«Я заискиваю, я уже почти заискиваю перед ней…» Сзади танец войлочных подошв на мгновенье прекратился, а затем возобновился с каким-то бешеным весельем.
Алиса вошла в полумрак спальни с маленьким подносом, позвякивавшим в руке.
– Не спишь? Тебе лучше? Вот горячий лимонад. Покажи язык. Ничего себе… Просто ужас… Как у тебя с желудком? Давно ли… А?
Он заворочался под одеялом:
– Перестань, перестань! Терпеть не могу такие расспросы!
– Но, Мишель, послушай, ведь надо же… Ну что ты как ребёнок!
Он сел на кровати, подняв колени, и оттолкнул поднос по-детски враждебным взглядом.
– Мишель!.. Я тебе не позволю даже на минуту уклониться от лечения. Пей быстро. Я положила в лимонад столовую ложку фруктовой соли. Будешь лежать в постели до… до судорог. И встанешь только к чаю, в пять часов.
Она терпеливо ждала, когда он выпьет. Но потом направилась к двери не без удовольствия и, пожалуй, слишком быстрым шагом.
– Ты куда сейчас?
Она остановилась, словно лошадь, которой натянули поводья.
– Сейчас?.. Я иду… тут рядом… В парк, пройтись. В общем… никуда.
Она наклонила голову, повторила:
– Никуда.
Прежде чем закрыть за собой дверь, она спохватилась:
– Да, Мишель… Если позвонят из Парижа…
– Что ж, я ведь здесь, – ответил он тоном здорового человека.
– А если ты в это время будешь спать, поговорить вместо тебя?
Он приподнял голову над подушкой, смерил взглядом Алису в утреннем платье, в серебристом ореоле солнечного луча, который проникал из сада, и наградил её довольно-таки неприятной улыбкой.
– Нет, тебе не надо. Тебе-то как раз и не надо. Разбудишь меня, вот и всё.
Она вышла, ничего не ответив, хваля себя за сдержанность, и превратила своё одиночество в заслуженную награду, неслышными шагами прогуливаясь от террасы к парку, от парка к дому под белым светом солнца, ежеминутно приглушаемым лениво ползущими облаками, которые то обещали, то придерживали грозы и давали соловьям недолгую передышку. В полдень Мария подала на террасу рубленое мясо и рис в капустных листьях, подрумянившихся от долгого тушения.
– Остатки, можно сказать… – неуклюже извинялась служанка. – Раз уж мы в город утром не ходили…
– Мария, если бы у меня в Париже были такие остатки…
Алиса ела как лакомка, маленькими кусочками, и подставляла мягкому, печальному свету полузакрытые бледные глаза, гладкие волосы, которые отражали небо с волокнистыми облаками. В то же время она прислушивалась к звукам, доносящимся из дома, услышала торопливые шаги Мишеля, хлопанье заветной двери, щёлканье задвижки. «Ну вот, всё и в порядке… К вечеру температура спадёт…»
– Мария, что у нас тут ещё?
– Варенье из дынь. Попробуйте, мадам… Я кладу в него четыре лимона, для запаха…
Обе они – и та, что сидела, и та, что стояла, – одновременно подумали о том, что впервые остались наедине, и это сильно взволновало их.
«Как странно… В первый раз. Между нами всегда были Мишель, или муж Марии, или прачка, или стремянка для мытья окон, или тазик для варенья…»
– Четыре лимона… Так вот в чём секрет! Ни за что бы не догадалась! Я тоже думала, что надо бы…
Телефонный звонок заставил её умолкнуть, помрачил благожелательно серое небо, обесцветил алый боярышник.
– Ох, какой неприятный звук… Надо бы его заменить…
– Мадам подойдёт к телефону?
Она жестом показала – нет, и ловила каждый звук голоса мужа. «Алло!.. Я слушаю, алло!», произносимое непреклонным тоном, который появлялся у Мишеля, когда он говорил с подчинёнными, не видя их. Связь наладилась, и голос зазвучал тише, – теперь Алиса различала лишь ровный рокот дружеской беседы.
