Узнав, что я учусь, она воскликнула:
– И при такой-то нагрузке ты питаешься чаем с вареньем? На что это похоже? Так и чахотку нажить недолго. Как можно?! О чем мать думает? Почему она это допускает?
– Я очень люблю варенье. А рассказала лишь для того, чтобы вы, вернувшись, не удивлялись, почему так мало осталось. Я и не думала жаловаться.
– Ну что с ними делать?! Одна детей рожает, а сама беспомощна, как ребенок. Другая учится по ночам, питается одним вареньем, того и гляди заболеет. Обещай мне каждый день покупать творог, а после пасхи я приеду во Вроцлав и займусь тобой как следует.
Я обещала и даже пыталась сдержать слово – время от времени покупала творог. Жила я теперь исключительно на свою зарплату. Деньги, вырученные от продажи немецких марок, давно кончились. Но мне так мало было нужно и настолько некогда было ходить по магазинам, что я даже откладывала кое-что.
Обеды в столовой стоили гроши, сигареты я курила дешевые. А кроме того, кусочек колбасы, какие-нибудь рыбные консервы или творог – вот и все расходы.
За квартиру, электричество и все прочее платила мама. Она же покупала продукты и в воскресенье готовила обед. Впрочем, я могла обойтись и без обеда, куда важнее было раздобыть хоть немного кофе; все труднее становилось просиживать над учебниками до полуночи. Все чаще клонило ко сну на занятиях – бессонные ночи сказывались.
Как-то раз я увидела в палатке на улице Сверческого тыквенные семечки, купила целый килограмм и незаметно щелкала на занятиях. Я пробовала также сосать конфеты, но это было рискованно: еще оскандалишься, если неожиданно вызовут к доске.
Пани Дзюня приехала, как и обещала, сразу после пасхи.
– Ты знаешь, у Люцины прямо гениальные дети!
– Верно. Будет жалко, если их избалуют.
– Почему жалко?
– Жизнь-то не балует. Наверное, человек должен закаляться с самого раннего детства. Избалованным потом труднее всего приходится.
Паки Дзюня покачала головой и ничего не сказала. А пару недель спустя, придя вечером домой, я застала ее в слезах.
– Пани Дзюня, что случилось?
– Да так, подумала вдруг об избалованных детях. Может, поэтому у меня с дочкой так получилось. Она ведь всегда была у меня на первом месте, о себе я забывала. И наверное, сама же ее и приучила, что все всегда для нее, что я не в счет.
– Пани Дзюня, не корите себя. В этих делах рецептов не существует. Никогда не знаешь, когда ты совершил первую роковую ошибку в отношениях со своими близкими.
Мама теперь спокойно переносила присутствие пани Дзюни. Пожалуй, так ей было намного удобнее.
В тот день на перемене только и разговору было, что о каникулах. Нам обещали два полных месяца отдыха. Это было так чудесно, что казалось невероятным.
– Постойте, ребята, – вспомнила я. – Что слышно с Выставкой западных земель? Я все в бегах – с работы в техникум, потом домой, даже газеты читать не успеваю. А к нам уже по случаю этой выставки гости напросились.
– Будет большая выставка, все предприятия уже к ней готовятся, – сказал самый старший на нашем курсе, сорокапятилетний студент. – Строят шпиль высотой с Эйфелеву башню, веселый городок с аттракционами, массу павильонов. Здорово будет. Приедет тьма народу.
– И торговать будут?
– Наверное. Ремонтируют Народный дом – для митингов и концертов. Оборудуют кино под открытым небом. Вином будут торговать даже на улицах. Словом, скучать не придется.
Приближался срок открытия выставки. Свидницкую улицу и пересекающую ее улицу Жертв Освенцима очистили от развалин. Образовалась новая большая площадь. На ней разровняли землю, посыпали битым кирпичом, утрамбовали и начали устанавливать оборудование. Всюду что-то делали, к чему-то готовились, а больше всего в районе Народного дома.
Большим событием в городе был монтаж шпиля. Мы пошли посмотреть, как его собирают. Зрителей собрались толпы.
– У Варшавы есть своя сирена, дай ей бог здоровья, – говорил мужчина, стоявший рядом со мной. – Должно и у Вроцлава что-то быть. Мой зять перестанет, наконец, хвастать передо мной этой сиреной. Как покажу ему шпиль – у него глаза на лоб полезут.
Некоторые рабочие даже ночью не уходили с монтажа. Еду им носили из дома прямо на строительную площадку.
Наконец шпиль – высокий и стройный – был готов. И все жители Вроцлава по праву гордились им.
Выставка была у всех на уме. О ней без конца писали в газетах, с нею была связана наша жизнь и работа. По меньшей мере, половина жителей города так или иначе участвовала в ее подготовке. Готовили квартиры для гостей, убирали улицы, вывозили тысячи кубометров обломков и щебня, чинили мостовые. В городе царила предпраздничная суета.
