Кроме того, у него просто не оставалось свободного времени. Хотя родители Якоба еще были живы, но отцу уже стукнуло восемьдесят три. Правда, глядя на старика, ему никто не дал бы его лет. Старый Шлёссер был крупным мужчиной, почти таким же, каким позже станет его внук. В молодые годы он тоже был несколько грузноват. Старик по-прежнему водил трактор и в одиночку выполнял почти все работы в хлеву – вплоть до марта 75-го года, когда с ним случился апоплексический удар.
Мать Якоба, несмотря на возраст, тоже была еще довольно бодрой старухой. Она вела домашнее хозяйство, ухаживала за курами, заботилась о внучках Аните и Бэрбель. И присматривала за грудным ребенком, чтобы Труда, как и прежде, могла помогать мужу в работе на поле.
Под присмотром бабушки, на радость родителям, Бен прекрасно развивался. На очередной ярмарке, в мае 74-го года, с розовыми щечками и пухлыми, крепкими кулачками, он уже сидел в детской коляске, опираясь спиной на подставленные подушки. В глазах Труды светилась гордость, когда она толкала коляску по рыночной площади, а ее то и дело кто-нибудь останавливал с разговорами.
В одном из киосков она купила пеструю погремушку, издававшую, если ее хорошенько потрясти, звук альпийских колокольчиков. Но Бен, испугавшись шума, отказался трясти игрушку. Однако крепко держал ее в кулаке – в отличие от Альберта Крессманна, тотчас выбрасывавшего из коляски каждый предмет, который ему вкладывали в руку.
В сентябре на празднике стрелков Якоб уже на руках пронес Бена по площади и там, где толкотни было поменьше, поставил на ноги, дав малышу возможность самому сделать несколько шагов. Труда купила сыну вертушку, с которой тот, конечно же, не знал, что делать.
В мае 75-го года похоронили отца Якоба, но детей не хотели лишать маленькой радости, и Бена вместе с Бэрбель решили прокатить на карусели. Правда, как только карусель тронулась, Якобу пришлось вскочить и снять Бена, потому что насмерть перепугавшийся малыш начал орать будто резаный.
Догадка, в течение последних месяцев угнетавшая Труду, все сильнее и болезненнее сжимала ее сердце. Да, Бен научился сидеть, стоять, немного ходить и издавать несколько непонятных звуков. И больше ничего. Происходило лишь то, о чем Труда так усердно молилась. Он жил и рос.
Вплоть до самой смерти в ноябре 76-го года мать Якоба не уставала повторять, какое счастье, что муж не дожил и не увидел несчастья, постигшего их семью. Вместе с пожилыми соседками она ломала себе голову, чья в том вина.
Насколько позволяла память, женщины восстанавливали время, предшествовавшее рождению Бена. Но ни одна не смогла припомнить, например, большую черную собаку, которая, забежав во двор, могла бы напугать Труду. Да и цыгане, которые, если их прогнать, могут оставить после себя проклятие, тоже не приходили в деревню. И в обеих семьях никогда не было подобных случаев. У Якоба определенно ничего похожего, да и со стороны Труды тоже.
Тот факт, что причина заключалась в падении Труды на обледеневших ступеньках кухонного крыльца, мать Якоба не рассматривала. Иначе вся ответственность непосильным грузом легла бы на ее плечи. А в тот несчастный день свекровь Труды забыла рассыпать по скользким ступенькам золу.
До самой смерти бабушка Бена надеялась, что еще может что-то измениться. За месяц до смерти она совершила паломничество в Лурд, откуда привезла домой две бутылки святой воды и воспаление легких. Водой она окропила затылок Бена, а от воспаления легких умерла сама.
Для Труды смерть свекрови стала тяжелым ударом. За первыми двумя годами, наполненными гордостью и счастьем материнства, для нее наступили мрачные времена. Все ее существо противилось признать очевидное, когда, возвращаясь с поля или из хлева, она входила в кухню и видела сидящего в углу Бена.
Бабушку малыш слушался с первого слова и оставался сидеть там, где она его сажала, правда нередко с надранным задом и опухшим, заплаканным лицом. Когда входила Труда, мальчик не поднимал глаз и, погруженный в свой внутренний сумрачный мир, оставался совершенно равнодушен к окружающему.
Для сестер Бен был не более чем поставленная в угол метла. Анита стремилась к высокому, дружила с дочерью врача и делала вид, что брата на свете не существует. Бэрбель иногда жалела Бена и, если никто не видел, совала ему конфету в рот и гладила его по волосам. Вечерами Якоб брал сына на колени, качал на ноге и приговаривал: «Ах, все уладится, все будет хорошо».
Однако он не мог вызвать у Бена даже подобия улыбки. Для Труды зима 76/77 года оказалась особенно тяжелой. Она повсюду таскала сына с собой, пыталась научить его некоторым словам. А вечерами обсуждала с Якобом, что им делать дальше. До весны необходимо было найти какое-то решение: в одиночку Якобу не справиться с посевными работами.