– Мария, я буду пить кофе здесь. Налейте сразу в чашку и принесите мне сюда. Два куска сахара, как обычно…
Она снова прислушалась, вытянула шею, отупев от внимания. Ей показалось, что она слышит льстивый смешок, и она зло сжала губы. Но после долгого молчания раздался почти испуганный возглас: «Не кладите трубку!» Потом Мишель опять заговорил громко, в его голосе прорывались то удивление, то надменность. «Такое не обсуждается! – прокричал он. – Нет! Не позволю! Это можно понимать только однозначно. Как бы я иначе смог доверять…»
«Дело пошло, – подумала Алиса. – И пошло вовсю». Она опять напряглась, но больше ничего не услышала. Сигарета, дрожавшая у неё в руке, окунулась в блюдечко с остатками варенья и погасла. Она не чувствовала, что бледнеет, но Мария, пришедшая с чашкой обжигающего кофе, взглянула на неё и чуть замешкалась. И в то же мгновение на пороге возник Мишель, громко захлопнул за собой дверь, и Алиса, инстинктивно вскочив, чтобы убежать от него, споткнулась и поняла, что опирается на протянутую руку Марии, на её плечо, твёрдое, как доска, на всё её крепкое, тощее, выносливое тело.
– Мадам… полноте, мадам, – совсем тихо проговорила служанка.
– Ты слышала? – издали крикнул Мишель. Алиса покачала головой и снова села на место.
Мишель быстро шёл к ней, а она покусывала побледневшую нижнюю губу в трещинах.
– Мария, у тебя не осталось больше кофе? Сходи, раздобудь мне капельку, ладно?
Он сел на скамейку рядом с женой. Увидев, что взгляд у него прояснился, а движения стали свободными, Алиса опомнилась и глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
– Ну так вот, – сказал Мишель. – Подумай, сумеешь ли ты за… четыре-пять дней подготовить в эскизах основную часть костюмов для «Даффодиля»? Конечно, не по всем мизансценам и без статистов… Есть такие дела – кажется, будто они давно умерли и давно в могиле, но именно они вдруг оживают и дрыгают ногами. ТЫ ведь тоже считала, что эта постановка лопнула? Я бы за неё ломаного гроша не дал. Но зато теперь, когда им нужна наша сцена, я и слышать не хочу о старых костюмах, полинявших в чистке, истрепавшихся за двести спектаклей… Пусть возьмут твои! Я им так и сказал! Пусть тебе, по крайней мере, заплатят за эскизы! Они мне твёрдо обещали! Я их за язык не тянул…
– Кого? – спросила Алиса.
Воодушевление Мишеля сразу угасло. Он взял у Марии чашку кофе, дождался, пока служанка уйдёт.
– Всё тех же – Борда и Хирша, – сказал он. – Если хочешь знать, я ничуть не верю в успех этой затеи, по-моему, они возобновляют «Даффодиль» на год раньше, чем надо. Но раз уж сцена моя!.. Пока мы переписывались, это ещё ничего не значило. Серьёзные переговоры они ведут только по телефону.
– Через кого? – спросила Алиса.
Он отпил кофе, сделал вид, будто обжёгся, секунду помедлил, глядя на жену, и, поскольку уйти от ответа больше нельзя было, придал словам оскорбительный оттенок:
– Через Амброджо, разумеется. Кому же ещё они могли бы это поручить, как не Амброджо? Мы ведь с ним компаньоны – если можно так выразиться.
Он встал, отошёл на несколько шагов, затем вернулся.
– Ну?.. Ты ещё что-нибудь хочешь сказать?
Она подняла на него взгляд, более сонный, чем когда-либо.
– А?.. Что я скажу?.. Ах да!.. Что ж, я согласна.
– На что согласна?
– Подготовить эскизы.
– За четыре дня?
– У меня есть сорок четыре наброска… балетных костюмов…
У Мишеля вырвался недоверчивый смешок коммерсанта:
– Сдаётся мне, ты недолго будешь корпеть над балетными костюмами, поскольку…
– А?
