Милан тяжело поднимается. С сожалением смотрит на пустой стакан. Его пошатывает. Держась за переборку, тяжело вываливается в коридор. Мишель тут же переключает климатизатор в режим максимального проветривания.
— Ты простудишься, — пытаюсь я ее образумить. Ежусь от пронизывающих струй.
— Ничего, потерплю, — отвечает она, вставая. — Лишь бы запах этого навоза выветрить поскорее.
— Он не навоз. Он офицер, хоть и бывший.
— Офицер, чтоб ты знал, это не название. Не этикетка, — глядя на меня, неожиданно жестко заявляет Мишель. — Это состояние души. Только наличие погон не делает человека офицером. Можно носить их, и все равно оставаться просто человеком в форме. Ты можешь испытывать к Милану какие-то дружеские чувства. Я — нет. Он не офицер. И никогда не был им. Все, что присуще военной касте, у него наносное. И слетает с него в момент. Извини уж. Вовсе не об этом хотела с тобой говорить.
— Да ладно тебе. Когда ты извиняешься, хочется спрятаться. Чувствую себя, как бревном получил.
— Извини, — уже более мягко повторяет Мишель. Льдинки в ее глазах исчезают. Она кладет мне руку на плечо. Тепло ее ладони, кажется, прожигает ткань комбинезона.
— Ты ведь не знаешь, что тут творилось, когда я прилетела, — говорит она.
— Откуда бы? Может, расскажешь?
— Как письма от тебя перестали приходить, так я и собралась. Сначала навестила кое-кого на Йорке. Потом получила необходимые полномочия от “Криэйшн корп”, дождалась это ваше корыто, “Либерти”, и сюда. Больше сюда не летает ничего. А тут про тебя уже забыли. Такой вертеп меня встретил... Пока куче полутрезвых похотливых мужланов по очереди объясняла, кто я и зачем, пока нашла твоего Милана, пьяного как всегда, пока не втолковала ему, чего хочу — едва с ума не сошла. Он на меня как на дурочку смотрел. Даже за девку принял. У меня несколько своих людей в местной охране. Пришлось запереть его, пока не протрезвеет. А потом я долго доказывала ему, что не исчезну из этого летучего бардака, пока все, что надо для твоего поиска не сделаю. Грозила увольнением и судом от имени руководства компании. А он, сволочь такая, убеждал меня, что ты мертв давно. Вещи твои искать заставила.
— А потом?
— А потом заставила его ежедневно выделять по одному пилоту для патрулирования района, где ты шлепнулся. И запускать этот, как его, модуль для поиска.
— Поисковый модуль, — поправляю я машинально.
— Да какая разница? В общем, через неделю твой сигнал засекли. Отправили пилота, но он ничего не нашел. И еще через несколько дней, наконец, обнаружили тебя. Этот алкоголик сам лететь за тобой вызвался. Остальное ты знаешь.
— Он считал себя обязанным, — тихо говорю я. — Я его однажды вытащил.
— Так-то оно так. Только лучше бы тебя забрал более подготовленный пилот. А не человек, который за час до полета прошел процедуру удаления алкоголя из крови. Ты в курсе, что его самолет отказывался ему подчиняться? Реакция отторжения или что-то такое. Я в ваших терминах не очень. Пока он не вернулся, места себе не находила.
— Выходит, это ты меня вытащила?
— Выходит, что так, — улыбается она.
— Ты бросила все свои дела и начала заниматься каким-то отставным пилотом?
— Ты мой друг, — просто отвечает она. — Однажды ты доказал мне, что готов ради меня на все. Кем же я буду, если не помогу тебе выбраться?
— Ты всех друзей так выручаешь? — спрашиваю я, краснея.
— У меня еще были причины. Веские. Давай закончим об этом, хорошо? Ты здесь и ты жив. Это главное.
Вот черт! Слова все куда-то подевались. Как ей передать, что я чувствую? Триста двадцатый силится подсказать что-то.
— Мишель... — я зачем-то сглатываю. — Мишель, я не знаю, что тебе сказать...
