у самого окна. Нежная музыка звучала в напоенном ароматом цветов воздухе. За окном, внизу, проплывали пароходы, оставляя белый след на свинцовой поверхности залива. В сизом зимнем небе развертывался малиновый стяг заката; окна расположенного на острове напротив тюремного замка сердито отбрасывали его на запад. В гавани все кипело жизнью. Между Пауэль-стрит и пристанью, на восточном склоне самого высокого из холмов, розовые, золотые и жемчужные краски Китайского города пылали под крестом колокольни «Санта-Мария».
Жуанита любила все это – музыку, тепло, чай, чудную меняющуюся панораму из окна. Все – кроме «глупостей» Билли.
– Что, хорошо, моя маленькая сибаритка?
– Билли, пожалуйста, я не люблю этих прозвищ!
– Не любите… гм! А вот, хотел бы я знать, любите ли вы того человека, с которым пьете сейчас чай?
– Да вы же знаете!..
– Нет, я хочу услышать еще!
Ей хотелось сказать правду: «Я вас очень люблю, Билли, и благодарна за все то чудесное, что вы доставляете мне. Но я ненавижу, ненавижу вечное нашептывание и хватание за руки».
Но это было бы бесполезно. Единственным средством покончить с этим было совсем прекратить встречи с Билли. Он становился все настойчивее, требовал ответов, постоянных подтверждений, что она его любит.
Но ведь кроме этой одной неприятной стороны, все было так хорошо. И он был просто очарователен, отчего же было не любить его? Жуанита сердилась на себя за свою «слабость». Она решала философски, что за все в жизни надо расплачиваться, и за дружбу Билли она должна платить уступчивостью, коротенькими любовными записочками, говорившими в тысячу раз больше, чем она чувствовала, кокетством за чайным столом, наконец, предоставлением в его распоряжение своих рук и губ всегда, когда он имел желание целовать их.
К тому же, никто не узнает. Он скрыл даже от матери, что нашел Жуаниту. Это было единственное условие, поставленное Жуанитой и, конечно, принятое Билли без колебаний.
– Одно только, Нита, нехорошо: если нас увидят вместе, люди подумают, что я с дурными намерениями скрываю это.
– Ну, это меня ни капельки не трогает. Пусть себе думают, что хотят!
– Ага, вы мне верите? Милая!…
– Верю ли я вам, Господи! – Румянец залил ее щеки. – Я и сама, впрочем, сумею уберечь себя, – добавила она со смехом.
Это была правда. Девушка, которая не влюблена, способна всегда уберечь себя.
Недели шли за неделями, и, по мере того, как их отношения все более определялись, Жуанита становилась все раздражительнее, говоря себе порой, что для нее, пожалуй, было бы облегчением заставить Билли предложить ей нечто менее лестное, чем брак с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32