Нет, ничего.
Потом через несколько минут кто-то проехал по дороге. Киншоу вскочил и стал колотить в дверь, в рифленые стены, пока не загудело, не зазвенело в ушах, он стучал, он голосил, он орал, чтоб его выпустили, он думал: о господи, господи, пусть придут, пусть кто-нибудь выйдет на дорогу или в сад, о господи, господи...
Он устал. Руки у него горели и зудели, он ободрал кожу на пальцах. Он лизал заусеницу и высасывал кровь.
Все было тихо.
Может, Хупер задумал оставить его тут насовсем? Что ему и кто ему запретит? Он на все способен.
Наконец Киншоу на четвереньках добрался по цементу и вонючей соломе до мешков. Он вытащил из-под низу самые мокрые, а те, что посуше, стал расстилать на полу, чтобы на них лечь. Он ничего не видел, все делал на ощупь. Потом что-то, неизвестно что, выбежало из мешков ему на руки. Он закричал и стал отчаянно хлопать по джинсам, пока не убедился, что жуткое «что-то» исчезло. Когда он разжал кулаки, пальцы оказались липкие.
Его стошнило, его выворачивало на мешки, рвота шла носом, душила. Она была горькая. Он скорчился, схватился за живот. Когда это кончилось, он вытер рот рукавом. Его опять затрясло.
Он перепачкал все мешки, осталась только солома, настеленная в углу у двери. Киншоу до нее добрался. Он лег и свернулся калачиком. Ему хотелось плакать, но плакать он не мог. Он руками заслонил глаза, и перед ним заколыхались зеленые и красные узоры, исколотые тонкими, блестящими иглами звезд.
В конце концов он уснул.
Шло представленье – Панч и Джуди. Писклявые кукольные голоса очень громко звенели в ушах, они что-то кричали, но он не разбирал слов.
Пляж был малюсенький, впереди полукругом высокие скалы, сзади море. Прибой подбирался все ближе и ближе, а они смотрели на кукол.
Палатка Панча и Джуди была в белую и красную полоску, а вокруг квадратной сцены шла оборочка. В палатке, как в открытой пасти, стояла тьма.
Киншоу сидел посередке, зажатый чужими руками, ногами, задами, и нюхал мальчишки запах – от шерстяных маек и волос. Мальчишек набежало много, тысячи, толпы и еще набегали, садились внизу, набивались битком. Он только пальцами мог двигать и глазами.
Песок на пляже был белый-белый, холодный и крупный, как саго, как пыль на луне, и еще была ночь, и холодно, и черно, и мертво, и только куклы освещены, и оставалось на них смотреть.
Деврё сидел рядом, обхватив руками коленки, Киншоу все подталкивал его, пихал, чтоб он повернулся, заговорил, но Деврё смотрел прямо перед собой, он не мог оторвать глаз от кукол. Над колышущимися тряпочными телами у них торчали настоящие человечьи головы, и когда началась сцена драки, у Панча раскололся череп и оттуда брызнула кровь, а голос Джуди взвился, взвился, и тело забилось, и потом визг Джуди обратился карканьем, и всю сцену заполонили серые вороны, они взлетали одна за другой и кружили над головами мальчишек, сгрудившихся на холодном песке.
– Киншоу... Киншоу... Киншоу... Киншоу... Киншоу...
Голос шел издалека. Киншоу раскачивался на полу, зажав голову руками, чтоб отогнать жуткое карканье и кукольные лица.
– Киншоу... Киншоу... Киншоу... – долгий шепот издали, из длинного туннеля.
– Киншоу...
Он проснулся, тотчас сел, открыл глаза в кромешной тьме. Господи Иисусе. Он вспомнил, где он.
– Киншоу...
Голос был где-то позади сарая, его отделяли и странно глушили жестяные стены. Что-то скреблось под самой крышей.
– Киншоу...
Хупер. Киншоу медленно встал. Но не пошел на голос.
– Ты чего делаешь?
Он ждал молча, не дыша.
– Киншоу?
– Сволочь.
Молчанье. Снова скребущий звук. Хупер был где-то позади сарая. Он смеялся.