– Подумаешь!.. Четыре классических балеринки на пуантах…
– Одену в тарлатан, – бросила Алиса.
– Да… парочка танцовщиков-акробатов…
– Полуобнажённые, в лоскутах ткани и стразах.
– Стразах? – возмутился Мишель. – По-твоему, сейчас тринадцатый год? Не сходи с ума. Вот блестки – это сгодится. Без особых претензий, в общем. Особых претензий, впрочем, и не надо… В том числе и для драматических персонажей. Иначе, сама понимаешь, эти взбесятся…
Алиса словно бы проснулась, повеселела:
– Для драматических персонажей? Вместо перьев – громадные цветы, вместо вышивки – ленты, для видимости шёлка – накладной целлофан, а для видимости роскоши – бахрома, понимаю, понимаю!
– Наброски у тебя здесь?
– Да, все. В лиловом бюваре, – некстати вырвалось у неё.
«Это называется «ляпнуть», – подумала она, глядя, как Мишель угрюмо пьёт кофе. – Придётся исключить из своего лексикона слова «бювар» и «лиловый», иначе каждый раз буду видеть, как эта мимоза свёртывает побитые морозом листья. Однако эта мимоза дружески беседует по телефону с Амброджо. Столь же странно, сколь и загадочно, как говорил покойный папа».
Она потёрла озябшие руки, поёжилась от чего-то похожего на стыд: «Ужасно видеть, как всё между нами стало по-другому. Два слова – и вот он весь скукожился, сник, постарел, правый глаз почти совсем закрылся. А я не упускаю случая его осудить, как будто это он виноват, что я переспала с Амброджо…»
– Мишель, я сейчас переоденусь и сбегаю в деревню.
– В деревню?
– У меня ничего нет для рисования: ни бумаги, ни красок, ни кальки…
– Собираешься рисовать? – спросил он с отсутствующим видом.
– А как же, Мишель… эскизы костюмов!
– Ах да, верно, извини.
– Тебе ничего не нужно?
Он устремил на жену взгляд, говоривший о том, что его страдания не прекратятся.
– Нужно. Но ты не можешь дать мне то, что я хочу.
Он покраснел, как юноша, и большими шагами пошёл в дом.
Глядя ему вслед, она прикусила губу, мысленно обозвала его «романтическим идиотом», сердито бросила салфетку на стол и откинула голову, чтобы удержать две слезы, повисшие на ресницах. Полчаса спустя она сходила по склону холма, подставляя лицо редким каплям дождя. По дороге она размышляла над костюмами, прикидывала их себестоимость и собирала первые горлянки. «Я сделаю фее в «Даффодиле» такой вот головной убор, синий с рожками…»
В деревне она купила карандаши для школьников, красные и фиолетовые чернила, акварельные краски в брусках для самых маленьких.
– Их можно засунуть в рот, и никакого вреда не будет, – уверяла лавочница.
Алиса поднималась к дому повеселевшая, готовая любить весь мир. Она присела у обочины и стала набрасывать на листе только что купленной бумаги костюм Улитки. Мелкий дождь, неосязаемый, как брызги солёной волны, прилипал к её напудренным щекам и непокрытым волосам. «Уединиться на часок, немного поработать – вот верный способ улучшить цвет лица, да и настроение тоже!..»
Когда она дошла до террасы, грозовая туча заволокла почти всё небо, кроме узкой золотистой полоски над горизонтом.
– Мишель, где ты? – крикнула она.
Вместо ответа на пороге возникла Мария, руки у неё были в муке.
– Мсье ушёл. Мария?
– Мсье находится в библиотеке. Мсье не выходил из дому.
– Вы давали ему настой из трав?
– Да, но мсье рассердился и не стал пить. Мария опустила выразительные глаза, встряхнула смуглыми руками в белых мучных перчатках.
