Санька не помнил, чье сегодня дежурство, но шоколадки любили все. И нельзя рисковать, что из-за какой-нибудь ерунды (вроде прыща на морде или покрасневших от недосыпа глаз) его гардемарин не допустят к зачету.
Сегодня из его ребятишек работали двое: за Анжелу он был спокоен, а вот Пашка его тревожил. Летал пацан хорошо, но нервно и, войдя в раж, начинал расходовать боезапас без удержу — если не сказать хуже. Последняя тренировка по учебной стрельбе прошла благополучно только потому, что перед самым началом Санька завел ученичка в каптерку и навешал плюх, приговаривая: «Не заводись, таракан! Мозгом думай!» Может, и сегодня навешать?..
Что было хорошо — оба его подопечных, как и он сам, не боялись радиационных поясов. Это был не слишком частый дар — и очень ценный. Большинство — пожалуй, девять из десяти — в Поясах летать не могли, что-то у них творилось то ли с визиблом, то ли с мозгами; ребята теряли ориентировку, видели всяческую чертовщину… Санька раньше пытался вытрясти из них, что там такое происходит, в Поясах, пока друг Толик по прозвищу Мохнатый не сказал ему:
«Не знаешь — и хорошо. Я бы тоже лучше не знал…» Мохнатый мог держаться в Поясах, но у него были седые виски.
Так что пару Анжела — Пашка ждало блестящее будущее. Они с ходу попадали в элиту — в «беспределыцики». В дивизии таких пилотов было пятеро, в Школе — один Санька. Полеты на предельных высотах, засады над местами предполагаемого выхода имперских кораблей из суба…
Санька свернул с шоссе на боковую дорогу и, притормозив перед шлагбаумом, посигналил.
Во множестве машин, разбегавшихся из Питера подобно тараканам, сидели перепуганные мужчины (рыхлые и мускулистые, лысые, лохматые и причесанные) и женщины (красивые, уродливые и никакие), — но только два пассажира «зайчика» вообще не думали о подступающем двадцать втором августа. Их не беспокоили брошенные без присмотра вещи, неизбежные по возвращении косые взгляды коллег и соседей, переживших Дни гардемарин в городе… Да и не собирались эти двое возвращаться так скоро. В трехстах километрах от города находился небольшой схрон, снабженный всем необходимым на несколько месяцев — затаиться, отлежаться, пропустить погоню «поверх себя». Нынешний тараканный исход подарил двум пассажирам «зайчика» благословенную возможность сняться с места, не привлекая к себе внимания, а это означало — шанс. Шанс, может быть, выжить.
У гардемарин было множество неписаных правил и всяческих примет. К примеру, выказывать волнение перед полетом считалось дурным тоном. Ботинки полагалось надевать соседские и лучше — летанные. Нельзя было оставлять недочитанные книги, незаконченные партии в го и «железку». Чертовски плохой приметой считался выигранный накануне спор (а пари, по традиции, ребятишки заключали на все, что возможно).
Ну и, конечно, в день вылета нельзя было не поскандалить с начальством. Начальство это знало и на скандалы шло более чем охотно…
Анжела и Пашка топтались у дверей медпункта в ожидании инструктора. Это тоже был незыблемый ритуал — медосмотр проходил только после благословения наставника. Смолянин вышел из-за угла, солидный и уверенный в себе.
— Ну что, кролики? Прыгаем?
— Кто прыгает, а мы летаем, — крутнув несуществующий ус, веско обронила Анжела.
— Ага. Ну, значит, соколы. Подставляйте хвостики… — хмыкнул Санька.
Гардемарины послушно развернулись. Инструктор плюнул на ладонь, вмазал каждому по увесистому шлепку и распахнул дверь в медпункт.
— Лидочка! — поманил он к себе медсестру. — Секретный пакет, получи и распишись.
— Ах, это вы, коварный… — томно шагнула к нему медсестра.
Гардемарины, обогнув целующуюся на пороге парочку, проскользнули внутрь. Тогда Санька отстранился от Лиды и аккуратно закрыл дверь.
Ждать надо было минут пять—семь. Может быть, десять. Санька прижался лопатками к стене, выравнивая спину, затем чуть наклонился вперед и застыл в мгновенном полутрансе. Конечно, будь он немножко умнее, ночью поспал бы. Но — не до сна было…
Из транса его вышибло почти тотчас. Остервеневший стартовый ревун долбанул в стекла, больно вдавил барабанные перепонки. Санька помотал головой и повернулся к окну.
Над летным полем неторопливо всплывал тяжелый сторожевой катер класса «Портос». Воздух дрожал и струился в антигравитационном луче, треугольное рифленое днище катера слегка покачивалось, бликуя. Зеркальные противолазерные блистеры на брюхе и фонарь кабины рассыпали по полю десятки солнечных зайчиков. Санька присмотрелся. Катер шел сеять «колокольчики». В подвесках, кроме объемистых желтых контейнеров, были зажаты лишь дежурные кассеты с «гремучками» — без них сторожевые катера летали только на ремзавод. С недавних пор всем кораблям было категорически запрещено выходить на орбиту без оружия. Даже учебным спаркам.