С подобной проблемой другим тоже пришлось столкнуться, и они нашли выход из положения. Пауль Лесслер, Тони фон Бург и старый Клой еще в начале семидесятых организовали сельскохозяйственное товарищество. Рихарда Крессманна это не заинтересовало, на него и без того работало полдюжины людей.
К этому времени Тони фон Бург вышел из товарищества и начал специализироваться на птицеводстве. А большую часть своей земли продал под застройку. Тея Крессманн при каждом визите повторяла Труде, что благодаря удачной операции Тони заработал кучу денег. И чтобы налог не поглотил их, добавляла Тея, он вложил вырученное в строительство многоквартирных домов.
В результате Якоб занял место Тони и с помощью друзей организовал работу на своем дворе.
Для себя Труда недалеко от заднего выезда со двора разбила огород. Весной и летом 77-го года ежедневно после обеда она выбегала из дома и сажала Бена между грядок, где поначалу он спокойно оставался сидеть. Но не долго. Возможно, Бен был слишком глуп, чтобы выговорить слово «мама», однако он быстро разобрался, что его мама, в отличие от бабушки, сделана из другого теста.
В первые дни огромные пространства вокруг еще приводили Бена в замешательство. Он неуверенно моргал на солнечный свет, с полуоткрытым ртом удивлялся облакам и испуганно вздрагивал, когда пчела или мотылек подлетали к нему слишком близко. Затем мальчик в первый раз прополз часть пути по направлению к проселочной дороге, которая за огородом параллельно Бахштрассе вела в Лоберг. Прополз недоверчиво и боязливо, не спуская с Труды глаз. А уже через какую-то неделю мелкими, семенящими шажками так быстро несся к своей цели, что у Труды перехватывало дыхание, прежде чем она успевала его схватить.
«Нет, нет, – каждый раз, запыхавшись, едва переводя дух, говорила она. – Ты должен оставаться со мной».
Но разговоры с ним были практически бесполезны. Слов он не понимал. Для него существовала только игра: убегать, чтобы его ловили. Труда часто думала, что Бен действительно понимает, только когда его колотят – как это делала свекровь. Но сердце Труды не лежало к побоям. Привязывать сына она тоже не хотела, все-таки он человек, а не зверь. Но каждый раз, когда она бежала за ним, у нее возникало чувство, словно небо сомкнулось над ее головой.
Она ощущала себя изгоем, исключенной из общества, – с клеймом не на лбу, а на руках. Она не могла больше ходить с Иллой фон Бург в воскресенье утром на церковную службу. Она не могла больше сопровождать Антонию Лесслер в воскресенье во второй половине дня в Лоберг, чтобы позволить себе провести часок в кафе-мороженом, пока мужчины гоняют мяч на футбольном поле. Она больше никого не могла пригласить к себе на кофе во второй половине дня. И тем более принимать приглашения других, даже если речь шла о самых значительных событиях в их жизни.
Она еще успела принять участие в свадьбе Эриха Йенсена и Марии Лесслер. Но бракосочетание состоялось в 1974 году. Тогда еще была жива свекровь, оставшаяся дома с Беном. Но когда от Бруно Клоя забеременела третья девушка из Лоберга и по приказу отца в сентябре 77-го года он был вынужден жениться на Ренате, Труда отговорилась мигренью. На свадьбу Бруно Якоб отправился с дочерьми.
А уже в начале октября на крещение Дитера, сына Бруно и Ренаты Клой, Труда не пошла, сославшись на неожиданно возникшие сильные боли в спине, из-за которых она едва ли смогла бы выстоять в церкви, а тем более высидеть за праздничным столом. И когда три недели спустя маленькую дочь Тони и Иллы фон Бург задавило машиной на дороге в школу, у Труды перед самыми похоронами случилось расстройство желудка.
Только она ничего не могла поделать, если люди по собственной инициативе, без приглашения приходили к ней в гости. Антония Лесслер не поняла бы, если бы Труда не пустила ее в дом. Двор Лесслеров находился на Бахштрассе, улице, застроенной в те времена только где-то метров на триста. Земельный участок Пауля лежал в ее начале, Якоба – почти в конце, а значит, фактически они были соседями. И несмотря на разницу в возрасте в пятнадцать лет, женщины хорошо понимали друг друга.
Антония не поняла бы, если бы их отношения прервались лишь потому, что теперь у Труды был сын, который мог неожиданно потянуть на себя скатерть, опрокинуть кофейную чашку или с ключом от автомобиля исчезнуть в курятнике. Наоборот, Антония считала, что как-нибудь Бена нужно взять с собой в кафе-мороженое. Ее отец ни в коем случае не станет волноваться, если Бен из-за того, что ему тяжело все время сидеть на одном месте, немного порезвится. Но сама Труда никогда не осмелилась бы на подобную вольность.