Мне очень хотелось пойти посмотреть, как ведутся работы, но приближался конец второго семестра, контрольные следовали одна за другой, на дом задавали с каждым днем все больше и больше. С чего начинать, за что раньше браться? Хотелось сдать все зачеты до каникул. Это было нелегко. Последние три недели я ложилась спать под утро, а иногда не ложилась совсем. Но непройденного оставалось еще столько, что меня охватывал ужас.
Но вот наступил, наконец, последний день учебного года. Ко всеобщему удивлению, наша группа закончила семестр лучше всех. Только у нескольких человек были переэкзаменовки.
Каникулы! Первый день без занятий. Мне было как-то не по себе. Платье мое вдруг показалось мне старым и некрасивым, волосы – слишком длинными, прическа – не модной.
Пани Дзюня снова уложила вещи, собираясь уезжать. Она наготовила мне еды про запас, испекла большую коробку печенья. Перетопила несколько килограммов сала.
– Больше ждать не могу. Как только получишь отпуск, сейчас же приезжай. Люцина там уже, должно быть, с ног сбилась. У этих девчонок, золовок ее, только танцы в голове. По хозяйству ни одна не поможет.
– Конечно, пани Дзюня, поезжайте. Передайте привет от меня, поцелуйте. А мне придется подождать. У нас пока отпуска отменили, очень много дел в связи с выставкой. А может, Люцина соберется на выставку?
– Я ей скажу. Ведь дети смогут остаться со мной.
Отец дал мне знать, что подвернулся мотоцикл – в самый раз для меня. Я побежала к нему в тот же день.
– Себе я не стал бы его покупать. Мощность мала. Но для девушки подойдет. Цвет хороший. Двигатель тоже, я проверял. Если хочешь – он твой.
– Хотеть-то я хочу, даже очень, но ты разве можешь истратить на меня столько денег?
– Могу. У меня всего одна дочь, которая к тому же кормится и одевается сама.
Несколько дней спустя с новехонькими правами в кармане я выехала с отцом на автостраду.
– He трусь, смелее! Я сяду сзади, а ты вези меня в город. Правила уличного движения ты знаешь, с переключением скоростей тоже знакома. А это главное. Поехали.
Вид девушки за рулем мотоцикла вызывал сенсацию. Мы доехали до улицы Сверческого, и по дороге не было человека, который бы не оглянулся нам вслед.
– Не обращай внимания, – успокаивал меня отец. – Следи только за тем, что делается на мостовой. Мостовая важнее всего. А зеваки пусть себе глазеют. Не думай об этом. А ну притормози! Хорошо! – Он вздохнул с облегчением и продолжал: – Как ты сворачиваешь влево? За двести метров сделай знак рукой, потом еще раз, как полагается приличному водителю. А уж показав, что сворачиваешь, старайся продвинуться к середине мостовой, чтобы едущие сзади могли спокойно обогнать тебя справа. Осторожно! Очень хорошо. Вези меня домой.
Мы остановились около его дома. Отец сошел, улыбнулся, довольный, и сказал окружившим нас ребятишкам:
– Ну, как нравится вам моя дочь? Гляньте, с виду такая простенькая, а ведь мировая девка, верно? Привезла отца на мотоцикле целым и невредимым. Держись, Катажина. Раз в месяц приезжай ко мне в мастерскую, проверим, как ведет себя твой мотоцикл. Если что-нибудь забарахлит, сразу сообщи. И смотри, если хочешь, чтоб кости были целы, езди осторожно.
Я нашла ногой стартер, включила первую скорость и лихо развернулась. Мне было легко и приятно, как никогда. Я больше не боялась одиночества. Ведь теперь смогу хоть каждый день ездить далеко – куда захочу. Ветер весело свистел в ушах. Люди, мимо которых я проезжала, останавливались, глядя мне вслед. Все они казались милыми и симпатичными.
Я подъехала к ателье Стефана – показаться маме.
– Этого еще не хватало! – воскликнула она по своему обыкновению. – Разобьешься, не дай бог, руки-ноги переломаешь! Где это видано, чтобы девушка ездила на мотоцикле!
– Жизнь идет вперед. Увидишь, через пару лет это уже никому не покажется странным.
– Мне это будет казаться странным всегда. Но что поделаешь? Ты ведь все равно меня не слушаешься.
– А ваше мнение, пан Стефан?
– Мне нравится. Идем с нами ужинать сегодня – это событие надо отметить.
Выставка открыта! Город украшен флагами и цветами. На улицах толпы людей. Аппараты кинохроники стрекочут без передышки. Начался Всемирный конгресс деятелей культуры.
За вид города можно было уже не опасаться. Следы разрушений стали настолько незаметны, что теперь верилось: скоро они исчезнут совсем.
Поразвлечься на выставке мне не удалось. В порядке общественной нагрузки мне поручили ежедневно с шестнадцати до двадцати дежурить на вокзале и давать справки о ночлегах.
Это было очень утомительно. Стояла нестерпимая жара, а в маленькой будке, где мы всегда сидели вдвоем, было совершенно нечем дышать.
