Потом перестали ржать. Сбить змея оказалось исключительно трудно, и при самом ураганном огне редко когда один-два падали или, оторвавшись, улетали по ветру. А их порой было в небе сотни полторы.
Бомбочки поднимались к ним по леерам, влекомые парашютиками. Потом отцеплялись.
За утро на замок падало полторы-две тысячи маленьких трехсотграммовых бомб. И — снимали, снимали, снимали свою жатву.
Неделю назад полковник приказал не стрелять по змеям — слишком огромен оказался бесполезный расход патронов. Запас которых велик, но конечен.
Если бы были минометы… накрыть лощину, где укрываются пилоты и бомбардиры, — и ага. Но минометов не было.
Много чего не было. Надежной связи, например.
Или — понимания происходящего…
Потом, сказал он себе.
Появились первые змеи — пока еще далеко и невысоко, мотаемые из стороны в сторону завихрениями воздуха. Издевательски раскрашенные в яркие цвета.
Тем временем по гребню стены побежали сержанты — проверить, приободрить, дать подзатыльник при надобности. Два километра стены, шестьдесят два ствола. Пулеметчики, гранатометчики попарно в башнях и бастионах, так что простые стрелки — один на каждые пятьдесят метров.
И сорок семь гвардейцев герцога плюс сам герцог — в подвижном резерве. Если — а вернее, когда — чапы переберутся через стену…
Отобьемся.
Уж сегодня-то точно отобьемся.
Он был почему-то абсолютно в этом уверен.
Глава третья
Большой Лос-Анджелес, штат Калифорния,
Западно-Американская Конфедерация.
26. 07. 2015, 01 час 40 минут
Жизнь всегда делится на две неравные части: до и после. До замужества и после. До выпускного и после. До встречи и после…
И хорошо тем, у кого «после» лучше, чем «до».
Начал накрапывать дождь. До дождя и после, иронически подумала она. До дождя было лучше. В смысле — лучше видно. А сейчас… Она приникла к прицелу. Нет, терпимо.
Получается, дождь не в счет.
…А ещё бывает — до предательства и после.
И еще бывает — когда предают тебя и когда предаешь ты. И тут уже не разобраться, что противнее. Нет, хуже: омерзительнее.
Несовместимее с жизнью.
Которая все равно делится этим на две неравные части…
Мокрый ручеек подобрался под живот. Оказалось приятно. Может быть, соберется лужа. Провести последний час своей жизни в теплой луже. Значит ли это — вернуться к истокам?
А если к истокам, то к каким именно: к собственному младенчеству или к тем зеленым тварям, которые первыми выбрались на сушу, ковыляя на плавниках, медленно превращавшихся в лапы?
Впрочем, черт его знает, как оно там на самом деле было. Но наверняка не так, как написано в учебниках. Потому что те, кто писал учебники, тоже что-то для себя выгадывали.
Или что-то скрывали — заваливая ворохами слов прорехи в смыслах…
Дверь открылась, и Юлька (или Рита? — она порой переставала различать, где из них кто) напряглась. Указательный палец медленно лег на спусковой крючок, большой — коснулся рубчатой пуговки предохранителя. Но из двери вышла маленькая девочка с цветком в горшке и встала на ступеньках, держа цветок на вытянутых руках. С крыши лились струйки, от них листья дрожали и подпрыгивали.
Уходи, попросила Юлька. Пожалуйста, уходи.
И девочка услышала. Поставила горшок так, чтобы на него попадал дождь, и вернулась в дом.
Прошлый раз сорвалось именно из-за таких вот девочек — он вышел в окружении детей, и Юлька не решилась выстрелить.
Потом она никак не могла простить себе этой мгновенной тошнотной слабости.
Она сняла руку с потертой пистолетной рукоятки своего «Зауэра-202» и несколько раз сжала и разжала пальцы. Крепко зажмурилась — до мерцающих пятен в глазах. Напрягла и расслабила спину.
Все. Перерыв окончен.
На вахтах было точно так же: короткий, в три секунды, перерывчик, а потом снова десять минут полнейшего внимания, неподвижности, сосредоточенности. Только сидеть было удобнее. И не так жарко: легкая летняя форма, беззвучные кондиционеры, кофе и сок под левой рукой… и только изредка кто-то тихо стонет — когда на орбите, задетый кораблем — и куда чаще своим, нежели чужим, — лопается «колокольчик», на который настроена девочка-сенс. Это больно и это страшно, это как будто из тебя что-то мгновенно пропадает… а потом смиряешься с мыслью, что так и должно быть.
А так быть не должно.
И говорят, этого уже нет — в смысле, на Флоте. Теперь там специальные разведывательные корабли с локаторами, которые обшаривают пространство. Хотя на самом деле такого быть просто не может. Наверняка немножко таких кораблей есть, но их не могли, никак не могли выпустить сразу достаточно, сразу настолько много, чтобы заменить всю огромную армию девочек-сенсов, Юлька это точно знала, она хорошо училась в Школе, и главное, чему ее научили, — это критически оценивать информацию.