– Мсье говорил по телефону, может быть, я ему помешала…
Она обратила к Алисе своё новое лицо – лицо намечающейся союзницы – и неуклюже убежала.
«Ещё один звонок?.. И не выходил из дому? И не выпил настой?..»
Она помешкала, затем, выбрав маску легкомыслия, вошла, треща без умолку:
– Ты здесь? Господи, как тут темно! Ты представить себе не можешь, что предлагают в этих краях художникам для работы! И никакой возможности достать кальку! В общем, в Крансаке как в Крансаке. Если тут и приходит на ум «Плот "Медузы"», то не только тут – уж я-то знаю, повидала… Вот, взяла газеты. Новостей никаких?
Не вставая с дивана, он тяжело заворочался в полумраке.
– Ничего особенного… У меня страшная мигрень!.. Ах да!.. Мне звонили…
– Кто?
– Ну, эти люди. От Хирша и Борда… Извини, детка, но всё лопнуло.
– Что лопнуло?
– Постановка «Даффодиля».
– Как?
– Вот так. «Даффодиль» не пойдёт в театре на площади Звезды.
Он опять зашевелился, повернулся на другой бок.
– А как же… Вот это да… – пролепетала Алиса. – Вот это… Вот это номер…
Она села, машинально развязала свои пакетики, зажгла лампу на секретере.
– А теперь рассказывай.
– Говорю тебе, у меня голова раскалывается… – простонал Мишель.
– Примешь аспирин. А сейчас расскажи, что произошло.
Он отвечал неохотно, уткнувшись лицом в стену.
– А что тут рассказывать? Коли дело не выгорело, так не выгорело.
– Из-за денег?
– В том числе… Хирш не может фигурировать в этой постановке ни как продюсер, ни как директор…
– Ну хорошо, а ты?
– А одного меня они не хотят. Я не вполне им подхожу.
Алиса жадно вглядывалась в кудрявый затылок, в спину человека, который разговаривал со стеной.
– А вместе с Амброджо?
Мишель ничего не ответил.
– Ты слышишь?.. Если вместе с Амброджо? Он-то ведь из их компании?
По спине было заметно: Мишель прерывисто задышал.
– Не смеши меня, – снисходительно произнёс он. Она напряжённо думала, покусывая стебелёк теперь уже ненужной горлянки…
– Ты сам позвонил в Париж, – промолвила она. Он завозился, повернулся в профиль.
– Почему ты меня об этом спрашиваешь?
– Я не спрашиваю. Я прямо сказала: это ты позвонил в Париж.
В ответ он лишь передёрнул плечами и снова отвернулся к стене.
– Слушай, – продолжила Алиса минуту спустя, – а ты отколол славную шуточку: загробил дело.
Он сел, пригладил волосы ладонью.
– Да, загробил дело, – повторил он. – Надо объяснять, почему?
– Нет, – сказала она, поглощённая своими мыслями. – Нет. Я и так всё понимаю… В общем, так: ты не захотел быть чем-то вроде помощника директора при Амброджо, который в большом фаворе у Хирша и Борда… И потом – мне надо было бы работать над костюмами и декорациями вместе с ним… Понимаю… Ты решил насолить нам и загробил дело, верно? Примерно так всё и было?
– Примерно так.
Сцепив руки и сжав их между колен Мишель раскачивался взад-вперёд.
– В этот раз ты опять говорил с Амброджо?
– Конечно.
– И… что он думает о твоём решении?
Мишель рассмеялся, не глядя на жену:
– Он? Представь себе, он считает, что в сущности я прав. Что это очень хитрый ход. Что Хирш и Борда при первом же удобном случае опять обратятся к нам но уже с более выгодными предложениями. Видишь ли, мы с ним не такие уж пессимисты.
– Да уж.
Он перестал раскачиваться и с видимой неохотой спросил Алису:
– А ты? Что ты думаешь о моём решении?
Она постаралась успокоиться, разобраться в сумбуре чувств.
– Я? Скажу, что ты очень мило упустил возможность заработать, но что это, в общем, не моя забота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13