На двухстах метрах «Портос» завис, выпустил короткие крылья, медленно повернулся носом на север — и, издав характерный звук, в котором сплетались гудение, звяканье, свист и скрежет, резко сорвался с луча и по классической восходящей параболе ушел в выцветшее знойное небо. Некоторое время за ним держался инверсионный след, потом исчез.
Санька зажал нос и старательно продул заложенные уши. Его всегда удивляло, что полевые команды не обращают ни малейшего внимания на акустические удары.
На поле, ни на миг не сбившись, продолжалась обычная маета, деловитая и ленивая одновременно. Центром маеты был аварийно севший позавчера «Маниту» с Пасаденской базы. Ему здорово не повезло — лопнул гидроцилиндр управления по тангажу, и ребятишки намахались, как галерные рабы, пока буквально на руках доволокли свой достаточно тяжелый рыдван до чудом подвернувшегося Пулкова.
Санька был с теми, кто доставал их из кокпита и складывал на носилки; после того как корабль замер в конце посадочной полосы, у экипажа «Маниту» просто кончились все силы. Вчера за ними прислали самолет; на нем же привезли запчасти и нескольких инженеров. Санька жалел, что по-настоящему пообщаться с калифорнийцами так и не удалось — ребята, кажется, были неплохие…
Впрочем, откуда взяться плохим среди пилотов Оборонного флота? Среди тех, кто каждый день рискует собой, патрулируя ближний космос? И кто готов при необходимости собой пожертвовать?..
При встрече с имперскими линкорами у существующих земных кораблей просто не было шансов ни победить, ни уцелеть. Но самоубийственной атакой можно было заставить линкор отвернуть — или даже уйти.
Главное было — показать, что ты готов погибнуть для того лишь, чтобы нанести ему легкую царапину, булавочный укол. Но для того, чтобы показать это достаточно убедительно; обычно требовалось по-настоящему погибнуть.
Имперцы чаще всего не выдерживали такого натиска…
— Он так пристально смотрел, — сказала Маша, — что я даже испугалась. До сих пор руки трясутся.
— Брось, — мотнул головой, сбрасывая с глаз редкую, но длинную прядь, которой обычно маскировал лысину, Виктор, он же Клавдий. — Мальчишка. Позер.
— И все равно… Нас будто испытывают на выживаемость. Сколько мы ещё продержимся? Год? Три? Пятьдесят? Я устала, Вик. Главное, что ведь нет цели. Ты прекрасно знаешь, что мы уже давно ничем не управляем. Все катится по каким-то рельсам, по тросам, которые вон везде натянули… а нас нет. Все. Нас просто нет. Это даже не поражение. Это тотальная аннигиляция. Помнишь, была такая игрушка?
Виктор кивнул. Дорога была почти пустынна, но он вел машину очень собранно и на стороннее не отвлекался.
— Сейчас они почему-то вывозят Дальний Восток, — с тоской продолжала Маша. — Вне всякой очереди. А во Владике я же знаю — ни одного провала. Но их почему-то вывозят…
— Все ты знаешь, — пробурчал Вик. — Все тебе докладывают в первую очередь. Раньше, чем начальству…
— Но я же чувствую…
Маша знала, что ничего объяснять не нужно. Что Вик точно так же, как и она сама, знает о том, что никакая непосредственная опасность дальневосточникам не грозила и не грозит… они с ним видели по-разному — но видели, в сущности, одно и то же: что сеть зияет дырами, латание которых при самых благоприятных условиях займет не одно десятилетие. Что люди вымотаны, растерянны, давно утратили чувство цели и понимание перспектив… и что вся деятельность сети сведена, по сути, к самосохранению.
А теперь ещё — череда эвакуации, более или менее массовых, торопливых, беспорядочных, зачем-то замаскированных под изъятия… и иногда почему-то тянуло вспомнить древнее словечко «провокация»…
Вик свернул на боковую дорогу, и «зайчик» весело запрыгал по колдобинам. До схрона оставалось часа полтора.
— Усе у порядке, шеф! — пытаясь изобразить бас, отрапортовала Анжела.
Пашка, вывалившийся в коридор следом, весело подхихикнул:
— Шеф, а шеф? А сам-то как?
— Отставить дразнить шефа! — скомандовал Санька, выдохнул и двинулся к Лидочке, манящей его пальчиком с шоколадным ноготком.
В кабинете он привычно-быстро разделся до трусов и лег ничком на платформу универсального «диагноста». Потряхивание, темнота, жужжание, прикосновения — и мягкие, и неприятные игольчатые… Принципов работы «диагпоста» никто не знал и потому не умел его обманывать. Случалось, что прибор отбраковывал пилотов, внешне совершенно здоровых, — и пропускал то хиляков, то сопливых. А шоколад… Не только гардемарины славились своим суеверием.