Значит, и здесь врут. И здесь что-то пытаются скрыть…
Краем левого глаза она уловила движение. Грузовой глайдер. Ночная развозка продуктов — в квартале три магазинчика, торгующих круглосуточно, и зальчик, где крутят киноиды (здесь эти зальчики зовут фоксмалдерами) и где очень приятный бар с молочными коктейлями, туда ее несколько раз водил Пол. Фоксмалдер тоже круглосуточный. Интересно, что там сейчас крутят?.. Последняя лента, которую она видела, — это «Крысолов» со старым Малькольмом Макдауэллом, соседом Юлькиных (или все же Ритиных?) «парентс-оф-лав», родителей Пола. Когда-то актерам такого уровня платили огромные деньги, они жили в особняках и чуть ли не дворцах. Потом многие из них почти разорились. Малькольм раньше других продал свой особняк и купил небольшой домик в Анахайме. Так он оказался в соседях. В ленте он играл летчика-пенсионера, которого богатые калифорнийцы упросили вывезти их шестилетнего сына из Бостона на родину, в Лос-Анджелес, а если всерьез разразится война — то в Мексику. Как раз шла большая смута две тысячи шестого года. По дороге к этой парочке при разных обстоятельствах присоединяются все новые и новые ребятишки, происходит множество драматических происшествий, в которых старик показывает себя героем, и в конце даже главный злодей, техасский рейнджер, уже загнавший нелегальных мигрантов в ловушку, ставит условие: отпущу, если возьмете с собой мою внучку. В финале маленькую битком набитую ребятишками «Сессну» чуть не сбивают свои же, но раненый старик сажает ее на 10-е шоссе и подруливает прямо к больнице…
Все тогда плакали, и Юлька тоже.
Она сердито сморгнула, а когда открыла глаза, то дверь была уже открыта, и на площадку вышел он — марцал Ургон. Без пресловутого марцальского берета и без полувоенной формы, а так, как ходил всегда: в простом льняном мешковатом костюме. Задержался на секунду, протянул ладонь вперед. Потом открыл зонтик и шагнул под дождь.
Время пошло медленно. Страшно медленно.
Слева, приближаясь, накатывал грузовик. Через пару секунд он поравняется с лестницей, и за это время Ургон спустится с невысокого второго этажа, где он сейчас находится, на уровень тротуара, повернет налево и неторопливо двинется к стоянке машин. Тогда в него будет плохо стрелять: сначала неровная живая изгородь, потом кусок крыши, потом дерево. Потом машины. Поэтому выстрелить надо сейчас, когда он на лестнице…
Предохранитель — щелк.
Выбрать свободный ход крючка… готово. Перекрестие прицела на грудь, упреждение — четверть шага. Дыхание задержать…
Выстрела она не услышала — была только тугая отдача. «Зауэр» чуть подпрыгнул и лег обратно на бруствер.
Двести восемь метров, отделявших срез ствола от сердца мишени, утяжеленная пристрелочная пуля преодолела за четверть секунды.
То есть она летела, летела, летела — а тем временем нога марцала зацепила цветочный горшок, Ургон потерял равновесие, наклонился вперед, ловя одной рукой падающий цветок, а второй, в которой зажат зонтик, пытаясь удержаться за воздух — и пуля только пробороздила ему висок, снесла пол-уха и врезалась в чугунную решетку перил. Воспламенился пиросостав, яркая оранжевая вспышка на миг сделала все двуцветным…
Правая рука Юльки сама метнулась к рукояти затвора: открыть — дослать патрон…
Поздно. Она уже знала, что будет поздно, но все равно попыталась успеть прицелиться второй раз.
Чудом она сдержала выстрел. Грузовик вкатился в поле зрения прицела — и, резко затормозив, развернулся немного боком. Еще бы миг — и пуля прошла бы сквозь кабину, от правого бокового стекла к левой дверце. За этой дверцей в позе дискобола замер Ургон, а перед дверцей сидел водитель, который уж точно был ни при чем…
Кто оказался сообразительнее — человек или марцал, — Юлька не разглядела. И даже не услышала, а догадалась, как открылась и хлопнула эта самая левая дверца, глайдер с подвывом взял с места и, виляя, ломчапся прочь, а на площадке перед лестницей остались только брошенный зонт и спасенный цветок в горшке.
И — неправдоподобно пусто и тихо было вокруг. Не выбегали зеваки, не собиралась толпа, не завывали полицейские сирены — все было совсем не так, как Юлька себе представляла. Из-за угла выехал темно-вишневый «плимут» и не очень быстро проехал мимо места несостоявшейся расправы. Он притормозил, но не остановился, и в прозрачном от дождя асфальте отразились малиновые стоп-сигналы.
А это означало, что жизнь ее не закончилась только что, а просто еще раз поделилась на две неравные части. И если все сделать правильно, то «после» может протянуться достаточно долго, чтобы исправить сегодняшнюю ошибку.
