– Томмазино, – Джельсомино опустил глаза, – а тебе известно, как звали твоего отца?
Он сосредоточенно разглядывал узор на скатерти.
– Нет. Я только знаю, что он был белый. Я тоже почти белый, правда?
– Да, сынок. – Джельсомино не поднимал глаз. – Главное быть душой белым, то есть чистым. А кожа, она может быть хоть зеленой. Твой отец…
– Но я точно знаю, что он белый. У меня и черты лица совсем не такие, как у всех этих ниггеров. Мистер Хоффман даже не подозревает о том, что моя мать мулатка. Я сказал ему, что она умерла.
Джельсомино, наконец, осмелился взглянуть на юношу. И снова поразился его сходству с Франческо. Нет, ошибки быть не может – перед ним родной внук, в жилах которого течет славная кровь Грамито-Риччи.
– Он был итальянцем, как и я. Он был моим сыном. А ты – мой родной внук, – выпалил Джельсомино не переводя дыхания и, схватив бокал, стал пить пиво жадными глотками.
Казалось, юноша никак не прореагировал на это признание. Правда, он сидел спиной к свету и лицо его оставалось в тени. Да Джельсомино и не осмелился бы сейчас глядеть ему в лицо.
– Ты – мой дедушка, – сказал Томми. – Вот забавно. Сегодня же расскажу об этом мистеру Хоффману. А то он наверняка думает, будто я родился в больнице для бедных. Да я и сам сказал ему, что моя мать проститутка. – Томми весело шмыгнул носом. – Значит, ты – мой родной дедушка. А бабушка у меня есть? Я слышал, бабушки жарят вкусные пончики с кремом и персиковым джемом и обожают своих внуков.
– Гм, бабушка у тебя тоже есть. – Джельсомино замялся. – Понимаешь, Томмазино, ты свалился нам на голову так неожиданно, что Аделина, твоя бабушка, еще ничего толком не успела понять. У нее вообще с этим делом, – Джельсомино выразительно постучал себя костяшками пальцев по голове, – не совсем благополучно. Хотя она очень добрая женщина.
– Она что, ненормальная? – уточнил Томми. – Черт побери, еще не хватало, чтобы у меня оказалась ненормальная бабушка.
– Да нет, ты меня не так понял, приятель. – Джельсомино достал платок и стал сморкаться, обдумывая тем временем, как бы объяснить внуку, что Аделина не желает его видеть и в то же время не настроить парня против родной бабушки, которая, он был в этом уверен, рано или поздно сменит гнев на милость и заключит в свои объятия этого юного отпрыска их доброго и непутевого сына. – Как бы это тебе объяснить… Ей нужно поверить в то, что ты на самом деле ее родной внук. А для этого необходимо какое-то время.
– Это ее дело, – сказал Томми с задиристостью, свойственной его возрасту. Мне и так хорошо. Ты тоже можешь не верить. Собственно говоря, это еще нужно доказать, что я твой внук. Мало ли кто захочет называться моим дедушкой.
– Язычок тебе следовало бы немножко подрезать, Томмазино. – Джельсомино сделал вид, что сердится, на самом же деле на этого красавца парня с открытой улыбкой на лице цвета кофе, щедро разбавленного сливками, сердиться было просто невозможно. – Говоришь, доказать нужно? А это тебе не доказательство?
Он вынул из кармана бумажник. В его наружном отделении с окошком из прозрачной пластмассы была фотография: Мария, Франческо и маленькая Лиззи. На этой фотографии сын счастливо улыбался и выглядел совсем юным. Почти как Томми.
Джельсомино осторожно извлек фотографию и протянул юноше.
– Ха, я его помню. Да, да, это был он! – воскликнул Томми и беспокойно заерзал на стуле. – Ну да, он подходил ко мне и как-то странно на меня смотрел. А один раз… – Томми задумался и посерьезнел. – Один раз он принес мне игрушечный парусник. Я играл с ним на полу.