— Т-с-с, — она легонько прижимает пальчик к моим губам. Улыбается. — Лучше помолчим. Пока ты лишнего не наговорил.
— Конечно, — говорю я.
Чувство, которое толкнуло нас в объятия друг другу у трапа, куда-то испарилось. Не хватает какого-то толчка, чтобы встать и обняться по-настоящему. Да и она в себя пришла. Старательно держит дистанцию.
— Скоро прилетает “Либерти”, — тихо говорит она.
— Здорово, — отвечаю.
— Ты улетишь со мной?
— Наверное.
— Почему не “да”?
Откуда мне знать? Она как привидение. Появляется и сразу исчезает. А я остаюсь. И не могу себе простить, что она не рядом. Это здорово неприятно, чувствовать, что нельзя к ней прикоснуться. Что у нее есть какие-то свои дела. Муж, наконец. Поэтому я просто пожимаю плечами.
— А если я скажу, что мне нужна помощь?
— Помощь? От меня? — удивляюсь я. — Тогда — без вопросов. Полечу. Расскажешь мне, в чем проблема?
— Позже. Когда прилетим. Это имперская планета. Зеленый Шар. Очень комфортная, тебе понравится.
— Почему не Рур? Ты же вроде бы там живешь?
— Есть причины, — неохотно говорит она. — А ты куда собирался?
— Вообще-то на Кришнагири.
— Если ты о своей посылке, то есть тысяча способов ее передать.
— Да нет. Просто, я собирался туда, чтобы...
— А, ты об этом... — Она скучнеет. И как-то неуловимо твердеет внутри. И я понимаю, что только что обидел ее. Только не знаю, чем именно. Я только хотел сказать, что обещал своему другу искать вместе с ним “черные слезы”. И что стану богатым. И тогда мне будет нетрудно видеться с ней.
Мишель закусывает губу. Кивает.
— Ах да, я и забыла, — говорит преувеличенно ровным голосом.
— О чем ты забыла? Я только хотел тебе сказать...
— Юджин, — прерывает она. — Я все помню. Ты мне рассказывал. Я не думала, что это так важно для тебя.
— Достаточно важно.
Мой желудок начинает громко протестовать от голода. Так громко, что она слышит.
— Прости меня. Ты же голоден. Пойдем в бар, съедим чего-нибудь?
— Хорошо, — убито соглашаюсь я. И плетусь рядом, не решаясь взять ее за руку. И гадаю, что я не так сказал? Все же я действительно идиот. Вечно ляпну что-то этакое, от чего нормальные люди или смеются или бегут от меня, как ошпаренные.
— Кажется, ты прав, — задумчиво соглашается Триста двадцатый. И еще добавляет: — Еще мне кажется, что я становлюсь идиотом вместе с тобой, чувак.
— Нахватался словечек.
— Мне нравится. Емкое определение. Означает приязнь к человеку, к которому обращаешься.
— Ты изменился, дружище.
— Я знаю. Мне нравится меняться.
Глава 4
Старые друзья
— Давай пройдемся по кораблю? — предлагаю я после обеда. — Познакомлю тебя с друзьями. Они нормальные, клянусь! Не те, что ты видела, — добавляю, заметив ее недоверчивый взгляд.
Она соглашается только из вежливости. Все равно тут делать больше нечего.
— Пойдем в машинное. Там Кен должен быть. И Пятница. Они меня от крыс спасли.
— От крыс? — поспевая за мной, удивляется она. — Как это?
— Ну, меня за неподчинение приказу в Восьмой ангар сунули. Он законсервирован. Это место тут такое, вроде гауптвахты.
— И что дальше?
— Ну, а там крысы. Огромные такие. Чуть не сожрали меня. У меня до сих пор все ноги в шрамах. Кен меня спас. Он там жил очень долго. Его за самогон наказали.
— А что такое самогон?