Юлька перекатилась на бок, разрядила оружие, аккуратно свинтила глушитель, сняла прицел, сложила приклад — и засунула винтовку в сумку с клюшками для гольфа. Думай, думай — холодно и ничего не пропуская, как учили в Школе… хотя там имели в виду совершенно другие предметы. Будем считать, что Ургон уже поднял тревогу. Это раз. Кто стрелял — он видеть не мог, и никто не мог, и бесполезно сгонять полицейских с сиренами и собаками… Нет, вычислить, откуда стреляли, легко, и через час здесь, в ее гнезде, будет не протолкнуться, и про собак они как раз могут подумать, что будет толк, — они ведь не знают, что собак Юлька тоже учла в своем раскладе. Здесь найдут черные и серые волоконца джинсовой ткани, а внизу, под обрывчиком — гильзу от такого же патрона, как у ее «зауэра», подобранную ею вчера на стрельбище. Пуля после удара о чугун и детонации пиросостава стала совершенно бесполезной для идентификации оружия, а гильза, как правило, вообще для него не служит… но тем не менее. Это два. Она учла практически все… значит, надо думать только о том, чего в раскладе не было: Ургон жив.
Да, и еще — грязное пятно на пузе. С прилипшими листиками и травинками. Ну, это ненадолго…
Так, ничто не забыто? Ах да. Она стянула с головы черные колготки с дырочками для глаз. Так бы и пошла…
Колготки в сумку, стреляную гильзу туда же. Вперед — на поиски подходящей лужи.
Пригибаясь, она проскользнула под ажурной оградой смотровой площадки, на которой стояли две беленькие скамеечки; оттуда открывался красивый вид на Фэйрмонт-бульвар и дальше — на пик Сьерра.
Дождь усиливался, и это повышало ее шансы смыться. В прямом и даже немного переносном смысле.
Дальше слева шла неухоженная живая изгородь, за которой стоял пустой дом. Кажется, он продавался уже не первый месяц. Справа — обычный забор из сетки, оплетенной плющом. В этом доме горел свет, но окна были плотно закрыты и занавешены. Такими они были всегда, сколько раз Юлька их видела.
Дойдя до угла, она остановилась. Не хватало наткнуться на любителя ночных прогулок под дождем — в этом чертовом городе, где почти не бывает прохожих! Нет, осторожность не повредит…
Пусто слева и пусто справа.
Она перебежала дорогу, продралась сквозь мокрые кусты и высокую траву, обильно оставляя свои следы на колючках, и заскользила по склону вниз, к крышам и ярким витринам. Вот и проход между двумя магазинчиками, оба уже не работают. В этом проходе она сняла куртку и джинсы, сунула их в пестрый яркий пластиковый пакет. Теперь на ней были белые шорты и синяя почти светящаяся в темноте шелковая майка.
Оживленная улица, ездят машины, играет где-то музыка… И опять — ни одного пешехода. Она не переставала этому изумляться.
Ладно, мне тут рядом, вон — наискосок…
Освещенная дверь полуподвала, семь ступенек вниз. Автоматическая прачечная.
Все машины свободны, горят зеленые огоньки. И сумка полотняная стоит в углу, где оставила. Так и знала, что никто не покусится: рваные слаксы, линялая майка да старые сандалии… нитяные перчатки…
Юлька быстро разделась догола и переоделась в это старье. Натянула перчатки. Быстро загрузила в одну машину сумку, кроссовки и темную джинсу, в которой лежала в засаде, в другую — трусики, шорты, майку. Установила режим «экспресс». Сунула в прорези по двухдолларовой монетке…
Тут ее попыталось заколотить, но она не позволила.
Скормила пакет утилизатору. Подождала, когда он прожует его, когда дзынькнет звоночек, и вытащила из щели новый пакет. Услышала целлулоидное «Спасибо!».
На пакете был изображен простой смайлик — двоеточие и скобка. Под ним девиз: «Спаси дерево — убей бобра!» Рисунки и надписи выскакивали в произвольном порядке, и их было в колоде много — до полусотни тех и других. Юлька решила, что смайлик — это добрый знак. Ей ещё повезет.
И дерево мы тоже спасем…
Через четверть часа машины отработали свое. Юлька затолкала отжатую, но все еще сырую джинсу в сумку, пустила туда струю освежителя «Си айс». Легкую одежду сложила в пакет. Постояла перед зеркалом, примерила улыбку. Вот так. И никак иначе…
Клюшки на плечо, сумки и пакет — в лапу. Пошли.
Дождя уже не было — и даже не верилось, что он был. Воздух стоял неподвижно и твердо, как черно-прозрачная стена. Такой воздух бывает только ночью, и это нужно пережить…
А мотороллер ждал за углом. Легкий и маломощный, до трех киловатт, а потому — никаких номеров и прав на вождение. Ключи вот здесь — в «пистончике» сумки для клюшек… в слишком узком «пистончике»…
Она возилась с ключами, когда из-за угла беззвучно, как в кошмаре, выплыл полицейский глайдер.
1 2 3 4 5 6 7