Потом… Да, потом на него наступил этот страшный шериф, и парусник… В глазах Томми стояли слезы.
– Ладно, Томмазино, не стоит вспоминать всякие грустные истории. Давай лучше поговорим о чем-нибудь веселом и приятном для души. Ты видишь эту девочку?
– Моя сестра, – уверенно сказал Томми. – А эта… красивая леди ее мама? Проклятье, да как отец мог спать с моей матерью – она ведь настоящая обезьяна, к тому же черножопая.
– Полегче, Томмазино. – Джельсомино вздохнул и засунул фотографию в бумажник. Если бы наш Франко не спал с… Лилой, не было бы на свете тебя, и мы бы сейчас не сидели с тобой за этим столом и не пили имбирное пиво. Я сам ругал Франко за то, что он изменял Марии. Помню, даже из дома выгнать хотел после того, как Лила заявилась к нам и устроила настоящий погром. Это из-за нее Мария травилась. Ну да, бедная девочка от горя лишилась своего великолепного голоса, и ее освистали на концерте в Палермо. Бабушка твоя не позволила выгнать Франко – он у нее в любимчиках ходил. Э-хе-хе…
– Он что, умер? – Безразличный тон Томми не удался.
– Франко разорвало на куски бомбой. Но он успел в последний момент прикрыть собой эту красивую синьору. Знаешь, Томмазино, мы, мужчины, подчас ведем себя как круглые дураки – таскаемся по всяким грязным притонам, вместо того чтобы наслаждаться жизнью в своем богатом дворце. Франко, могу поклясться своим здоровьем и всем, что нажил, Марию любил больше жизни.
– А эта… девочка теперь большая? – помолчав, спросил Томми.
– Лиззи? О, если она наденет туфли на высоких каблуках, то будет почти с тебя ростом. Тебе сколько лет-то?
– Восемнадцать недавно исполнилось. Я родился в День благодарения.
– Вот оно что… – Джельсомино опять достал свой платок, но, повертев в руках, засунул обратно. – Выходит, Франко связался с Лилой еще до того, как встретил Марию. И ты у них родился еще до их встречи. Сдается мне, Лила его все время шантажировала тобой, а он, дурачок, вместо того, чтобы рассказать все как есть Марии, молчал и наливался по вечерам джином. Мария добрая, она бы все поняла и простила. Еще бы и тебя взяла… – Он затряс головой, словно пытаясь отогнать непрошеные мысли. – Святая Мадонна, вразуми: что делать? Рад я внуку, с ума можно сойти от такой радости, но не знаю, какой он человек. Хочется, ой как хочется верить, что хороший и в нашу породу, а там кто его знает…
– Мистер Хоффман говорит, у меня добрая карма, – сказал Томми. – Вряд ли мистер Хоффман ошибается – слепые очень чувствительные люди.
– Мистер Хоффман? А кто такой этот мистер Хоффман? – Джельсомино внимательно смотрел на внука.
– Он долго жил в Африке. Он… он пустил меня к себе, хотя видел в первый раз. – Томми улыбнулся. – Нет, он меня, конечно же, не видел, а почувствовал мою карму. Честно говоря, я не знаю, что такое карма. А ты, дедушка?
– Это… это какие-то токи или волны, которые исходят от каждого из нас. – Джельсомино сам толком не знал, что это такое, но не мог же он ударить лицом в грязь перед внуком, тем более в их первую встречу.
– У тебя тогда тоже добрая карма. – Томми коснулся плеча Джельсомино. – Да-да. Это похоже на солнечное тепло. Правда! Есть люди-солнце, а есть ледяные… как их там… айсберги.
Джельсомино был окончательно покорен. Он готов был сию минуту посадить юношу в свой «фиат» и повезти к Лиззи, но опасался гнева Аделины. Внезапно в голове у него созрел план.