– Ну что? Страшно одному глядеть в эту темь-темь-темь?
– Нет.
– Врешь.
– Захочу и выйду.
– Как?
– Вот посмотришь.
–Не на таковского напал, выйти можно только из двери, а она заперта, и ключ у меня.
У Киншоу закружилась голова. Ему опять стало жутко, и он завыл, как загнанный зверь.
– Сволочь, сволочь, сволочь... – Он выл все громче.
Хупер выждал, пока он умолкнет. Стены отзвенели эхом. Тогда Хупер сказал:
– Сказано же, тебе не выйти.
– За что ты меня запер? Что я тебе сделал?
– А вот и сделал.
– Что?
– Много чего.
– Нет, нет, нет, я тебя пальцем не тронул! – Он все не мог прийти в себя от чудовищного коварства, от того, что ему так грубо швырнули в лицо договор о перемирии. Леса будто и не было вовсе.
Хупер сказал:
– Может, я просто захотел и тебя запер. Просто надумал. Пора тебя проучить, Киншоу. Может, я выжить тебя хочу.
– Да на кой мне тут оставаться? Больно мне надо жить в твоем вонючем доме и ходить в твою тухлую школу.
– А ну попробуй только – повтори.
Киншоу в темноте стал пробираться на голос. Он сказал отчаянно:
– Это ты все мутишь, это ты все врешь...
– Ключ у меня.
– Ну и пусть. Все равно меня найдут.
– Да где им тебя искать-то, они и не узнают.
– Ничего, найдут.
– А я скажу, что ты опять в лес убежал.
Киншоу подумал, что теперь он пропал, теперь все. Он опустился на четвереньки и начал ощупывать пол. Но пол был цементный, сырой и холодный. Он сел и обхватил руками коленки. Ладно, пусть, будь что будет, не станет он просить у Хупера, чтоб его выпустил, ничего не станет делать, палец о палец не ударит. Главное – не сдаваться.
– Ты пойдешь в ту школу, где я учусь, – протянул Хупер нараспев.
Киншоу смолчал.
– Будешь спать со мной в одной спальне.
– Не буду.
– Будешь, ты же новенький. Со мной приедешь, живешь у нас, и положат тебя со мной как миленького, подумают, что тебе это лучше.
– Ну и пусть.
– А я с нового учебного года буду староста в спальне.
Киншоу похолодел. Он сразу понял, что это правда и что хуже ничего не может быть. Хупер сейчас им помыкает. И там будет помыкать.
– Что хочу, то и сделаю, и все будут плясать под мою дудку. Я их на что угодно могу подбить.
Киншоу заткнул пальцами уши, чтоб не слышать, а сердце у него бухало, бухало. Но голос все равно до него доходил, глухо, как голоса Панча и Джуди. Он будто проваливался обратно в жуткий сон.
– У меня полно друзей. Погоди, увидишь...
– Заткнись, заткнись, заткнись. – Но это у него вышло шепотом, и он был в ужасе, что Хупер не слышит и злорадствует.
– Новеньких-маленьких в погреб сажают.
Киншоу задрал голову.
– Я старше. Это разница.
– Никакой. Я говорю – маленьких. Ты маленький. Мамочкин сыночек. Не беспокойся, тут уж они разберутся.
Киншоу выговорил спокойно:
– Я могу кой-чего рассказать про грозу.
– Рассказывай что хочешь. Кто тебе поверит?
– Почему? Почему мне не поверят? Раз это правда.
Хупер опять засмеялся:
– Ты же будешь новенький. А новеньких не больно слушают, сам, что ли, не знаешь? Новенький не вякнет, пока его не спросят.
Киншоу не ответил. У них в школе с новенькими, наоборот, носились. Киншоу, когда он пошел в школу, только исполнилось семь, а если ты меньше всех, все должны тебе потакать, к чаю тебе дают шоколадное печенье, на ночь тебе рассказывают сказки, с тобой нянчатся.
Что-то скользнуло по крыше, потом плюхнулось. Когда Хупер снова заговорил, голос шел почти с пола.
– Я видел, как ты сюда побежал. Я все вижу.