На этот раз все обошлось. Традиционный прощальный поцелуй с Лидочкой чуть подзатянулся, но на это грех жаловаться. Правда, Юльке лучше не рассказывать. Она таких простых вещей могла и не понять.
«Молнию» у воротника Санька застегнул уже в коридоре, сгреб под мышки своих подопечных и зашагал по коридору в сторону Центра управления полетами. Гардемарины придушенно пищали, но не вырывались. Знали, что будет только хуже.
У дверей Центра он ссадил их под стеночку — там, дожидаясь своей участи, играли в «компьютерку» Заяц, Стойко и Васечка, гардемарины Мохнатого — Анатолия Север-нова, старого приятеля Саньки. Старого — они дружили уже года три, огромный по пилотским меркам срок.
— Там? — спросил Санька, указав на дверь большим пальцем.
Трое под стеночкой, не отвлекаясь от сложных подсчетов, синхронно кивнули.
— Он мне рубль должен. — И Санька повернул дверную ручку. Вслед ему неслось: «…у меня две тысячи четыреста фениксов, триста кентавров и три артефакта. У тебя сорок две тысячи багов и один артефакт. Бьемся? — Да. — Тогда я применяю синий артефакт…»
В просторном зале Центра шла обычная работа. Несколько офицеров-операторов со световыми указками в руках чертили по вогнутой карте Пулковского Сектора трассы кораблей; ничего особенного конфигурация группировки не обещала, и Санька про себя вздохнул одновременно и с разочарованием, и с облегчением. Частила морзянка: стартовавший недавно «Портос» рапортовал о начале «сева». В углу старший смены операторов, известный всем по прозвищу Главбух, вполголоса раздраконивал новичка. Справа, в полупрозрачной выгородке, топтался Мохнатый, а за столом перед ним сидели четверо: начальник школы седобородый адмирал Марков, его зам по учебной части каперанг Геловани флотский кадровик — фамилии Санька не помнил — и… И темноглазый белокурый красавец с четкими, словно вычерченными, чертами лица, высокий — даже сидя он возвышался над остальными на полголовы — и удивительно располагающий к себе… Марцал.
Санька заулыбался. Встретить перед полетом марцала было лучшей из примет. Она отменяла все плохие…
Мохнатый получил планшет с заданием, весело откозырял, развернулся и легким шагом двинулся на выход — попутно показав язык приятелю.
— Инструктор Смолянин за полетным заданием прибыл, — доложился Санька.
— Отлично, сынок, — прогудел адмирал. А зампоуч наклонился к уху кадровика и быстро зашептал, выразительно на Саньку поглядывая.
— Рад вас видеть, инструктор! Слышал о вас много хорошего…
Негромкий голос марцала был полон сдерживаемой жизненной силы. Санька непроизвольно вытянулся по стойке «смирно», но на физиономии его сама собой образовалась совершенно неуставная широченная улыбка.
К марцалам просто невозможно было относиться без восторга. В конце концов, они были единственными, кто пришел на помощь Земле, кто в первые дни вторжения, когда хроновики имперских линкоров вывели из строя всю земную оборонительную технику, приняли на себя главный удар… Санька помнил те ночи — все бежали из города, дворы и улицы опустели, а мать и прабабка махнули рукой и остались, и темными сентябрьско-октябрьскими вечерами они с Санькой сидели на балконе, а в небе творились яркие чудеса и рассыпались звезды.
Это дрались марцалы. Их небольшие легкие корабли сгорали десятками и сотнями — но имперцы дрогнули и попятились, как пятится огромный пес от разъяренной маленькой кошки. А когда линкоры и крейсера вернулись через несколько лет, Земля уже и сама смогла дать отпор…
— Рад стараться! — так же негромко отозвался Санька.
— Нравится вам нынешний выпуск? — спросил марцал.
— Конечно! Прекрасные ребята. Особенно Макс Малышев, Анжела Делло и Вад Крайчук. Летают, как боги. Лучше меня.
Марцал улыбнулся.
— Хорошо, мы обратим на них внимание. Сейчас как раз формируются экипажи для корветов «Паллада» и «Юнона». Кстати, как вы сами отнеслись бы к перспективе переменить место службы?
— Я готов служить там, где нужно, — твердо сказал Санька. — Там, где смогу принести максимум пользы человечеству.
— И максимум вреда его врагам, — кивнул марцал. — Что же, сейчас у вас полет, потом вы отдохнете… Поговорим вечером. Часов в десять вас устроит?
В десять Санька рассчитывал уже звонить в дверь Юлькиной квартиры и нетерпеливо прислушиваться к шагам за дверью…
— Так точно. В десять вечера. А… где? Здесь?
— Зачем здесь? Лучше в «Сайгоне». У вас ведь есть подруга? Приходите с подругой. А пока — успехов! Да, и будьте сегодня предельно внимательны. Не исключено, что имело место проникновение.
— В нашем секторе?
1 2 3 4 5 6 7