И я, стараясь пропускать самые откровенные сцены, рассказываю ей про Петра Крамера. Про спасение Милана. Про бой с охраной. И про сражение с крысами. Не говорю только про Триста двадцатого. Иначе она окончательно от меня отвернется. Кому нужен друг-мутант? Получеловек-полумашина. Рассказываю про Кена. И про умного Пятницу. Про то, как ходил в шубе из крысиных шкур. И как Кена потом в машинном отыскал. В общем, столько всего понарассказывал, что нормальному человеку в это трудно поверить. Вот и Мишель так же. Думает, что я преувеличиваю. Вижу по ее глазам. Тогда я останавливаюсь и расстегиваю липучки на голени. Демонстрирую ногу в шрамах.
— Как же ты выдержал? — спрашивает она. Вот черт. Не хватало, чтобы она меня жалеть начала.
Смеюсь.
— Как обычно. С трудом.
Она только качает головой.
— Иногда я чувствую себя очень глупой. Столько ненужной жестокости. Не могу понять, неужели нельзя без этого обойтись? Вы, наверное, друг другу таким образом мужественность демонстрируете, да?
— Прости, но ты говоришь глупости.
И удивленная улыбка в ответ.
— Ты очень изменился.
— Только бы тебе эти изменения не мешали, — отвечаю я и прикидываю, что она подумает, если узнает хотя бы о сотой доле моих приключений. На мгновение я снова представляю себя там, внизу. В пилотском отсеке флаера, дергающегося от порывов штормового ветра. Запах крови и смерти щекочет нос. Месиво танцующих на полу мертвых тел. Удивленные глаза мальчишки-офицера, рассматривающие кончик ножа, торчащего у него из груди. Бородачи, вцепившиеся в страховочные сетки по бортам, блюющие себе под ноги, не в силах разжать пальцы. Ощущение леденящего ужаса от того, что я сотворил собственными руками. Покаянная скороговорка Триста двадцатого внутри. Я встряхиваюсь, отгоняя неприятное видение.
— Что-то не так?
— Все хорошо, — вру я. — Скоро придем. Вот в этот лифт, и мы на месте.
Слава Богу, я быстро нахожу Кена среди переплетений трубопроводов и силовых щитов. По запаху сивухи. Сгорбленная спина. Волосы лезут из-под кепи спутанными сосульками. Замасленный комбез. Стоптанные одноразовые рабочие башмаки, которые он, как всегда, носит не снимая по многу дней. Рядом с разобранным кожухом какого-то механизма, из которого торчат перемигивающиеся световоды, стоит мягкий прозрачный стакан и большая фляга. Кусок недоеденного пищевого брикета из армейского полевого рациона валяется тут же. Те же неспешные и удивительно плавные движения, что поразили меня там, в Восьмом ангаре. Кен, не глядя, ухватывает жало универсального диагноста. Сует голову под кожух. Тоненький прорезиненный кабель змеится за его рукой. Пятница, как всегда, охраняет тылы. Я встречаюсь с ним взглядом и киваю в ответ на молчаливый вопрос. Большущая крыса-мутант, размером с небольшую собаку, важно садится на задние лапы.
Я смотрю ей в глаза.
— Ну, что, явился, чувак? Кто это с тобой?
— Свои. Как Кен?
— Чего ему будет. Нормально.
— А сам?
— Кормят сносно. Жить можно. И тепло.
— О Господи! — сдавленно произносит Мишель, вцепляясь мне в локоть и прерывая наш молчаливый диалог. — Что это?
Я успокаивающе глажу ее по руке.
— Не бойся. Это друг.
— Кого там принесло, Пятница? — бурчит Кен, снова влезая в блестящее нутро по локоть.
— Кто-кто. Свои, старый ты алкоголик, — и, улыбаясь, наблюдаю, как Кен молниеносно разворачивается к нам. Облако перегара накрывает нас не хуже боевого отравляющего вещества. Быстрый взгляд, молниеносная оценка ситуации. Кен все тот же. Смертельно опасный хищник, пофигист и неисправимый пьяница. Все в одном букете. У меня слезятся глаза. Невольно смаргиваю. Бедная Мишель.