К тому же посетителей выставки не всегда устраивали квартиры, которые мы им предлагали. Это тоже было не слишком приятно.
Многие приезжие предпочитали уделять внимание не выставке, а нам. Мы получали массу самых неожиданных предложений. Какие-то дяди уговаривали нас то съездить с ними на пару дней в Закопане, то пойти поужинать вместе. Мы с моей напарницей неизменно отказывались – вежливо, но решительно.
Потом я догадалась, что девушки из других смен не отвергают подобных предложений. Их всегда поджидали мужчины, причем все время разные.
Когда волна гостей немного схлынула, меня перевели на выставку. Здесь приходилось очень напряженно работать, но мне даже удалось дважды ее осмотреть. Первый раз я отправилась туда утром в выходной день, но зашла только в два павильона, а остальное время каталась на механической автотележке – их было десятка два на территории выставки. Во второй раз я уже осмотрела все основательно вместе с супругами Дрозд, специально приехавшими из Кальварии. Мы чудесно провели день. Я старалась показать им весь город, а они дружно всем восхищались и все хвалили.
Потом Дрозд уехал, а хозяйка, как я ее по старой памяти называла, задержалась во Вроцлаве еще на пару дней. Мы с ней столько бегали, что по вечерам, вернувшись домой, тут же ложились спать. Только перед самым ее отъездом, на вокзале, удалось поговорить спокойно.
– Знаешь, мне здесь нравится. Сама я уже слишком стара для того, чтобы менять образ жизни, да и дом у меня там. Но теперь я не удивляюсь, что ты не захотела вернуться в наш кальварийский рай. Твоя тетка Виктория совсем рехнулась. До того надоела всем кругом, что с ней почти никто даже не здоровается. И знаешь, бабка пугала Викторию, что бросит ее и переедет к вам. Я подумала: как бы не так! А что скажет Катажина?
– О таком варианте я не слыхала. Мама мне говорила другое: они вроде бы хотели прислать сюда Викторию. Но я сказала, что квартира моя, а со мной она не первый день знакома. Теперь, говорят, приедет сюда какой-то дядюшка, который опекает Викторию. Бабушка сказала, что он мне вправит мозги и я сразу притихну. Странные люди. Что они думают, в самом деле?
– Приехала бы ты ко мне как-нибудь. Я теперь почти все время одна. Мой старик больше в Кракове живет, чем в Кальварии.
Мы простились с нежностью. Хозяйка была мне по-прежнему близка. Такая, какой я помнила ее в былые времена.
Выставка все еще была открыта. Некоторые жители Вроцлава начинали ворчать: им надоела постоянная сутолока. Между тем незаметно подкрался сентябрь. Народу поубавилось. Город возвращался к нормальной жизни.
Я теперь каждый день ездила куда-нибудь на мотоцикле. В последний день каникул решила навестить отца. Подъехав к его дому, я просигналила. Из соседних квартир выглянули жильцы, но у отца все окна оставались закрытыми.
– Они на участке! – крикнула одна из соседок. – Вернутся поздно вечером.
Я направилась к участкам.
– Мама, посмотри, кто приехал! Ты прекрасно выглядишь, Катажина. Завтра обязательно заскочи ко мне в мастерскую. Пусть наши на тебя полюбуются, я им сколько раз говорил, что у меня мировая дочка, а они смеются.
Постояв с нами немного, бабушка снова принялась за работу. Участок был ее гордостью и радостью. Ее первым настоящим садом.
– Ну и красота здесь! – Я была искренне восхищена. – И запах какой! Прямо голова кружится. Я не знала, бабушка, что ты посадила одни цветы.
– Ну вот, она тоже удивляется! – воскликнула бабушка. – Да я всю жизнь мечтала разводить цветы. Ведь чем только не приходилось заниматься, пока росли эти два оболтуса, пока не вышли в люди. Я и работала, и пытала счастья в торговле. А цветы годами снились мне по ночам.
– Что ты, бабушка! Я люблю цветы. Если тебе это нравится…
– Нравится, нравится, можешь не сомневаться. За один розовый куст я заплатила столько, что за эти деньги можно было на всю зиму картошкой запастись. Но, по-моему, стоит прожить шестьдесят лет, чтобы, наконец, получить возможность заняться любимым делом.
Теперь, когда все уже отцветало, бабушка радовалась каждому цветку, словно выигрышу в лотерее.
– Забирай отца с собой, – она махнула рукой. – Все равно от него здесь толку мало. Жаль, что ты не приехала пораньше, посмотрела бы, как он копал грядку. В одной руке лопата, в другой – детектив какой-то. Раз ковырнет лопатой – и стоит, пока не дочитает страницу. Хватит, остальное докончим завтра.
– Если есть еще одна лопата, я охотно поработаю. Надо же поддержать честь семьи.
Несколько минут мы копали молча. Отец отложил книгу и так ворочал лопатой, что бабушка поразилась.
– Видишь? Вот он какой. Просишь его по-человечески – не слушает. Но стоит еще кому-нибудь подключиться, и он как цыган – ради компании даст себя на куски разрезать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65