– Томмазино, а ты хотел бы увидеть свою сестру? – спросил он, перегнувшись через стол и глядя на юношу снизу вверх.
– Да, – неуверенно ответил тот. И тут же широко улыбнулся. – Это было бы замечательно, дедушка. Я всегда мечтал иметь младшую сестренку.
– Тогда посиди здесь, а я за ней смотаюсь. Я мигом! Идет?
Джельсомино бросился к выходу.
– Что это с ним? – спросил Сичилиано, подходя к столику. – Вообще-то он добрый старикашка, но иногда может сболтнуть такое…
– Он замечательный старик! – воскликнул Томми, вскакивая со стула. – Синьор Сичилиано, почему вы никогда не говорили мне о том, что у меня есть дедушка, бабушка и даже младшая сестренка? Почему мне никто никогда об этом не рассказывал? Да я… я был бы совсем другим, если бы знал об этом. Я думал, никому я в этом мире не нужен, а оказалось…
Ему не удалось сдержать слезы.
…Лиззи облачилась в одно из платьев Маши. Его когда-то привез из Дакара Франческо. Это был национальный костюм – длинное платье в талию из темно-зеленой в мелкий черный цветочек хлопковой материи с широкой юбкой и головной убор в виде тюрбана.
– Я похожа на африканскую женщину? – спросила Лиззи, садясь на переднее сиденье.
– Наверняка похожа. Только вот беда – я никогда не был в Африке и не видел их, – ответил Джельсомино. – Ну а те, что здесь расхаживают, черт знает на кого похожи – не то на попугаев, не то на этих мартышек из телесериалов. Ты у меня, Лиза, девочка что надо.
– А он… красивый?
– Томмазино? Пожалуй. Да ты сама скоро увидишь. Скорее, чем бабушка успеет нас хватиться. Скажем ей, что ездили смотреть на корабли, ладно?
– Ладно. – Лиззи вздохнула. – Ей самой очень скоро захочется на него взглянуть. Я знаю.
Томми поджидал их возле входа в ресторан. Он оторопел, увидев тоненькую высокую девушку в длинном платье с многочисленными фалдами и оборками. Она остановилась, едва ступив на мощенную плитками в зеленые ромбики и красные звездочки дорожку, и слегка приподняла рукой подол длинной юбки.
– Ты собралась на маскарад, сестренка? Томми ухмылялся во весь рот.
Лиззи молча повернулась и направилась к машине.
– Эй, куда ты? – В мгновение ока он очутился рядом с ней. – Я пошутил. Я, наверное, всегда так неумело шучу. Не обижайся.
Она внимательно посмотрела в его большие темные глаза. В их загадочной глубине вспыхивали веселые искорки.
– Все в порядке. Я забыла, что у дылд мозги не поспевают за ростом. Ничего, годика через два, может, и догонят.
Томми расхохотался, и они обнялись.
ЛУИЗА МАКЛЕРОЙ ВЫХОДИТ НА ТРОПУ МЕСТИ
Луиза Маклерой не находила себе места с тех самых пор, как эта мерзавка Сьюзен Тэлбот обвела их вокруг пальца, сумев повернуть все таким образом, что Синтия при разводе осталась ни с чем. Вдобавок ко всему пресса вылила на их семью целые бочки грязи и только на ее бедную малышку взвалила вину за то, что ребенок родился неполноценным.
И она, Луиза, ничего не могла поделать – ведь ее собственный сын Мейсон был замешан в этом грязном деле со смертью Гарнье. Этот дебил Хью Крауфорд от страха намочил штаны и показал на суде, что Синтия Маклерой, в замужестве Конуэй, была в течение месяца с лишним любовницей Арчибальда Гарнье. И даже сумел назвать даты их свиданий.
Все сошлось одно к одному. Врачи свидетельствовали, что ребенок родился вполне доношенным. Более того, его группа крови и все остальные показатели совпали с показателями Арчибальда Гарнье.