Илла фон Бург догадалась, что Труда не хочет брать сына в церковь. Но полчаса после службы каждое второе воскресенье Илла, как и прежде, проводила на кухне Труды. Ни разу, даже после смерти дочери, она не прерывала свои визиты, порой заходила просто поздороваться с Трудой и не обращала внимания на то, что Бен норовит вытереть свои грязные пальцы о ее юбку.
Время от времени у Труды появлялась даже молодая Рената Клой с детской коляской. На своей свадьбе она услышала от Якоба, что Труда, как и она, выросла в Лоберге. Будучи чужой в деревне и измученная поведением Бруно, Рената только в Труде видела человека, с которым можно открыто обо всем поговорить.
Бруно шесть из семи вечеров недели проводил вне дома. Его мать считала, что после рабочего дня нельзя отказывать молодому человеку в кружечке пива. Отец Бруно советовал невестке сопровождать Бруно в трактир, чтобы всякий раз убеждаться, что он именно там. Но Бруно не хотел брать жену с собой. Собственно говоря, с тех пор как они поженились, он вообще ее не хотел. Спал с нею, самое большее, раз в месяц, и их любовные отношения превратились в дело пяти минут. И при этом он с восторгом рассказывал Ренате о Марии Йенсен, извергая при этом проклятия в адрес Пауля Лесслера и Эриха Йенсена. Но о разводе Рената не осмеливалась и думать, ибо что тогда станет с ее сыном?
При всем желании Труда не знала, что посоветовать. Она даже не могла спокойно слушать Ренату, обеспокоенная тем, чтобы удерживать Бена подальше от коляски гостьи.
А хуже всего было, когда появлялась Тея Крессманн, чтобы выдать Труде какой-нибудь очередной глупый совет и, как хорошо выдрессированную собаку, продемонстрировать своего Альберта. Тея приходила в гости по меньшей мере четыре раза в неделю и каждый раз указывала на различия между детьми, как если бы Труда их сама не замечала. Альберт, по ее словам, прямо-таки горел желанием помогать ей собирать в курятнике яйца. Однако, похоже, Тея и сама не знала, как курятник выглядит изнутри.
А Бен знал это, поскольку Труде приходилось повсюду таскать его с собой. И если она на него не смотрела, он мигом хватал какого-нибудь цыпленка, прикладывал его к щеке, а потом запихивал в карман штанов, где, побывав в его кулаке, цыпленок нередко оказывался уже неживым.
Когда Бену исполнилось пять, по росту, весу и физической силе его можно было принять за восьмилетнего. Постепенно люди начали недоверчиво на него поглядывать. А с Труды семь потов сходило, когда она брала его с собой в деревню. Вынуждена была брать, так как Анита отказывалась посидеть с братом даже четверть часа, а Бэрбель с ним не справлялась.
Бен бегал или стоял рядом с Трудой с полуоткрытым ртом, а нить слюны тянулась по подбородку. Стоял с наморщенным лбом, как будто непрерывно размышлял над какой-то неразрешимой проблемой. Возможно, так оно и было. Кто знает, какие мысли бродили у него в голове? Иногда он неожиданно испускал дикий вопль, и люди на улице оборачивались. Иногда внезапно подпрыгивал, и Труда чуть не выворачивала сыну руку, стараясь предотвратить падение. Если она недостаточно крепко держала его за запястье, Бен вырывался и бросался на пешеходов, обхватывая их с глупой ухмылкой. В такие моменты Труда чувствовала себя так, словно вышла на прогулку с бешеной собакой.
Впрочем, в большинстве своем люди не жаловались, даже если Бен им надоедал. Якоб и Труда пользовались уважением в деревне, и потому, выдавив из себя улыбку и осторожно погладив Бена по волосам, односельчане повторяли одно и то же: «Ах, все не так уж и плохо, фрау Шлёссер».
Но Труда чувствовала себя ужасно. Она стала страдать от учащенного сердцебиения, у нее начались нарушения кровообращения и сна, к тому же мучили приливы. Дважды в неделю ей приходилось мерить кровяное давление у врача и на приеме держать сына за руку или усаживать на колени. Труда держала сына, так как он жадно хватал блестящие инструменты, лежавшие в лотке на столе у врача. Бена просто завораживало все, что блестит. Ни одну вилку, ложку или нож на столе он не обходил своим вниманием, стараясь схватить все, что попадалось на глаза. Сотни раз в день Труда кричала: «Руки прочь!»
Но даже хуже постоянных посягательств на предметы был его инстинкт подражания. Если Альберт Крессманн дурачился, Бен копировал каждое движение сорванца. Когда маленький Дитер Клой, не получив желаемого, пинал свою мать по ноге и в ярости бросался на пол, Бен через несколько секунд лежал рядом.
Если Бэрбель брала с кровати куклу, Бен хотел такую же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48