– Липучка паршивая.
– Никуда ты не денешься, Киншоу, я тебя всегда вижу.
– Думаешь, напугал?
Пауза. Потом:
– А на естествознании дохлых мотыльков резать заставляют.
У Киншоу сжалось горло. Он изо всех сил глотнул.
– Врешь.
– Пожалуйста, не верь. Сам убедишься. Реветь будешь, а все над тобой будут ржать.
Хоть бы Хупер перестал, заткнулся, не говорил ничего больше, он и так измучился тут в темноте, переворачивая в уме каждое его слово. Но он ничего не мог поделать с Хупером, все силы у него уходили на то, чтоб не разораться со страха, злости и тоски, не закричать: «Ой, не надо, не надо, ой не надо, господи, да не хочу я с тобой никуда, я боюсь, я боюсь, мне бы выбраться из этого чертова сарая».
– Ну, я пошел, – сказал Хупер.
Киншоу вонзил ногти в ладони. Он думал: выпусти, выпусти, господи, да выпусти ты меня...
– Киншоу!
– Делай что хочешь.
– Может, там у тебя крыса.
– Нету тут крыс.
– Почему это? С чего ты взял? Ты же не видишь.
– Они шумят, скребутся. Ничего тут нет.
– А мотыльки не шумят. Может, там у тебя полно мотыльков. А. может, летучая мышь вверх ногами под потолком висит, погоди, вот я постучу по стене, она и свалится тебе на голову. Совсем ошалеешь.
У Киншоу от ужаса чуть не вырвался всхлип душил его так, что даже горло заболело. Он глотал его и шептал, причитал:
– Я убью тебя, Хупер, убью, убью, убью.
Вдруг он выкрикнул это вслух и сам до смерти перепугался своего крика.
Долго ни в сарае, ни снаружи не раздавалось ни звука. Киншоу заплакал, он плакал совсем тихо и не утирал слез. Сейчас Хупер снова заведется: «Плакса-вакса, сопля, к мамочке захотелось, утрись слюнявчиком, плакса-вакса...» Ну и пусть. Он долго еще плакал.
Но Хупер, наверно, ушел. В конце концов Киншоу его окликнул, но в ответ не раздалось ни шороха, ни звука.
Теперь он уже боялся встать, боялся подползти к щели под дверью из-за крыс или мотыльков, из-за летучей мыши под потолком, и мало ли что еще водилось в сарае. Стояла тишина. Скоро он снова заплакал, потому что больше нечего было делать, нечем утешиться.
Сперва он услышал шаги по траве, а потом стук и лязг замка. Дверь сарая распахнулась.
Хупер уже снова успел отбежать и крикнул:
– Обед, а ты опаздываешь, живей давай, дурья башка, мы куда-то едем с папой.
Крапива и щавель с хрустом ломались у него под ногами.
Киншоу встал. Ноги онемели и затекли на цементном полу. Он утер лицо рукавом.
Хупер мыл руки над кухонной раковиной. Он сказал: «Мы играли в разбойников» в ответ на веселые расспросы миссис Хелины Киншоу.
Крупные плоские крапины дождя тяжело западали, одна за одной, как пот с неба.
Киншоу очень медленно брел по пустырю.
Глава двенадцатая
Миссис Хелина Киншоу рассеянно перебирала легкие платья у себя в шкафу. Она думала: поедем все в одной машине, будто своей семьей. Он сказал твердо: «Сегодня выходной», он велел ей отдохнуть, и она покорилась, слегка поупиравшись для виду. Ей нравилось, когда мистер Хупер обращался с ней так.
Дождь, в общем, так и не собрался.
Дорога вилась вверх, вверх, тесно зажатая заросшими папоротником холмами, и деревья смыкались над головой. Киншоу не дыша ждал, когда же кончится длинный зеленый туннель и они выйдут на простор, где воздух и солнце. И можно будет бегать, махать руками. Они ехали к замку Лайделл.
Но, только достигнув вершины, дорога сразу побежала вниз, вниз, и ни щелки не было в лиственном своде. Киншоу и Хупер забились в разные углы на заднем сиденье «ровера» и молчали. Киншоу не отрывал глаз от бородавки на левой руке. Он думал: больше я не увижу Броутон-Смита, в жизни не увижу.