— Вот черт! — говорит он, и мы крепко обнимаемся. — Ожил, значит? А говорили, накрылся...
— Это Мишель. Она меня вытащила, — церемонно представляю я свою спутницу.
Как ни удивительно, Мишель не морщит нос, хотя я и представляю, каково ей. И чувства брезгливости в ней нет, как я боялся. Когда Кен рядом, даже у привычных ко всему технарей физиономии перекашивает. Не то, что у таких рафинированных дамочек. Она смело подает Кену руку.
— Очень приятно, Кен, — улыбка ее способна расплавить все предохранители в ближайших окрестностях.
— И мне, мэм, — серьезно говорит старый выпивоха, откровенно разглядывая ее прищуренными глазами.
— Для вас — просто Мишель.
— Заметано, — кивает он. — Вот незадача. Стакан у меня один.
— Ничего, мы по очереди, — смеется она.
— Эх, чувак, вот во всем тебе везет. Это ж надо, такую мамзель оторвал! — восхищенно щелкает пальцами Кен. — Пробуйте, Мишель. Такой выпивки вам нигде не нальют. Собственное производство.
И подает ей стаканчик с мутной жидкостью. Мишель растерянно оглядывается на меня. Я киваю утвердительно. Она набирает воздуха и делает отчаянный глоток. Открыв рот, судорожно пытается вдохнуть.
— Хороша водица? — улыбается Кен. Протягивает тот самый недоеденный пищевой брикет. Мишель, не глядя, отхватывает здоровенный кусок и яростно жует. Щеки ее рдеют румянцем.
— Теперь ты, везунчик.
Жидкий огонь вливается в меня. С хрипом протолкнув в себя воздух, я, так же как и Мишель, закусываю, не чувствуя вкуса.
— Эх, молодежь, — насмешливо улыбается Кен. Выпивает залпом. Нюхает рукав вместо закуски. — За тебя, везунчик.
Потом я даю вежливо ожидающему Пятнице кусочек мяса, что захватил с собой в баре. Крыс с достоинством разворачивает подарок, берет его передними лапами и аккуратно сгрызает к восторгу Мишель.
— Он не заразный? — спрашивает она.
— Что вы, Мишель. Он моется чаще, чем я.
— Можно, я его тоже угощу?
— Запросто, — и тычет пальцем в баронессу: — Пятница, это — друг.
Крыс внимательно смотрит на Мишель. Та отщипывает кусочек от брикета. Протягивает. Пятница вновь поднимается на задние лапы. Берет кусочек из ее ладони. Продолжая сидеть по-человечески, аккуратно заталкивает вкусность в пасть.
— Просто как человек! — не может поверить Мишель.
— Он только говорить не умеет. А так — член команды. Вечером ему на вахту. Дежурит на камбузе. Непрошенных гостей гоняет.
— Гостей?
— Таких же, как он. С хвостами, — поясняет Кен. — Еще по стаканчику, мэм?
— А что, — храбрится моя спасительница, — Можно.
И мы снова пьем то ли серную кислоту, то ли горючее для ракет, если судить по вкусу. Чего я никак не пойму, так это почему чертова огненная вода до сих пор фляжку и стакан насквозь не проела. Скоро и я, и Мишель с непривычки становимся красными. Языки наши заплетаются, когда мы пытаемся рассказать что-то смешное, перебивая друг друга и не замечая этого. А Кену ничего. Свеж, как огурчик. Улыбается, на нас глядючи. Подмигивает весело. И как ему удается эту ядерную смесь переваривать?
— Произвожу фильтрацию крови. Удаление из организма вредных химических веществ, — ворчливый голос Триста двадцатого звучит внутри, когда мы втроем, смеясь, топаем навестить техников в моем ангаре. Пятница важно шествует в арьергарде. Встречные оглядываются нам вслед. Кен во весь голос рассказывает, как познакомился со мной в Восьмом. Как я брызгал на палубу своей кровью и грыз нападавших крыс зубами.
1 2 3 4 5 6 7 8