Луиза не могла забыть улыбку Сьюзен Тэлбот, которая подошла к ней после вынесения вердикта, полностью лишавшего Синтию каких-либо притязаний на деньги Конуэев.
– Поздравляю тебя с внуком, Луиза, – во всеуслышание заявила она и, кивнув в сторону Бернарда, добавила: – А этот тип оказался никудышним отцом – не смог починить бракованное изделие Гарнье.
Сьюзен взяла Бернарда под руку и победоносно проследовала к выходу.
Синтию пришлось поместить в частную клинику в Австрии – после рождения ребенка она стала пить и колоться, в результате чего опустилась до такой степени, что могла по нескольку дней не мыться, не менять нижнего белья и не чистить зубы.
И вообще фортуна повернулась к Маклероям своим отнюдь не самым симпатичным местом с тех пор, как за них взялась эта стерва. Начать с того, что акции нефтяной компании в Техасе, в которые муж вбухал чуть ли не весь свободный капитал, резко упали в цене, и компания прекратила свое существование. В тот же злополучный год Мейсон, возвращаясь здорово навеселе с какой-то вечеринки, сбил старика-негра, переходившего дорогу в неположенном месте. Старик умер от страха – травмы, полученные при падении, оказались незначительными. Однако процент алкоголя в крови Мейсона превысил все допустимые для штата Джорджия нормы, и суд оштрафовал его на кругленькую сумму в сто тысяч долларов. К тому же пришлось выплатить компенсацию семейству старика.
Но и это еще не все. Если бы не эта гадина Сьюзен, Луиза ни за что бы не связалась с Алленом Хилпатриком, этим юристом-дилетантом, зато большим профессионалом по части секса. Он вел на начальной стадии это и без того крайне запутанное дело и запутал все еще больше, решив съездить в Нью-Орлеан к родителям этого Гарнье. Луиза, разумеется, вызвалась сопровождать. Она вымоталась за последние месяцы и вообще чувствовала себя не в форме, а этот молодой – на два года старше Мейсона – красавец-юрист всегда говорил ей столько комплиментов и так выразительно жал локоть… Они стали любовниками, превратив деловую поездку в своеобразный медовый месяц. Луиза потом долго краснела, вспоминая, что они вытворяли в том бунгало на берегу Мексиканского залива. Она вновь ощутила себя молодой, красивой, желанной. Недолгие праздники сменились суровыми буднями. Всего через каких-нибудь три месяца после этой сексуальной идиллии в бунгало окнами на посеребренный лунным светом залив в крови Луизы Маклерой обнаружили вирус этого страшного заболевания – AIDS.
Врачи утешали как могли. Они говорили ей, что вероятность заболеть этой вульгарной болезнью ничтожно мала, что она вполне может умереть естественной смертью лет в 85–90. Хотя, конечно, вероятность того, что… не исключена. Словом, она поняла, сами врачи ничего толком не знают.
Луиза позвонила в Атланту Аллену и набросилась на него с угрозами, обильно орошенными слезами отчаяния. В ответ получила столь звонкую оплеуху по своему самолюбию, что едва не лишилась рассудка.
Этот подонок обозвал ее дохлой клячей и сказал, что она должна быть на седьмом небе от счастья, что его (следовало нецензурное слово) встал на ее драную (снова нецензурное слово) и что таким старым обезьянам, как она, давно бы пора сыграть в ящик. Ну, и в подобном духе.
А ведь Луиза истратила на этого Аллена Хилпатрика целое состояние.
Она впала в уныние. Потом ударилась в благотворительность, создав в Атланте фонд для борьбы с AIDS. Но туда обращались главным образом черные.
Луиза с детства презирала их и прочих цветных, а потому ее благие порывы быстро угасли.
Она навестила дочь. Синтия жаловалась на врачей.
– Они все до одного импотенты, – говорила она матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49