Дорога ответвилась влево, и деревья расступились.
Сперва показались развалины замка, а рядом озеро. Вокруг озера шла посыпанная гравием дорожка, а потом, большущей дугой, лежал выстриженный газон. Сзади и по бокам взбегал на крутые склоны бор. Толпились и давили все еще низкие и мутные тучи.
Мистер Хупер выключил мотор, и сразу стало тихо.
– Ну вот, я захватил карты и путеводители, – обернулся он к миссис Хелине Киншоу. – Люблю все делать основательно. – Он теперь меньше ее стеснялся, он привык, что под боком опять женщина.
Миссис Киншоу улыбнулась, и открыла дверцу машины, и весело огляделась, готовясь к восторгам и удивленью. Накануне, в «Уорингсе», он ей сказал:
– Не бойтесь, Чарльз в обиде не будет. Уж я-то не стану делать между мальчиками различия.
Киншоу прошел на несколько шагов вперед, от них подальше. Он совсем иначе представлял себе это место, думал – тут просторно и пусто. Оказалось, здесь жутко. Похоже на тот сон. Он посмотрел на озеро. Вода была очень тихая.
– Чего делать будешь?
Киншоу взглянул на него холодно.
– Наверх полезу.
Они забрались в разрушенный замок. Стены стояли еще очень высокие, и остатки лестниц обрывались ни с того ни с сего, так что с них можно было оступиться в воздух, или перешагнуть на парапет, или перебраться на колонны, усеченные плоско, как камни, по которым вброд переходят ручей. Цвета сырого песка, обломки шершавились под рукою, кроме тех мест, где из щелей пробились лишайник и мох.
– Спорим, слабо тебе высоко забраться.
Киншоу только улыбнулся. Он уверенно переступал с камня на камень по углу стены. Он хотел забраться повыше и добраться до башни.
Хупер следил за ним снизу.
– Свалишься.
Киншоу не ответил. Он ступал твердо, не спеша, он не боялся высоты. Он взглянул вниз. Хупер был прямо под ним. Киншоу помахал рукой:
– А ты чего же?
Голос отозвался от замковых стен. Хупер вынул перочинный ножик и стал вырезать на камне свое имя.
– Смотри, застукают. Это запрещается. Тебя в тюрьму посадят.
Хупер продолжал карябать.
Здесь стены сужались. Киншоу пошел на четвереньках, очень медленно, руками щупая опору. Все щели между камнями тут наново заделали замазкой.
Вот стена поднялась, примерно на фут. Он изловчился, шагнул вверх, встал и огляделся. За замком он видел плоскую траву, и озеро, и маму с мистером Хупером, они сидели на дальнем берегу, на лавочке. Он был высоко-высоко над ними, такой большой и сильный, и ему было совсем не страшно, здесь никто не мог его тронуть. Он думал: «Вот это да, я их не боюсь, что они мне сделают, не боюсь, не боюсь». У него голова пошла кругом, он упивался свободой. Только руку протянуть – и можно дотронуться до неба.
Но даже тут было жарко и душно.
Он крикнул вниз, Хуперу:
– Я лучник, я первый воин замка! Могу одной стрелой тебя убить.
Хупер поднял голову.
– Чур, я в замке король! – Киншоу размахивал руками и пританцовывал на стене. Если пройти еще немножко – будет обрыв. А если через него перепрыгнуть – попадешь на парапет, ведущий к башне.
Далеко внизу крошечные фигурки – мама и мистер Хупер – махали ему, делали знаки. Он подумал: «А ну вас знаете куда», а потом он вдруг крикнул это вслух, изо всей мочи. Он знал, что расслышит его только Хупер.
Хупер сказал:
– Лучше спускайся, хвальба, а то свалишься, башку расшибешь.
– Пошел ты знаешь куда? Не свалюсь я.
В школе он влезал ночью на крышу концертного зала, забирался по плющу с одного этажа на другой, мог достать воронье гнездо с верхушки вяза у южных ворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23